По следам луны

— Я уж подумал, что ты там сдох, — ледяной голос, казалось, давил барабанные перепонки из-за сквозящей в нём ненависти. — Время? — Три часа дня. — Ясно, — рука сама потянулась к бутылке с водой, которая мгновенно была осушена до самого дна. — Почему ты до сих пор здесь? — Мне тоже интересно, — Чанбин соизволил развернуться, отвлекаясь от подобия готовки, и раздосадованным взглядом осмотрел Бан Чана. — Не могу так легко от тебя отказаться, всё же у нас общий бизнес. — Не перегибай, Бин. За свои ошибки я расплачусь иначе, но… — Моё отношение к тебе изменилось, ничего не могу с этим поделать.       Пожав плечами, Со отвернулся, продолжил что-то раздражённо нарезать, пока ему в спину смотрел расстроенный Чан. Когда поздним вечером друг завалился к нему и почти снёс на своём пути каждый неприбитый к полу элемент интерьера, то уже тогда к волнению и ощущению себя самым никчёмным созданием, добавилось предчувствие какого-то масштабного диалога. Где Чан заведомо оказался проигравшим. Так, собственно, и вышло. Только под рёбрами ещё и стихия разыгралась от понимания, что Минхо более не торопился к нему. Не бежал в его объятия, не искал в нём защиты. Он виделся с Чанбином, но даже не подумал зайти домой, хотя бы забрать телефон. Отчего вина тугим жгутом вокруг шеи оплелась, затянувшись. Во время уединённого свидания, как поддразнил Со, Ли сделал так, чтобы у Чана выбора не осталось. Через другого человека заставил его рассказать суть. Это пугало и радовало одновременно. Ранее Минхо не позволял себе ставить Бан Чана в неудобное положение, а тут же открыто переложил ответственность. Не дал даже выбора, поэтому и пришлось выложить всё. Всю подноготную их тайн в отношениях. И когда Чанбин дослушал скомканный рассказ, то задал один единственный вопрос: «Нахуя ты пил?». Этим вопросом терзался и сам Бан, однако не видел ничего плохого в своём способе избавиться от стресса, а вот что домой поехал, пусть алкоголя в крови и не было много, позорное.       Про это, повышая голос, вещал и Чанбин, который попросту поверить не мог в услышанное. В своём мире, куда его и поселили россказнями лживыми, он видел картину в ином свете. Грабитель убил родителей Минхо, а самому Ли удалось лишь чудом выжить. В подробностях всё звучало намного уродливее, но сохранялась одна деталь — Минхо был свидетелем всего, из-за чего и имел проблемы, уничтожающие его сознание по сей день. И, как понял Со, подобные случаи в том районе, где парень жил и долгое время учился, не были особой редкость. По словам того же Чана или Хёнджина. Но как же всё менялось после вскрывшейся правды. И без того Чанбин сопереживал Минхо, ведь убийство оставалось убийством, а если ты ещё и свидетелем оного становился — не все могли справиться с таким. Тут же родная мать зарезала того, кого больше всего Ли любил, так потом и с собой покончила у маленького мальчишки на глазах. А да этого систематически избивала, унижала. Не позволяла понять того, насколько Минхо был прекрасным, отобрала возможность почувствовать заботу и любовь родителей. Всему же виной и был алкоголь. Будто сразу всё на свои места вставало, когда распробовать удавалось такую простую, при этом уродливую правду. Понимание было и того, отчего Минхо почти с ума сошёл при истории пятилетней давности. Одно накладывалось на другое, чем призывало не верить. После всего пережитого никто не мог стать тем, кем стал Ли. И Чанбин пока ещё помнил, каким являлся Лино в студенческие годы. Такого очарования он в принципе в своей жизни не видел, так его ещё и дополняли охотно — Хван Хёнджин был вторым необычным человеком в их компании. Теперь тоже становились ясны причины многих моментов, уже пройденных, как и близость его и Ли. Словно Чан открыл не просто истину, а нечто сокровенное настолько, что Со просто ронял слёзы, сам того не замечая. Всё это время все ему лгали, в глаза глядя, прикрывались чем угодно, лишь бы не обнажить позорного прошлого, за которое Минхо было больно и стыдно.       До банального же всё было глупо. Он боялся того осуждения, которое преследовало его слишком долго. Ото всех, кто знал правду в их маленьком поселении, ничего хорошего не было. На него косо смотрели, стоило выйти в реальный мир с уже приёмными родителями. В школе насмехались и называли отбросом, что даже мама убила себя, только бы не видеть такое позорище. Люди старшего возраста шушукались за спиной подростка, заверяя друг друга, что гены вовсе не шутка. Будто видели в Минхо будущего убийцу или психопата. И все вокруг делали всё это, вместо того, чтобы протянуть руку помощи изувеченному мальчишке. Поэтому, чтобы избежать всего подобного, когда Минхо сблизился с Чаном, то и была придумана такая лживая история. Лишь бы больше никогда не услышать про гены, про ребёнка убийцы, про потенциального алкоголика и маньяка. Так и жили, даже, казалось, сам Ли поверил в собственную ложь и отпустил прошлое, как появилась возможность уехать далеко, а не просто перевестись в соседний городок. Рядом постоянно оставалась поддержка в лице Бан Чана и Хёнджина, родители не смели отречься, а матушка так и вовсе была готова пойти на край света за Ли, уж сильно прикипела. Потому-то и жить в искусственном мире нравилось. Там не было боли, не было страхов. В ночи, стоило кошмарам возвыситься над разумом, обнимал Чан, днём находились близкие, кто не воспринимал Минхо под призмой того, что он пережил. Ведь никто ничего не знал. Даже завести новые знакомства более не чудилось пугающим. Такой фальшивый мир показал, что, если притворяться не совсем тем, кем ты являешься, то всегда можно заполучить общение. Не все люди такие, какие ранее встречались на жизненном пути. Однако Чанбину легче не становилось. Себя он чувствовал так, будто не был достоин близости Ли. Хоть головой и понимал, что, скорее всего, тому попросту было тяжело всё это открыть спустя так много лет дружбы. Из-за чего и скинул самое худшее на Бан Чана.       Переспать же со всей раскрывшейся информацией стало тем ещё испытанием. Лёжа на большой кровати рядом с Чаном, которого задушить хотелось, Со ни о чём не мог думать, кроме как о представлении страха Минхо, когда тот увидел Бана тем вечером. Ведь Чанбин был первым, кто приехал на квартиру. Он самолично лицезрел друга и понимал наличие проблемы. Проблема же была вовсе не в алкоголе, а в чём-то подмешанном в него, уже не оставившего и сомнений в этом. Однако мир резво заиграл другими красками. Разбитая дверь, капли крови на полу, стекло, повсеместно осыпавшееся осколками, и почти невменяемый Чан, с трудом дозвонившийся до Со. Одинаковая доза коньяка никак не могла так по-разному повлиять, оттого Чанбин и изумился увиденному. Помог всё в порядок привести, уложил друга отсыпаться, а сам сорвался на поиски Ли со знакомыми — тщетное. Так ещё и понимания не было, почему Минхо бросил его, сбежал. А теперь он сидел напротив Чана и пялился на него злым взглядом. Более ему не хотелось оправдывать или защищать этого человека. Конечно, осознание жило, что всё происходило на эмоциях, лучше же подобное не делало. Хотелось заступиться за Минхо, вставить мозги на место Бану, показать, что же тот все эти годы творил, но что-то в горле встало комом. Не дозволяло грубым словам сорваться. Может, привязанность и боязнь разрушить внутреннее «я» близкого человека. Может, банальный страх стать чем-то, ведущим к разрыву «парочки придурков», семенем раздора, хотя и без этого уже всё разваливалось. Может, переживания за раскрытия самого себя — он действительно не шутил, когда признавался Ли в симпатии своей. Теперь же она будто возросла, вытеснив всю жалость прочь. Требовалось защитить, раз партнёр не мог. — Нахуя ты поехал домой? — в очередной раз спросил Со. — Я соскучился по нему, — с неприкрытой досадой. — Со мной всё было в порядке. Сам же видел. — От тебя всё равно воняло алкоголем. Думаешь, для него это… — У нас давно всё обговорено, — Чан поднял слезящийся взгляд на друга, — это не было бы проблемой. Две стопки ничего не значат. — Ты мог бы поехать домой утром! Поспал бы у меня. — Уже всё случилось, чего теперь это ворошить? — виновато протянул Бан. — Чтобы больше не случалось.       Оба смолкли, раздумывая каждый о своём. Даже отрицать не виделось смысла слова Чанбина, всё понималось и принималось. Страх оставался за то, каким вернётся Минхо. Если вообще вернётся. Ранее Бан Чана не пугала мысль о том, что Ли всегда был один. Оставался один в квартире, спал один на кровати, молчал наедине с собой. А теперь на своей шкуре ощутил, каково быть одному. Так ещё и представления не было, где Минхо. Что с ним. Размышления пугали до дрожи, словно глаза на всё открылись. Однако они же даровали и иные чувства, которые вспарывали плоть изнутри, указывая на то, какой же Чан монстр. И дело было даже не в том, что, уже точно зная о наличии наркотика в своей крови, ведь успел дойти до ближайшей частной клиники и сдать себя на опыты, он искал себе оправдания. Он знал располагающееся за ними, от этого и больнее становилось, только побороть было невозможно. Раскалывающуюся голову Чан руками обхватил, хотя, кроме выводящих всякий шлак из организма капельниц, в нём ничего не жило уже. А ощущение опьянения не отпускало. На раскрывшиеся действия хмыкнул и Чанбин, будто злорадствовал. Причины на подобное Бан принимал, не смел осудить или сказать что-то. Вероятно, если бы Со не сорвался тогда и не приехал, всё могло закончиться иначе. В настоящий момент оно пока имело неплохой финал — Чан жив. — Отпусти его. Хватит его мучить. — Что? — моментально трещащая по швам голова была вскинута, чтобы изумлённый взгляд мог рассмотреть говорящего. — Ты убиваешь его. И сам это знаешь. Минхо не игрушка. — Он мой! Что значит «отпусти»? — То и значит. Я ему не рассказал… Не сказал, что знаю, чем ты занимаешься в командировках, — рот Бана приоткрылся. — Любящий человек никогда не пойдёт на измену. — Какого чёрта?! Это не измена! — Не физическая только-то, — Со пожал плечами. — Разве Минхо заслужил? — Это просто общение, — теперь злился и Чан. Явно не ожидал от друга такого выпада. — Мне нравится знакомиться с новыми людьми, что-то узнавать. Это моя работа. А здесь я заперт вечно в студии… С тобой! — глупые оправдания. — Твоя работа песни писать да выступать, а не водить по ресторанам всяких… Дам. — Кто бы говорил, — Бан Чан поднялся с места и сделал себе крепкий кофе, который терпеть не мог, но ожидал от него эффекта пробуждения. — Что ты сам-то о любви знаешь? — Знаю, — мягко выдохнул Со. — И знаю, что ты давно не любишь Минхо. Ты оберегаешь его, заботишься о нём, беспокоишься тогда, когда тебе удобно. Но, услышь меня! Тогда, как только его выписали из больницы, ты отрёкся от него.       И Чан просто поджал губы. Всё было истинной правдой. Только он не знал, можно ли было его винить за это. В какой-то момент и в нём что-то сломалось. После всего того, что он увидел собственными глазами, через какой ад прошёл, пусть рядом и были его родители, Хёнджин, Чанбин, Феликс, его не имели права обвинять. До сих пор он не понимал, как прошёл через это и умом не двинулся. Срывы, крики, петля на шее Минхо, желание его вскрыть себе вены, лишь бы оборвать кошмар — Чан не был железным. Его сердце разрывалось каждый раз, когда Ли отталкивал инвалидное кресло от себя и тяжело падал на пол, моля оставить его. Бросить. Убить. Только поговорить Чану было не с кем об этом. Он так боялся перестать быть защитой Минхо, отчего медленно превращался в безумца и сам. Каждый чёртов раз поднимал Ли, укладывал обратно на постель и прижимал к себе. Да, он не знал и капли того, переживаемого его возлюбленным, однако ему хватало ощущений перемен в себе. Как и все, он обычный человек. Сломался под тяжестью свалившихся событий и глядел на Минхо уже другими глазами. Не мог понять, как это хрупкое тело всё переживало вновь. Но разделял желание покончить со всем. А потом уходил домой, заверяя, что лишь вещи свежие принести хотел. Вот срывался в истерику только, потому что чувствовал себя настолько слабым и никчёмным, отчего и терзало изнутри адское пламя. Тогда стало ясным, насколько же он низко пал. Стало понятным то, что он недостоин Минхо. Ведь вместо настоящей помощи иногда ему самому казалось, что он пытался помочь ему себя убить. Пускал всё на самотёк — тем самым способствовал безумию в цветении. Давно Бан принял Ли со всеми его шрамами, а теперь действительно отрекался. А стоило ситуации перемениться, многим вещам вернуться в прежнее русло, так Чан осознал — он никогда его от себя не отпустит. Сделает всё, чтобы Минхо и помыслить не мог об уходе. Расставании. И воплощал каждый шаг в реальность. Неуместное предложение руки и сердца. Ему важным чудилось привязать к себе Ли навсегда, только именно про это он и думать не желал. Для себя продолжал играть в любовь. Подобные правила игры в праведную жизнь и помогали не чувствовать тяжести неправильных поступков. Сейчас же всё было видно как на ладони. Настоящий монстр. Да разве монстр делал бы всё то, что Чан старался сделать для Минхо? В этих отношениях он не только получал, но и отдавал. Просто расплата была для Ли жестокой: долгое одиночество. — Я люблю его, — успокоившись, заверил сам себя Чан. — Нет, — тут же ответил Со. — Это болезнь. Ты хоть сам можешь сказать, что для тебя самое важное в ваших отношениях?       Ещё бы пару лет назад, до полного разлада, который ни одна из сторон принимать не хотела, но видела, он бы ответил — взаимопонимание, привязанность, близость. А сейчас с губ сорвалось единственное: — Привычка.       Потребовалось около пяти минут, чтобы к этому слову добавилось ещё одно, более грязное и уродливое — секс. Казалось, что Чан только сейчас это осознавал. Но он был одержим телом Минхо, близостью с ним, его податливостью. Потому что собственными руками воспитал это в нём. Взял неопытного мальчишку и создал под себя. И изменить ему? Никогда. Даже помыслить о таком нельзя было. Ни разу в своей жизни Чан и не думал о том, что хотел бы кого-то другого, да только прибегал к иным вещам. Как и напомнил Со. Однако то всего лишь были разговоры и общение, оно даже редко повторялось, но именно в нём Бан восполнял себя. Ему нравилось ухаживать за девушками, подавать руку, помогать снять или надеть верхнюю одежду, наполнять бокалы вином и просто наблюдать за утончённостью. Не более. С ними наедине в его голову не ударяла мысль о чём-то большем, пошлом, низменном. Именно поэтому секс с Минхо и стал таким важным. Перестал быть частью отношений и проявлений своих чувств, лишь удовлетворение, в котором достаточно часто Бан забывал о своём партнёре. И даже всё это не могло заставить пересмотреть собственное поведение и поведение Ли, хотя оба уже дошли до какой-то точки, где пора настала задуматься о будущем. Для Бан Чана новой главой являлась свадьба. Спал и видел, что там, в Австралии, всё будет по-другому. Начнётся с нового листа. Минхо вновь всецело будет принадлежать ему, и для этого он сделает всё, лишь бы слышать смех, видеть улыбку и радость в невероятных глаза. Однако в настоящем будто и не стремился делать и каплю из этого. И сам не понимал — почему же. — Знаешь, — тихо заговорил Чан, — когда его перевели в нашу школу, я сразу влюбился. Он был таким полным, с совсем короткой стрижкой, так ещё и очки дурацкие, огромные носил, словно его зрение было просто чудовищно плохим. Они перекрывали его лицо, хоть оправа и была тонкой. Кстати, вроде они даже тут, дома, валяются где-то.       Чанбин же молчал, изумляясь сильнее с каждой минутой. Как-то раньше ему и не доводилось узнать историю становления таких долгих отношений. Ну, познакомились в школе, оказались в одном университете, только на разных направлениях, вроде достаточно стандартная ситуация. Потому что оба всегда казались до одури влюблённым друг в друга, а это несмотря на то, что почти никакой тактильности в компаниях и поездках парни не проявляли. Наверное, и то случайно, он сам лично всего лишь один раз видел, как они целовались. Ещё тогда впервые почувствовал ненавистную ревность, потому что видел, как Минхо раскрывался в руках друга. И сейчас то, как Ли прижимался, тихо постанывая в чужие губы, как руками водил по массивным предплечьям, слишком отчётливо всплыло в памяти. Зависть взыграла в венах. Такой нежности жаждалось и самому, но ни в одном партнёре Чанбин подобного не находил, словно неосознанно сравнивая с тем, увиденным тайком. Так к тому же и Чан подливать масло начал. По тону его голоса всё становилось отчётливо понятным: даже если любви не осталось, Минхо по-прежнему был его крошечным миром. — Тогда я впервые почувствовал тягу настоящую, влечение. И испугался, ведь… Мальчишка…       Слова смущённые сами сорвались с губ. В те времена растущий интерес к человеку своего же пола пугал, нежели оказывал иное воздействие на разум. Но Чан осознавал стойко, как его магнитом притягивало. Случайно они начали сталкиваться в коридорах, в столовой, на крыше школы, и никогда не разговаривали. Изначально Минхо и вовсе сторонился и шугался того, кто бы лидером спортивной и музыкальной команд — местная знаменитость. А потом кивнул в знак приветствия в одну из встреч. И для Бана это стало зелёным светом: настало время завязать диалог. И очаровательный Ли раскрывался постепенно, пока Чан не мог взора отвести от пухлых щёк. Да только их в один день затмила искренняя улыбка, широкая, невероятная, когда по бокам верхней губы образовывались милые ямочки, из-за которых Минхо становился похожим на кота. Или кролика, ведь передние зубы забавно выступали и сводили и без того свихнувшегося Бана с ума. Но при этих уютных моментах Чан видел и то, что Ли ни с кем не сходился. На спортивных мероприятиях сидел всегда один, вдалеке ото всех, либо находился рядом с учителями. На музыкальные выступления даже не приходил, словно зал и толпа его душили. То оказалось верным по уже известным причинам, а тогда добавляло загадочности. Падал в это всё Чан глубже и глубже, не выискивал даже шанса на спасение, потому что ему нравились все ощущения в теле. То, что под рёбрами шевелилось. Очень нравился Минхо.       Отчасти всё это разделял и Чанбин, который старался вслушиваться в шёпот друга. До встречи с Минхо он и представить не мог возможную тягу к парню. Однако прочувствовал. Только в его случае оно чудилось иным. Да, желалось поцеловать Минхо, обнять, притронуться к обнажённой коже — не более. В нём не жило возбуждение, даже мыслей не распускалось подобного рода. Зато возвышалась ревность временами, зависть, уничтожающиеся достаточно безжалостно и быстро. Ли не был его человеком и никогда таковым бы не стал. Хотя в моменты единения, когда они оставались лишь вдвоём, Чанбин радовался этому, ведь не смог бы сделать его счастливым. Свою переменчивую натуру он определённо знал, и испортить Минхо чудилось греху подобным. К сожалению, интерес в сексе с парнем не пропадал, лишь разжигался: каково это? Почему может нравиться? Чем отличается? И Ли, смеясь, рассказывал о своём опыте, избегая особых углублений в тему. Скорее делился чувственной стороной. Ему нравилось, когда о нём могли позаботиться, когда его сжимали сильные руки, когда над ним довлели, когда его нежностью подчиняли. Или же когда мощное тело разваливалось под ним, отдавая себя целиком во власть его желаний и возможностей. Спокойно рассуждал о своих влечениях к крепким телам, разбавлял всё смущённым румянцем и всегда упоминал красоту и утончённость женских тел. В круге его общения девушек было много, и Со искренне дивился поведению Ли с ними. Настоящий джентльмен, а как же учтиво отказывался от более близкого знакомства — своей внешностью и добротой Минхо пленил многих в свои сети в студенческие годы. Из-за Бан Чана же растерял и это. Так виделось со стороны, ещё и мысли эти поддерживал Хёнджин — значит всё имело место быть. С ним Минхо не видел своей привлекательности для внешнего мира. — Он часто и долго болел, — продолжал Бан, сжимая нервно свои пальцы. — Я всё в толк не мог взять, как ему позволяли. Почему не отчисляли или не переводили на домашнее обучение. Тогда я не знал всей истории. — Ох… — Возвращался он совершенно другим. Истощённым, худым. В нём будто жизни не было, а бессменные очки прятали за собой вытянувшееся лицо, — костяшки белели от силы сжатия. — Он не разговаривал со мной обычно некоторое время после возвращения, лишь кивал неловко при встрече. И моя тяга к нему становилось всё сильнее. Уже тогда я знал его класс, имя, возраст, увлечения, на какие внеклассные занятия он ходил. И всё это без общения с ним. Будто я стал сталкером самым настоящим, — Чан засмеялся неуверенно. — А потом я видел, как его забирали на дорогой машине, возле которой часто ожидал незнакомый мне парень. И, представляешь, они обнимались! — Невероятно, — с сарказмом, ведь было ясно, о ком шла речь. — Единственный раз я тогда его приревновал, хотя даже понятия не имел на тот момент, что ему вообще парни нравились. Слишком недоступной ледышкой он казался. — Он и сейчас временами такой же, — тяжёлый вздох. Всё казалось нереальным. Чанбин видел тот трепет, с которым Чан вспоминал прошлое с Минхо. Чувствовал тепло, исходящее от всего него. Но как же сильно ему захотелось закричать, что всё осталось там, в далёких днях юной влюблённости. В настоящий момент оба уничтожали друг друга и теряли драгоценное время. — Однажды у меня было просто чудовищное настроение, как раз перед выпуском начались проблемы с экзаменами. Забавно, но я не мог получить нужный балл по корейскому, из-за чего меня начали буллить мои же одноклассники, которые будто ждали момента меня осадить. Там одно за другим потянулось, — Бан посмотрел на друга, — отстранение от ведения музыкальной группы, снятие с соревнований, дополнительные занятия и полное отсутствие сил. Курить начал, чтобы хоть как-то убивать стресс. — Я слушаю, продолжай, — смягчился Чанбин. Наверное, это был первый раз, когда они говорили по душам. Несмотря на долгую близость и дружбу, они впервые обнажали свои истинные переживания и чувства. — Не сержусь я. Говори, — поймав взгляд Чана, мягко улыбнулся парень. — Очень часто я бегал на крышу, иногда даже бросал занятия. Совсем был вне себя из-за происходящего, поэтому школа для меня не самое лучшее воспоминание. И в один из пасмурных дней на крыше я встретил Минхо, он тоже курил, что меня очень сильно шокировало. Такой пай-мальчик и с сигаретой в этих… Нереально мягких губах… — Кхем-кхем, — наигранно закашлял Со, чтобы отвлечь от иных картинок, расползшихся в голове друга. — Прости, — улыбнулся легко тот. — В общем, он тогда взял меня за руку и заглянул мне в глаза без своих дурацких очков. Я пропал в нём окончательно. Знаешь, будто осознание ударило, что Минхо весь такой мой.       Чан вроде и хотел заткнуться, однако не мог. Рассказывал судорожно, как в день всех влюблённых подкинул валентинку на стол Ли. Усмехнулся, вспоминая, сколько шоколада и рукописных открыток там лежало: даже если сам Ли ни с кем не общался, фанатов у него оказалось много. Чересчур много. И тот день как раз стал точкой невозврата в их странных отношениях. Когда поздним вечером, у самых ворот школы, Минхо нагнал Чана и, задыхаясь после бега, протянул ему ответную валентинку. Прошептал стыдливо, что его почерк слишком выделяющийся, чтобы не знать, кому письмо принадлежит. После этого они стали общаться больше, чаще, и держаться за руки — ничего свыше этого. Настолько было хорошо просто сидеть рядом, помогать друг другу с решением каких-то заданий, а после вместе кушать на крыше. Такое крохотное счастье продолжалось до самого выпуска Бан Чана. В последний же день он сделал самое глупое и боязливое предложение в своей жизни: позвал Минхо после окончания школы с собой, в Сеул. В тот скомканный разговор Ли впервые заплакал и замотал головой, потому что Бан предложил стать его парой. Навсегда. Испугался, не знал, что делать в отношениях, и твердил об испорченной жизни. Без конца повторял, какая он не пара Чану. Но тот слишком влюбился, хотел видеть Минхо рядом с собой, чтобы однажды решиться и поцеловать.       Вот мечтам иногда и суждено было сбываться. Один университет, проживание в одном общежитии, растущее под рёбрами счастье и дозволение обниматься наедине. Всё такое робкое, трепетное, хотя Минхо вёл себя невозможно открыто к миру, будто год изменил его. Тот год, за который они не виделись, а только переписывались и созванивались по видеосвязи. Но когда Чан встретил его в аэропорту, новенького студента с огненно-рыжими волосами, поступившего на танцевальное направление, то не сдержался. Обнял крепко-крепко и не выпускал несколько минут, пока Минхо прижимался в ответ, наплевав на всех вокруг, и тихо плакал. Снова. Второй и последний раз плакал так сильно от счастья. Время же общения возобновившегося, расширившего рамки и границы, сводило обоих с ума. Чан подмечал перемены, радость, спокойствие. Минхо терялся же в новых ощущениях, в заботе, отличной от той, какую ему дарили дома. А ещё отдавался танцам с невообразимой страстью, за чем и любил украдкой наблюдать Бан. С далёких школьных дней помнил, как Ли посещал занятия в самые поздние часы, когда почти никого не было, лишь бы не стесняться своего тела. И всё будто стало таким, какое в подсознании уже отрисовалось давно: трепетным. Через год присоединился и Хёнджин ко всему растущему шуму и веселью, и его Чан принял, как неотъемлемую часть жизнь того, по кому сердце трепыхалось без конца в счастливых ударах. Судьба тогда была добра и нежна, даже несмотря на то, что оба так и не озвучивали свой статус друг для друга. Их отношения в те годы до сих пор Чану мерещились чудом, чем-то внеземным, оба были чудовищно влюблены в какую-то возвышенность. — Я думал, вы встречались уже, — недоумённо почесал голову Со. — Вы выглядели такими… Яркими. Вам даже не требовалось демонстрировать себя через касания, всё было и так видно. — Правда? — Чанбин кивнул. — Не знал. — Вы были отвратительно счастливыми, — рассмеялся парень. — Всех бесили, особенно в понедельники. Слухов про вас много ходило тогда, да только пойманными вы ни разу не стали. Теперь хоть ясно, отчего же.       На шутливые реплики оставалось только смущённо рассмеяться. Сейчас былое чудилось романтическим и глупым, наивным, только устраивало. Не хотелось ничего, о чём снимали молодёжные фильмы. А вот плечами соприкасаться, осторожно, сидя за столом, притрагиваться к бедру, сжимая пальцами, или подержаться за руку, пока основная часть шумной компании играла в «крокодила» — разве не вершина чего-то особенного? И эти чувства Бан Чан бережно хранил под сердцем, ведь оно являлось чем-то совершенно хрупким и драгоценным. Самый прекрасный опыт настоящей любви, как ему казалось тогда и даже сейчас, когда всё разрушалось по его же вине. — А я могу быть откровенным? — неожиданно поинтересовался Чан. — Раз уж мы говорим обо всём том, что уже давно утекло. — Конечно! — Помнишь мы переехали на съёмную квартиру? — кивок. — В первые дни мы обустраивались. Места было очень мало, но Минхо сделал для нас что-то невозможно уютное. Именно там он открыл мне всю правду о себе. — И… Как ты отреагировал? — взволнованно отозвался Со. — Был шокирован, конечно, — честно ответил Чан, — даже если всё и вставало на свои места. Так сильно был напуган, что сбежать хотел, ведь… Всё было озвучено про срывы, про непринятие себя, про резкие смены внутри сознания. Про Хёнджина изложено многое тоже было. Но в тот период Минхо находился в своём лучшем состоянии на моей памяти. Мы… Мы поцеловались тогда впервые. Я пытался утешить его, а он меня. На самом деле, уже потом, когда мы смогли отлипнуть друг от друга, — тихий смех неловкости, — он дал мне понять, что готов был уйти этим же вечером. Благодарил меня за то, чего я даже, как мне казалось, не сделал. Что я подарил ему возможность почувствовать себя любимым. — Блять… Что за сказка? — Со нервно поправил на себе толстовку, в которую кутался всё это время, и начинал понимать, насколько многого он не знал о своих друзьях. Ему всё виделось до банального простым. А ещё проще во всём было обвинять Чана. — Наше прошлое такое… Такое потрясающее, — закивал Чан самому себе, схватив Чанбина за руку. — Понимаешь? Он — моё всё! — Не понимаю. Твои слова разнятся с тем, что вижу я, — хмыкнул Со, но руки не отнял. — Тот, кого ты называешь своим, постоянно один, пока ты флиртуешь с кем-то другим… Да даже наша работа, если рассматривать всё полностью, не всегда душит так, как в этот раз. Но домой ты не всегда торопишься. — Это сложно объяснить… Но… Иногда я боюсь. — Чего? Минхо?! — Нет. Я боюсь того, что с ним происходит. Боюсь порой с ним разговаривать, потому что каждый раз жду вопроса, на который теперь у меня нет ответа! — Какой вопрос? — А для чего всё это? — Бан провёл рукой свободной по воздуху, очерчивая помещения квартиры и самого себя. — Но… Я определённо знаю, что не смогу без него. — Вы оба просто тратите время, — продолжал своё Чанбин. — Вы застряли там, в прошлом. Эти несколько лет… Они поменяли вас обоих, но на Минхо сказались последствия намного сильнее. — Знаю, — с сожалением. — Но мы… Мы-мы-мы, — начал заикаться Чан, — связаны. Я зависим от него. Я всегда уверен, что он будет моей опорой до последнего. У нас сейчас достаточно неплохие отношения, партнёрские. И скоро свадьба, после которой точно всё переменится. Без него я не смогу жить. — Или без секса с ним, — хмыкнул Со. — Если вы расстанетесь, то освободите друг друга. Найдёте подходящих вам партнёров. Боже! Это же так банально! — Нет. Никто не будет лучше Минхо. Я не хочу, чтобы хоть кто-то когда-то увидел его таким, каким видел его я. — Ты спятил! — наконец рука была вырвала из горячего плена чужой. — Он не игрушка, я тебе ещё раз повторяю!       Выкрик, казалось, немного отрезвил, но словно не до конца, отчего накопившееся за долгие годы попросту начало вырываться из горла. И Чан рассказывал, что отчасти сотворил с Минхо неосознанно. Ничуть не солгав, искренне, Бан заверял в случайности всего, ведь он и представить не мог, что для него откроется. Доверием и наивностью Ли, которые ценились, были любимыми, и о которых знал только сам Чан, он не мог не воспользоваться. Делал же, как сам считал, во благо. Тогда он уже был безумен до Минхо. До его смеха, характера, поведения. Однако в совместной жизни начали происходить вещи, о которых предупреждали. Ли менялся. Менялся внешне и внутренне, когда его нервная система перегружалась. Тёмные стороны выходили в свет, умерщвляя ясность ума. Минхо ненавидел себя. Такие моменты наступали при звонках родителей иногда или при встрече с кем-то из прошлого, кто чудом узнавал его. В годовщину убийства, в день рождения папы, в собственной день рождения. Принять же тот факт, что Ли просто играл роль прилежного мальчика, обычного, такого, как и все вокруг — по сей день не удавалось, просто стало чем-то привычным. И в то время у его не было возможности уйти с головой во что-то, спрятаться или сбежать, как сейчас делал с работой. Его спасением был Хёнджин. Стал и Чан таковым, избравший новые способы утешения. Они работали, помогали, вынуждали Минхо открыть глаза на самого себя. Купировать приступы удавалось не сразу, но с каждым новым днём Чан набирался опыта. Продолжал принимать Ли таким, какой он был, и утопал в нём всё глубже. Растворился в человеке, которого создал под себя и для себя, и не видел ничего плохого в этом. Минхо был счастлив, так какая разница какими методами? А ещё он был очень талантливым, что лишь сильнее влекло Чана в чёрный омут карих глаз. Писать вместе лирику — чудесное, волшебное. Слышать тихое пение, ведь смущение никуда не девалось даже после комплиментов — ласковое, убаюкивающее. Видеть танцевальные движения — волнительное, чарующее. Казалось, что сильнее влюбиться уже было нельзя, но Чану удавалось. — Мы переспали. Спустя, наверное, месяцев шесть после переезда. Мне… Мне даже не хотелось его склонять. Я не просил, не заставлял, мой котёнок сам изъявил желание, — послышалось чанбиновское судорожное дыхание. — Против его воли я никогда ничего не делал. Не делаю.       Несмотря на всю осознанность, Чан считал именно так. Хотя даже не понимал обнажённой в ужасе истины — он давно не чувствовал Минхо. Он вынуждал его думать, что тот хотел всего сам. Приручил ведь, подчинил. Воспитал таким удобным, пусть и звучало отвратительно. Только во всём этом Бан Чан чувствовал любовь. Думал, что она жила и сейчас, лишь немного претерпела изменения из-за сложного пути, который был пройден. Определённо Чан знал, что и скучал по Минхо. Всегда скучал и хотел обнять, однако ему была важна близость с ним. Во время секса голова отключалась: Ли был прекрасен, особенно позволяющий подавлять себя. Помыслить о том, чтобы лечь в постель с кем-то другим — позорное. Никогда такого не было, несмотря на вырывающийся флирт и ухаживания за кем-то. Бан Чан расценивал это как подпитку социальной батарейки, уж слишком его мир был узок. Одни парни, от которых за долгие месяцы усталость образовывалась. Да, иногда он чувствовал и вину перед Минхо, когда шёл с кем-то поужинать. Потому что знал, что Ли изводился без него, вероятно, вредил себе, только и Чан устал от этого. Не мог принять, что давно перестал быть якорем и спасением, а стал настоящей причиной боли. Только по-прежнему хотел баловать, хотел видеть улыбку. И после командировок осознавал, насколько ему не хватало прикосновений, поцелуев, нежности от Ли, даже если знал, что его ждало дома. Изменчивый внешний вид Минхо пугал каждый раз, сил же бороться с этим не осталось. Чан верил, что спасал их отношения, давал себе время, чтобы не сорваться. Не желал видеть тотальное разрушение, которое чувствовал Минхо, и замечали все самые близкие.       Но никому из друзей не дозволено было узнать, каково это — справляться с истериками. Сидеть у койки. Слышать всхлипы и просьбы убить. Точнее, так думал Чан, забывая, что пережил Хёнджин. Никто не понимал и того, как со временем устаёшь от борьбы с тараканами в чужой голове — хотя Бан не представлял, что являлся тем, кто их порождал. Никому было не внять той жажде, просыпающейся рядом с Минхо. Его хотелось кусать, сжимать, присваивать, возможно, причинять боль, что от представлений аж желудок сводило. И с этим приходилось воевать тоже. Тяжёлым ощущалось знать, что на Минхо кто-то смотрел, желал его. На людях же даже прикоснуться было нельзя, однако Бан за ревность подобное не считал. Эти отношения для него тоже были единственными за всю жизнь. Быстрый секс ради интереса с девушками из старших классов после очередной победы на соревнованиях, Чан никак не расценивал. Девушки тоже. Просто гормоны, немного алкоголя — такие вот школьные годы. А Минхо был чудом. Любимым, маленьким, с кем познавались азы анального секса, с кем происходило изучение собственного тела, кто был столь великолепным, когда забирался сверху и пристыженно смотрел из-под своих пушистых ресниц. Всё впервые было раскрыто с Минхо, как же можно было взять и всё отпустить? Сказать «прощай и спасибо за всё», чтобы уйти навсегда. Свою жизнь Бан Чан не видел без Ли. Его помощник, друг, партнёр, первый слушатель, вдохновение, яркая звезда, которая светила лишь ему. И всё было чертовски сложно, однако уповать приходилось только на свадьбу. Вновь и вновь. Как нечто магическое. Разговаривать и выяснять недомолвки не хотелось, и это Минхо тоже прекрасно умел. Не грузил ерундой, за что Чан был благодарен, ведь слышал от других, как им их партнёры выносили голову. Чан всегда знал, что дома он мог быть в тепле и уюте, в безопасности и с нежностью под боком. Только вот не пытался залезть глубже — любви не было. Он свою изуродовал, а про Минхо и не думал, ведь тот всегда ему был рад. Почти всегда. Слишком много пережили, прошли, нажили. Знали друг друга чрезмерно хорошо. Они были друзьями, близкими по духу, партнёрами. Любовниками и влюблёнными — иных вариантов для Бана не существовало. Не желал видеть правду их отношений: оба стояли на руинах и удерживались только на прошлом.       Два года назад Чан сам принял решение немного отдалиться, чтобы привести голову в порядок. Эгоистично не обговорил это с Минхо, оставив его в одиночестве, даже когда они сидели в объятиях друг друга. Собственноручно Бан губил того, кого создал, взял за кого ответственность, только будто не понимал этого. Не замечал или не желал замечать перемен во всех сферах. Со спокойствием хладнокровным говорил про изменения в теле, но больше не ругался, не молил, не утешал. Приходил на помощь и верил в ложь. Делал вид, что хотел поговорить и разобраться, стоило поймать замешательство Ли. Однако внутри тех чувств уже не находилось, будто всё умерло. Но он любил Минхо. Ему нравилось делать ему приятно. Избавлять от тяжести будних, рутинных дней. Исполнять мечты, пусть после этого и образовывались дыры в душах обоих. И отпустить всё это? Невозможно. — Чан, я люблю тебя и ценю. Ты мне очень близок. Наверное, ближе даже родной сестры, с которой я прожил большую часть своей жизни. Но ты не прав. Во всём не прав, — дослушав уже скомкавшийся в уродство монолог, заговорил Чанбин. — Ты, наверное, устал. Ты не можешь больше быть его защитой, потому что ранишь его. Причиняешь боль, может, неосознанно, но факт есть. — Это не так, — тихо, пристыженно. — Ты не думал, что именно ты разрушаешь его? Падаешь до такого, чтобы, зная столь ужасную историю, явиться домой после бара. — Бин… — парень поднял заплаканный взгляд. — Минхо тоже устал. Ты был ему нужен, да он до сих пор боготворит тебя! Только тебя больше нет. — Я всё исправлю! Если, — всхлипы мешали говорить нормально, — если всё действительно так выглядит… — Попробуй исправить, друг, — Со поднялся на ноги. Ему тоже теперь требовалось разобраться в себе и понять, чью сторону занять. — Тебе точно дадут шанс. И сейчас. И потом. Ты вырастил его своей игрушкой. Только не знаю, понимаешь ли ты это сам.       Мягкий хлопок по плечу вынудил Чана вздрогнуть. А когда пропищал электронный замок, осведомляющий об уходе единственного, кто увидел столь гадкую сторону души израненной, то расплакался сильнее. Как никогда раньше, в эти мгновения порочности и звенящий тишины, Бан осознавал медленную потерю всего им созданного. Потерю самого ценного — Ли Минхо. И слова Чанбина будто дозволяли притронуться к мерзкой сути самого себя, к низменными желаниям, какие прикрывались добродетелью и жаждой спасти. Создал, приручил, воспитал. Игрался временами, выискивая в Ли женственные черты, прививая их ему из-за собственного безумия. Одевал девчонкой и ролевые игры устраивал. С ума сходил от вида беспомощности и нежности податливого Минхо. Но это же поистине было помешательством — влюбился он в мальчишку, никогда к другим не испытывал того, что теплилось в чёрном сердце к Ли. Да только физическому влечению требовалось то, чего с парнем не выходило получить. Цвела неистово сильно одержимость чужим телом, руками, губами, умениями в постели: никто другой не нужен, лишь Минхо. Теперь всё так или иначе сводилось лишь к сексу — гадко. Ненависть к самому себе взрастала яростно, грубо, пыталась поработить. Даже не отвлекали домашние дела, заставляя чувствовать себя одиноким, брошенным, как всегда ощущал себя Минхо, будучи запертым в фантомной клетке. Однако Бан Чан видел себя мудаком конченным, финальную стадию долбоебизма переживающим. А ещё собственником и человеком, уничтожившим другого человека, сердцу дорогого.       После долгой уборки и пустого взгляда на то место, где несколько дней назад стояла красивая стеклянная дверь, Чан вернулся в кухню. Его мысли заткнулись лишь пару минут назад, и, казалось, отпустило. Ощущение выворачивания наизнанку и ломание костей тоже исчезли. Одна огромная пустота осталась после всего. Тонкое пёрышко где-то под рёбрами вновь пыталось раздраконить всё былое, и этому Бан поддался. Взял в руки телефон Минхо и включил его, ведь ранее сделал всё, лишь бы не видеть и не слышать звонков. Решив добить себя, он открыл внутренний накопитель фотографий и мягко улыбнулся: всё рассортировано по папкам. Палец ткнул на первую попавшуюся. — Первое выступление. Как же он был хорош, — осторожный выдох.       С фотографии на него смотрел сам он, который сбежал со студенческого фестиваля, только бы увидеть Ли на сцене. И Минхо, выглядящий очаровательным и милым. По нему вообще нельзя было сказать, как сильно он переживал за выступление. С экрана на Чана смотрел парень, рождённый для того, чтобы сиять. Паскудная же судьба отобрала и это. — Photo by Chris, — Чан искренне рассмеялся с названия другой папки с фотографиями. Использовал и английский, и редкое на слух имя в их доме. — Я любил делать наши глупые фотографии.       Рассматривая каждое запечатлённое камерой воспоминание, Бан посмеивался, припоминая, что же за ними стояло. Его голодный и печальный взгляд, направленный на еду, зажатую палочками, веселил его. Но ещё большее удовольствие приносило то, каким был там Минхо. В огромной кофте, немного уставший после первого перелёта в Австралию, смотрящий куда-то за камеру. Тогда Чана тошнило, и он отказался от своей порции еды, но, когда увидел, с каким же аппетитом ел Ли, то и в нём пробудился голод. — Такие милые, молодые ещё, — пальцы провели по изображению лица Минхо, будто очертили контур пухлых губ. — Как же ты не можешь понять, насколько прекрасен? Почему всё время сопротивляешься словам?       Остановился Чан на ещё одной значимой для него фотографии. Всем сердцем он любил шутливые причитания Минхо, его забавные эмоции и наигранно недовольный или же раздражённый взгляд. В юности Ли обожал дурачиться, веселиться, а от настольных игр в баре, куда все любили выбираться в конце адской недели, его просто было не оттянуть. Признаваясь самому себе, Бан уже позабыл, что они вообще были такими: беззаботными, счастливыми, игривыми. — Студенческая жизнь? — очередная папка. — Так много фотографий, котёнок… — в пустоту.       Взгляд же зацепился всего за две. Где они ещё почти несамостоятельные дети, улыбающиеся, довольные, хорошо отметившие студенческий фестиваль. И где они уже были ответственными за организацию такого фестиваля: серьёзные, повзрослевшие, важные. Но всё уже давно ушло в прошлое. Радостная улыбка сменилась на печальную, тоскливую. Всё, что было после ситуации пятилетней давности, несло за собой целое ничего. Фотографий совместных больше не было, будто и их самих больше не было. Даже в папке «Япония» их не было, лишь природа, архитектура, еда, напитки. Хотя казалось, что там Чан подарил Минхо всё былое, самое лучшее, уж очень хотел слышать звонкий смех и видеть разгорячённое тело, получившее желаемое. Телефон осторожно оказался отложенным в сторону, как и воспоминания. Слёзы жаром потекли по щекам. Вернуть уж точно ничего нельзя было, только попробовать изменить. Давила же на душу и темнота, за окном разлившаяся. Ещё одна ночь без Минхо. Чан даже представить не мог, где тот был, просто знал, что с ним всё в порядке. Но звук открывающегося замка пробудил что-то новое, заставившее подскочить на месте. Ко входной двери Чан сорвался и замер возле порожка, куда обувь составлялась. — Я купил продукты, поможешь? — с заметной усталостью от тяжести Минхо протянул пакеты вперёд. — О, конечно-конечно!       Пока, растерявшись от неожиданности, автоматически Бан Чан принялся разбирать продукты, он не заметил, как Минхо прошёлся до спальни и вернулся обратно, замерев позади. Обернулся Чан из-за пугающего ощущения гнетущей атмосферы и заметил расстроенный взгляд больших глаз. В них не было света, огоньков задора, совсем ничего хорошего, одна усталость и сожаление. Когда же прохладные пальцы коснулись кожи его лица, то вновь пришлось вздрогнуть: оказывается, он всё ещё плакал. — Прости, что толкнул, — Минхо осмотрел не спрятанную за длиной рукавов футболки руку, где повсеместно расположились пластыри. — Надо было ещё и ударить, — перебил Чан и своей рукой накрыл руку Ли, прижимая к щеке теснее. — Где ты?.. Как ты, котёнок?       Притрагиваться к Минхо более открыто, чем к руке, Бан побоялся, хотя до боли в груди хотел прижать его всего к себе. Рассматривал уставшее лицо, снова дивился длине и густоте ресниц, однако взор замер на воротнике, горло прячущем. — Устал. Был сложный день на работе. Проверка, счета, цифры… — неловкая улыбка. — Взял себе несколько дней на отдых. — Это хорошая новость, — ответно улыбнулся и Чан, несмотря на рвущееся из груди сердце, которое буквально истекало кровью, а не качало её. — А где Хёнджин, кстати? — Дома. — С Ликсом помирился что ли? — с неподдельным удивлением поинтересовался Бан. — Не-а, — покачал раздосадованного Ли головой, — дома-дома. — Понятно.       Тишина затянула собой уютную квартиру. Ничего не происходило, и даже никаких звуков не было. Парни смотрели друг на друга и молчали. Что-то изучали, чувствовали, вспоминали. Сдался первым Ли. Сделал два крошечных шага, их разделяющих, и наконец прижался. устроив руки на широких плечах. От резкости, с которой это сделано было, Бан почти задохнулся, но ловко обвил руками плотную талию. — Прости меня, кот. Я такой уёбок. — Ты мне нужен, — куда-то в шею зашелестел Минхо, — несмотря на всё, ты мне очень нужен. — Даёшь мне ещё один шанс? — мягко спросил Чан и запутал пальцы одной руки в чёрных волосах Ли, подмечая контрастное изменение. Из-за которого лицо Минхо выглядело более бледным, но прекрасно выразительным. Особенного невероятные глаза. — Нам, — отстранился Минхо неохотно. — Нам шанс. И, потом… Не сейчас, наверное, нужно будет обговорить некоторые вещи. — Хорошо, я тоже хочу этого. Готов, — Чан провёл рукой к шее и гулко задышал, когда подцепил пальцами ткань, обнажая уродство. Он плохо помнил, но помнил, что сделал это самолично. Ненавидел себя сильнее. — Что ты хочешь? — Принять душ. И… Полежать с тобой. Позволишь? — смущённо уточнил Минхо, словно мог получить отказ. — Я приготовлю перекусить, пока ты моешься, — после кивка собственного, заверил Чан. — И… Можно я поцелую тебя? — Ох, Чанни!       Обронив несколько крупных слёз, Минхо сам потянулся вперёд. Притронулся нежно к мягким губам Чана, дабы дать тому понять, что действовать время пришло. И Бан очнулся, ухватился за тело рукой, а вторую расположил на затылке Минхо, отдавая ему весь свой жар. Тот самый жар, который Ли и не ожидал почувствовать снова. Поэтому заплакал. Будто знак пришёл и раскрылся — этот шанс им необходим. Потому Ли и сминал чужие губы остервенело, доминировал в поцелуях, заставлял стонать от страсти, которую вкладывал в каждое касание. А после со звонким чмоком отстранился. На секунду прильнул вновь, только чтобы кончиком языка провести по разомкнутости припухлых губ, и удалился в ванную. Оставив Чана возбуждённым и ошеломлённым.