Благими намерениями устелена дорога в Ад

Место встречи изменить нельзя — для Вики и Ади это всегда было их местом у обрыва. Никто никогда не нарушал их одиночества там просто потому, что не знал об этом Богом забытом уголке. Это был их маленький секрет — островок дружбы, свободный от осуждения, похоти и предрассудков. Только они, их связь, заумные размышления и хороший косяк. Safe space. — Ну, как жизнь, нарушительница? Люцифер не сильно тебя обижает? — Заставляет вставать в пять утра, всего-то. И почему это я нарушительница? Это было твоей идеей. — Ты всегда вольна не идти со мной — если ты что-то делаешь, даже всем своим видом показывая, как ты против, значит, ты того хочешь. Хотя бы подсознательно. — Ади, и где твоя мудрость бывает, когда она так нужна? Оба засмеялись. Хорошо быть дома. Даже когда дом — это не место. — Как твои дела с Сэми? — Чудненько. Чудненько, да. Думаю, у нас всё хорошо. Я… успокоился, что ли. Остепенился. Вики насмешливо-подозрительно посмотрела на друга. — Остепенился? Ты? — Ну да. В смысле, мне больше не интересны все эти бурные романы на одну ночь, какие-то интриги, сексуальные похождения. Не хочется ублажать своё эго, просто затаскивая кого-то в постель. Да и вообще во мне всё меньше остаётся от этого — кажется, я первый раз беспокоюсь о ком-то, кроме себя. Серьезно, мне правда не всё равно, что там с ним происходит… что он чувствует, не сделают ли ему больно мои слова. Странное дерьмо. — Ты просто взрослеешь, Ади. — Ну уж нет, малышка. Во всяком случае, я бы не хотел так думать. Взросление — последнее, к чему я стремлюсь. — Ты рассуждаешь как взрослый человек. Меняешься на глазах. И я рада за тебя, правда. Очень рада. — Если я вырасту, кто же будет сопровождать тебя в Неверлэнд? Я — местный Питер Пэн. Никогда не взрослею. А ты — моя Венди. И если уж кто-то из нас двоих и состарится, это будешь ты. А я буду смеяться над твоими морщинками. — Посмотрим, Ади. Может, и так. Только не оставляй меня, ладно? Я уже правда не знаю, кому доверять, а с тобой мне как минимум спокойно. — Ох, ты заставляешь старика расчувствоваться. Теряю хватку. Скажи мне лучше вот что. Только честно. Ты… оправилась? Вики затянулась, посмотрев на горизонт. Конечно, она не любит, когда кто-то кроме неё самой поднимает эту тему. Конечно, избегать её тоже неправильно. Тем более с другом. — Нет, — ровно отрезала девушка, сглатывая дым и поводя скулами. Перед Ади смысла притворяться кем-то другим не было, но для начала нужно научиться не притворяться хотя бы перед собой, — А что? Вики всегда поджимала губы, когда ей было больно, хотя училась эту боль не показывать. Острый подбородок всегда стремился чуть вверх, но это незаметное нервное движение губами из раза в раз кривило безупречную форму. На подбородке выступала ямочка, и, кратко поднимая брови, девушка будто старалась сбросить это напряжение в лицевых мышцах, вернув образу совершенство. — Люций тебе всё рассказал, так ведь? — Не всё. Не понимаю, почему ты не рассказал. — Не дуйся, малышка. Я не знаю и половины. Мне нечего тебе рассказать — я могу разве что запутать тебя в легендах и сплетнях. Я всё-таки не старшекурсник, как и ты, кто посветит меня во все эти тайны? Никто не знал его так, как Люцифер, а я не имею совершенно никакого права мучать тебя байками. Я знал, что он это сделает. Но ты должна знать, что что бы он ни рассказал, это, в сущности, ничего не меняет. Тебе всё так же больно — а из-за чего, это уже второй вопрос. — Пройдет, Ади. Я же знаю, что пройдёт. — Вот и ты взрослеешь. — Почему ты так решил? — Перестаёшь ломать драму на ровном месте и веришь в выздоровление. — Не верю. Нельзя вылечиться от того, кто ты есть. И ублюдков вокруг тебя тоже нельзя вылечить. Но можно перестать ассоциировать себя со своей травмой. — Говорю же, взрослеешь. — Люцифер заставил меня подумать над собой. Точнее… — Вики осеклась. Люцифер ли это был, или её подсознание заставило оглянуться и задуматься? — Сон. Сон… С Люцифером. — Воу… Тебе снится Люцифер. — Бывает. — Бывает? В плане… несколько раз? — Да, в чём проблема? — Да нет… просто странно. И что было во сне? — Да ничего особенного. Просто сидел у моей кровати и говорил, какая я хуёвая. Делаю всем больно, думаю только о себе, упиваюсь своим горем. Сны ведь всегда идут из подсознания, сам знаешь. Мне кажется, мой организм просто устал от постоянных рыданий, и ударил меня по башке. Теперь стараюсь одуматься, но, понимаешь… — Понимаю, — Ади взял её за руку, — Можешь не продолжать. Правда, понимаю. И горжусь тобой. — Но это всё равно больно. Ходить на уроки больно, общаться с людьми больно, делать вид, что ничего не происходит, больно. Я каждый день просыпаюсь, и мне больно. И я так… Так сильно хочу это закончить. — Умереть — просто, малышка. Тут много ума не надо. Умереть — просто, жить — сложно. — Я думала так и раньше, на земле. Знаешь, что самое болезненное из всего, что случается с тобой, когда ты попадаешь на Небеса? — М? — Осознание, что самая трогательная твоя надежда не оправдалась. Мы на земле часто думаем о смерти, правда. Даже слишком часто. Конечно, теперь все те проблемы кажутся мне полной чушью, но всё же… Каждый раз, когда что-то идёт не так, когда становится тяжело, мы думаем о том, что в один день всё закончится. Вся боль закончится, все проблемы кончатся. И всё будет хорошо — там, после смерти, скорее всего что-то есть, и там точно хорошо. Никаких проблем. Какой-то райский островок со всеми удовольствиями, но, главное, с бесконечным спокойствием. Блаженный отдых. Мы думаем, что попадём в рай, потому что всю жизнь провели в аду. — Как иронично. — А потом ты правда умираешь, и никаких тебе розовых облаков. Кто-то здесь говорил, второй раз умирать больнее, и теперь я понимаю, почему. Но законно рожденные Ангелы и Демоны не знают вот чего — второй раз жить тоже больнее. Потому что больше нет веры в светлое будущее, которая помогает терпеть. Нет этого наивного «всё закончится и больше не будет тяжело», потому что, видимо, каждый раз будет только тяжелее. — Не жизнь или смерть делают нам больно, малышка. Мы сами делаем. Умирай, не умирай, — от себя не убежишь. Поэтому смерть — не выход. Даже там, в другом мире, ты останешься собой, и, если не помиришься со своими страстями, будешь продолжать страдать. Не жизнь надо менять, а мысли. Понимаешь меня? — Понимаю. Просто это сложно. — А что легко? Девушка улыбнулась и покачала головой, пожав плечами. Ади был прав. — Викс, просто знай, что я люблю тебя, ладно? Правда, я рядом. Хочешь реветь — реви, что я, запрещать тебе буду, что ли. Побуду жилеткой. Просто имей в виду, что когда ты ревёшь, ты похожа на уродливого тролля… Зелёного, болотного троля, такого со скрюченным носом и грузными бровями. Ну правда, камон, ты бы себя видела… — Ади скорчил ужасную гримасу. — Дурак. — Вики шлёпнула его по плечу и рассмеялась.

***

Библиотека сегодня была на редкость оживлённой. Видимо, виной тому предстоящие экзамены — все резко взялись за голову и погрузились в учёбу. Отовсюду раздавался стук ботинок о каменный пол, перешептывания и шелест страниц. — Почему ты не пришла вчера? — Ты ведь уже спрашивал. — Когда? Действительно, когда. Когда ей это приснилось? Когда в очередном ночном трипе она видела такого своего Люцифера — растрепанного, уязвимого, открытого? Не скрывающего горечь своей искренности? Когда ее мозг снова создал образ, далекий от человека, которого она знает, и пытался ей его навязать? Да, видимо в тот момент. — Что-то путаю, наверное. Не могла. Были дела. — Значит, не так уж тебе и интересно продолжение. — Мне важно знать, правда. Но насчёт «интересно»… Я не знаю, Люцифер. У меня такое чувство, что после того нашего разговора я потеряла интерес к этой истории. Я правда больше не могу упиваться этой болью, ты был прав. Может, и не надо раскапывать и ворошить раны. Тогда они быстрее зарастут. — Какого «того» разговора? Ну да. Да, конечно. Разговора. Браво. Того самого, которого не было, а ты так уверена, что был, что аж умудрилась вынести из него жизненные уроки и решить мучительную проблему. Чудесно. — Вики, ты что-то не договариваешь? — Что ты делал прошлой ночью? — Что я делал прошлой ночью? Хм… Хороший вопрос, очень хороший. — Так ты мне не скажешь? — Спал, Вики. Что я ещё мог делать? Спал. Хорошо. Спал так спал. И явно не способствовал ночным видениям. Хорошо, Люцифер. Как хочешь. — Так о чем мы говорили? Да, я все ещё думаю, что надо продолжать этот разговор про Асмодея. Чтобы не было недоговорок. Расставить все точки над i. — И это ты мне говоришь про недоговорки? Верно. Сама же улизнула от ответа, переведя тему. Недоговорки — уже конёк. Минное поле из недоговорок все меньше похоже на поле и все больше — на плотно сотканный ковер. Каждая нитка — одна большая недоговорка. Дёрнешь за неё — она потянет за собой другие, и весь ковёр разойдется, потому что ни один разговор до конца так и не довели. — Можешь не отвечать. Как знаешь. Мне совершенно неинтересно силой вытягивать из тебя клубок в твоей голове. Про Асмодея, так про Асмодея. Только… — Только что? — Реветь больше не будешь? — Мне было страшно. Не от того, что ты сказал, просто… от того, что я была так неправа. Когда вся твоя картина мира рушится, понимаешь, какой была дурой. И от этого даже стыдно. — Я рад, что ты признаешь это. Но, должен сказать, ты не была дурой. Была, конечно, но не в этом. Глупо было бы надеяться, что ты распознаешь морок хитрого, извращённого демона, для которого иллюзии — родная стихия. Кто бы распознал? — А ты? Распознал бы? — Не знаю. Меня нет смысла обманывать, потому что ничего не сделает мне больно. — Так не бывает, Люцифер. Всем бывает больно, у всех есть уязвимые места в сердце. — У меня нет сердца. Нет сердца. Какая банальщина. Знаете, кто чаще всего говорит, что у них нет сердца? Те, чьё сердце самое чувствительное. Самое податливое, самое хрупкое и живое. И оттого они и прячут его не просто за рёбрами, а за всеми слоями своего равнодушия. Прячут так хорошо, что сами начинают верить в то, что у них его нет. Отрицание — самый простой защитный механизм. Для него много ума не надо. Просто «нет» — и всё: как в детстве сказать «я в домике». Ты в домике, и никто не может тебя поймать, не может зачурить. Я в домике — и вы не можете мне ничего сделать. Не можете сделать больно. Вот так. Сердцу Люцифера и правда было комфортно в этом домике. Если бы он позволял себе чувствовать всё, он бы сломался. А он стоит. Живее всех живых, как говорится. Но можешь ли ты по-настоящему быть живым, если задвигаешь все за ширму своего рационализма? Отрицая чувства, проживая каждый день без простых восторгов, небольших воодушевлений, душевных привязанностей и сострадания? Хотя, насчет сострадания нужно ещё подумать. Если бы у Люцифера действительно не было сострадания, стал бы он так возиться с Вики? Или это всё ещё чувство вины? — Видишь, почему я настаиваю на утренних встречах? — Люцифер осмотрелся, нахмурив брови, — Тут слишком много людей. Мы не сможем нормально вести свои привычные разговоры, когда вокруг так людно. — Тогда давай уйдем. Вот так просто — давай уйдем. Вдвоём, посреди дня, спрятавшись ото всех, найдя укромное место и окунувшись в нём в разговоры по душам. — Давай. *** Старый вагон не в разгар вечеринки кажется совсем другим. Да, запах алкоголя всё ещё царит в атмосфере юношеского упадничества, но без толпы Ангелов и Демонов, толкающихся в танце своими крыльями, и громкой музыки, это место кажется грустным. Оно снова оживёт, когда кто-то созовёт тусовку и наполнит возбуждённым шумом брезентовые стены, но пока он одинок и невзрачен. Тоскливо так, что хочется остаться. — Почему сюда? — Увидишь. Демон и Непризнанная сделали несколько размеренных шагов внутрь. Аромат несвежего пойла и телесных жидкостей ударил в нос, и Вики сморщилась. И почему когда она находится здесь в разгаре веселья, она не замечает всего этого? Когда ей хорошо, это место скажется сказочным — неоновый свет, модный интерьер и обитые бархатом диваны определенно придают лоска пространству посреди ночной тьмы, но, присмотревшись к нему в дневное время, замечаешь, что некоторые лампы разбиты, а на обивке диванов зияют прожжённые сигаретами дыры. — Здесь вы первый раз встретились, так? Вики кивнула, невесело обводя рукой контур пыльного барного стола. — Что ты сама помнишь? — Я танцевала, он подошёл ко мне и присоединился. Говорил комплименты, смотрел в глаза. Кажется, сказал, что много обо мне слышал, и не только хорошее. Потом всё как в тумане, и, кажется, мы уже целуемся. А потом мы уединились там, за ширмой, в отдельной комнате, — девушка небрежно махнула рукой в угол вагона. — Угу. Дай мне руку. — З. Зачем? — Так нужно. Пойдём, посмотрим на твою… комнату. Вики протянула руку, почувствовав тепло ладони Люцифера. Сильные и горячие мужские пальцы нежно сжали её, потянув за собой. Это было… приятно? Демон двинулся в сторону угла, на который указала Непризнанная. — Ну? Эта комната? Это было странно. Очень странно. Вагон кончался прямо здесь — никакой ширмы, и уж тем более двери в другое помещение, не было. Девушка даже постучала кулаком по стене — гулкий звук подтвердил наблюдения: за тонкой алюминиевой стеной вагона действительно было пусто. Никакое пространство, похожее на то, где они развлекались с Асмодеем, ни при каких обстоятельствах не могло влезть в конструкцию помещения. — И что это значит? — Что ещё ты помнишь? — Он принёс меня сюда, на руках. Здесь была комната, точно была, с розовым освещением. Мы разговаривали, целовались и занимались любовью. А потом уснули вместе — в обнимку. — «Занимались любовью…» — тихо промычал под нос Люцифер, горько усмехаясь. Вики не придала этому значения — Наверное, это был лучший секс в моей жизни, правда. Это было так… бурно, что ли. А главное — искренне. По крайней мере, мне так казалось. Нам сносило голову друг от друга. И я помню, как после секса он не стал никуда собираться и не ушел — просто притянул меня ближе, обнял, и, поглаживая по спине, уснул. Так и заснули вместе. — Ага. А как проснулись, помнишь? Когда ты проснулась, он был рядом? Интересный вопрос. Почему Вики не задавала себе его раньше? Она помнила следующее утро, или скорее полдень, когда пыталась распознать в отражении зеркала хоть кого-то знакомого, помнила, как закидывается таблетками, как кровоточат дёсны. То, как они проснулись вместе в той же комнате, не помнила. Никак. — Я… Не могу вспомнить. Совсем. Видимо, от глифта память отшибло. Я тогда много выпила. Помню себя уже днём следующего дня в комнате, выглядела я ужасно, и чувствовала себя тоже. Сожрала кучу колёс, чтобы оклематься, но, вроде, стало только хуже. Всё урывками. Походу, правда перепила. От усердных попыток вспомнить события той ночи голова по-настоящему разболелась. В ней появлялись довольно занимательные вопросы, которые Вики сразу пыталась задвинуть как можно дальше на подкорку, не дав себе упасть в сложные размышления. Сердце чувствовало неладное, очень хорошо чувствовало. Оно же подсказывало, что если она начнёт разбирать эти вопросы и собирать несостыковки, ей не понравится то, что она обнаружит. Предчувствие не обманывало — так и было. — Понятно. Готова хлебнуть реальности? — Люцифер, опершийся одной ногой о стену, смотрел на неё исподлобья, но без злости и отвращения — было в этом взгляде какое-то… сочувствие? Опять? Значит, ему всё-таки не чуждо это переживание. Он прекрасно понимал, что тем, что расскажет Непризнанной сейчас, сделает очень больно. Опять. Видеть её слезы хотелось в последнюю очередь — прошлый раз дался не так-то просто. Но уговор есть уговор, да и с этим всем правда пора заканчивать. — Валяй. Вики мужалась. Делать было нечего — она, ровно как и Люцифер, прекрасно понимала, что тянуть нечего. Эта ситуация — как пластырь: лучше отодрать резко. Да, будет больно, да, покровоточит. Но, по крайней мере, под пластырем на ранке перестанет копиться гной, заражая всё тело и размачивая порез так, что он вообще никогда не заживёт. Нужно было содрать силой, перетерпеть потемнение в глазах от неприятных ощущений и двигаться дальше. Потому что рана действительно гноится и отравляет ей жизнь. — Видишь, нет никакой комнаты. Никакой скрытой дверцы, никакой ширмы, как ты говорила. Я был здесь много раз, хоть последние столетия и не люблю вечеринки — никаких дополнительных помещений тут в помине не было. Да и их просто некуда ставить. Мими в ту ночь носилась в слезах — не знаю уж, как она тебя терпит. Звала на помощь кого-то в Школе, потому что в вагоне все разбежались, не сильно желая в этом участвовать. Меня это тоже коснулось — она тарабанила в дверь, но я не полетел. Я тогда не чувствовал к тебе ровным счетом ничего, кроме глубокого презрения, да и ты была сама виновата. По крайней мере, я был в этом уверен. Но, насколько я знаю, тебе помогли и без меня. Откачали. Прямой у этой стены, ты, вырубившись от наркоты, лежала в отключке. Прислонилась к брезенту и валялась, обмякнув тряпочкой. Ты не помнишь, как провела утро, потому что тебя в невменяемом состоянии принесли в комнату и уложили спать после всего этого. И, полагаю, проснулась ты действительно в обед не в лучшем состоянии. Кровь прилила к лицу. Глубокий стыд, смущение, шок, нежелание верить в сказанное, и, в то же время, осознание того, что это похоже на правду. — Но… Почему Мими ничего мне не сказала? — Не знаю. Думаю, уговор такой. Хотя, вряд ли, она тебя, вроде, действительно ценит. Наверное, Асмодей просто повлиял на её сознание. Её же не было в комнате, когда ты проснулась? — Точно не было. Вообще не припомню, когда после этой ночи снова видела её. Я много спала, в том числе днём, и её перемещения меня как-то не очень заботили. — Ну, вот. Значит, отвлёк, запутал какими-то делами. Похоже на Асмодея — надо было замести следы своего морока. — И что, не было никакого секса? — Получается так. Ну, может и был, но точно не то, что ты вообразила себе за ширмой. Может, перед тем, как ты отключилась, с кем-нибудь. Будем надеяться, что хотя бы не во время того, как ты была без сознания, хотя эти пьяные животные и не на такое способны. И уж тем более я не стал бы лелеять надежду о блаженном сне в обнимку с принцем. Асмодей, думаю, вообще не спит. Ему незачем. В этот раз она обещала себя контролировать, хотя паника снова подступала к горлу. Снова флешбечит запах нашатырного спирта в школьном коридоре, снова немеют пальцы и сосёт под ложечкой. Чёртова дереализация. Чёртова, чёртова, чёртова. Во всех смыслах. — Ты, должно быть, так устала от того, что все обращаются с тобой как с тряпкой, используя и выкидывая, что придумала себе эту сцену. Твоё подсознание придумало — такой у него вид эскапизма, видимо. Создаёт в твоём воображении и снах ситуации комфорта, чтобы ты не сошла с ума, находясь в постоянном дистрессе. Вики тяжело сглотнула. — Так… Зачем ему это? — Работа такая. Ну, не работа, я фигурально, конечно. Но такая у него миссия. Я не договорил в прошлый раз… — Про то, почему он был таким идеальным? — Да. Скажи, что тебе в нём особенно нравилось? — Галантность, интеллект, чувство юмора. Определённо внешность и тело, хоть оно и было чуть более худощавым, чем я представляла, но и это мне нравилось. Мне казалось, что мы… — девушка замешкалась, — Предназначены друг другу, что ли. Боже, как глупо звучит… Но он читал мои мысли, правда. Я могла думать о чём-то в своей комнате, а он появлялся будто из ниоткуда и продолжал фразу. Мы так разговаривали, знаешь… Не как мы с тобой. Будто фехтовали — такими красивыми, точеными фразами. Мы были очень, очень похожи — будто одна душа в двух телах. Постоянно цитировали великих, все книги, которые я читала, он будто тоже… читал… Вики уставилась в пол, распахнув глаза. В ушах зазвенело, когда до неё начало доходить. — Понимаешь, да? — Д… Да…

***

Нельзя с уверенностью сказать, сколько времени прошло. Но сейчас они сидели рядом, прислонившись спинами к стене, и курили — прямо внутри вагона, на месте, где должна была находиться эта дурацкая комната. Тупая, прекрасная, незабываемая, несуществующая комната. Молча, переваривая происходящее, каждый в своём темпе. Их плечи соприкасались — этот лёгкий контакт позволял держать связь с реальностью. Пока чувствуешь тепло чужого тела, осознаёшь себя в моменте. Они будто удерживали друг друга на полу, не давая провалиться в болезненную рефлексию. Всего лишь касание плеч — уже достаточный якорь. — Но сам Асмодей хотя бы … существовал? Или я его тоже себе придумала? — Существовал. И знал тебя, и говорил со мной про тебя, и, думаю, правда что-то к тебе испытывал. Но таким, каким ты его знала, ты его придумала. Поэтому он и был таким совершенным для тебя. Каждая видит в Асмодее то, что хочет увидеть. Каждый видит в Лилит ту, о которой можно только мечтать. В этом суть Демонов-обольстителей. Ты встречаешься лицом к лицу со своими фантазиями, от идеально-романтических до извращенных сексуальных, и пытаешься не сойти с ума. Предыдущая соседка Мими, Мара… Помнишь? — Ох… — У неё был свой Асмодей. Уверен, вы видели его по-разному. Демоны, которые к нам приходят, являются отражением наших внутренних проблем, пороков и желаний. Мара так сильно не любила себя, так страдала от заниженной самооценки, что Асмодей явился к ней равнодушным и не обращающим на неё никакого внимания. Это была больная, невзаимная любовь, и всё, что ей требовалось, чтобы освободиться от этого дерьма — поставить себя выше, возыметь гордость и перешагнуть через это, отказавшись от безответной влюбленности. Это было её испытание. Но она проиграла. Оставалось совсем немного — она почти победила период адаптации, оставалось пройти через потерю и стать свободной. Но нет, не хватило. Мара оказалась слишком слабой, и не выдержала — наложила на себя руки. — Период адаптации? Испытание? Это так задумано, что ли? — Не прописано нигде, конечно, не зафиксировано в законах или школьной программе — к Школе это вообще никакого отношения не имеет. Но да, типа испытания. Даже одного из, наверное. Работа боли. Отказ от своих земных слабостей и идеалов, преодоление шока от несбывшихся надежд и разрушенных ожиданий. Вам говорят, что главный тест Непризнанных — это выбор между прыжком со скалы или сбеганием в лес при первом попадании на Небеса. Это не так — это лёгкое решение. Гораздо сложнее сделать выбор между тем, чтобы жить в томной приятной иллюзии любви, и тем, чтобы отважно взглянуть в глаза грязной, суровой реальности, столкнувшись со своими страхами и настоящей болью. Первый путь очень соблазнителен. Но он всегда приводит к тому, что ты сходишь с ума — фантазии и навязчивые идеи берут верх над сознанием, полностью закрывая от реальности. Я видел этих несчастных — они рвали на себе волосы, обхватывали руками и кусали собственные колени, а бешеные выпученные глаза почти не моргали. Но в их голове в этот момент, конечно, они были блаженны и счастливы — со своей Лилит, со своим Асмодеем. Красивы, молоды, в полном здравии, и, конечно, безусловной любви. Девушке понадобилось ещё несколько затяжек и минут на осмысление, чтобы продолжить разговор. — Ты должен был мне всё это рассказать, да? — обречённо спросила Вики, смотря на пол перед собой. Их плечи всё ещё соприкасались, как бы напоминая о том, в какой реальности следует оставаться. — Да, — Люцифер тяжело затянулся в последний раз и кинул в другой угол вагона скомканный затушенный бычок. — Думаю, мне хватит на сегодня — продолжим в другой раз, хорошо? — Дело твоё. Но я согласен. Да и мы правда затянули, нас скоро потеряют. — Да кому мы нужны? Демон усмехнулся и покачал головой. Она была права. Никто и не заметит отсутствия. Может быть, только для него время так тянется — он не знает, сколько прошло на самом деле. На душе почему-то стало легче — будто с каждым разговором он сбрасывал по частям эти мешки с грунтом с сердца. Открывая ей новые подробности, он из раза в раз начинал дышать свободнее. Но до конца было ещё далеко. — Знаешь, Люци… — Знаешь… Одновременно. Как в дешевом кино. Иначе и не могло быть. Оба слегка смутились. — Говори. — Хотела сказать спасибо. — За что? — За то, что возишься со мной. Рассказываешь это всё. Успокаиваешь. Понимаю, что не по доброй воле, но тем не менее. Я не ожидала, что ты так терпелив. — У всех свои испытания, Вики. Своя работа боли, своя вымощенная дорога к искуплению. Твоя — ты. И моя — ты. У Вики спёрло дыхание — казалось, сердце провалилось куда-то в район живота. — То есть? — Потом поймешь. Девушка развернулась к Демону всем телом и обхватила его лицо двумя ладонями. Жажда правды была сильнее стеснения, рамок приличия и границ между ними. Она смотрела прямо ему в глаза — сначала удивлённые, а потом ставшие печальными и уставшими, но неизменно оставаясь глубокими, такими, что не хочется отрываться. — Люцифер. Пожалуйста. Давай перестанем недоговаривать. Это невозможно. Наши взаимоотношения сотканы из недоговорок, в них одни сплошные дыры оборванных фраз. За пустоту не удержишься… — она смотрела на него с надеждой, изо всех сил желая, чтобы он услышал её. Понял. Согласился. Договорил. Люцифер накрыл женскую руку, прижатую к его щетине, своей ладонью и легонько отвёл. Внутри Вики что-то снова упало — вот сейчас, когда она сделала усилие, чтобы преодолеть расстояние между ними, сказала то, что должна была, прикоснулась к нему, в конце концов, он просто уберёт её руку и сделает вид, что ничего не происходит? Да как… Но она ошиблась. Убрав одну её ладонь со своего лица, он не отпустил её, а поднёс ближе, и поцеловал шрам на запястье. Это было даже не поцелуем — лёгкое, почти невесомое касание затянутой полосы кожи. Он прикрыл глаза, когда прижался к чувствительному сгибу кисти губами, и, оборвав поцелуй, тяжело выдохнул, прислоняясь к её руке своим лбом. Брови нахмурились, образуя складку на лбу, глаза всё так же были зажмурены. Так, будто ему было больно. Будто приходилось бороться с чем-то, что было сильнее его. Будто он так смертельно устал от всего, что, прижавшись лицом к ладони девушки, первый раз за долгие века обрёл покой и отдых — в эти короткие, бесконечные секунды, отсчитываемые стрелкой шрамов на её запястье. Вики не могла шелохнуться — ей казалось, что даже вздох может спугнуть этот интимный момент. В этом поцелуе на краешке кисти было больше сокровенности, чем в любом сексе. Это было извинение, признание и искупление без слов. В чём и за что — она не знала, но знала, что теперь всё изменится. Чувствовала. — Не переживай, Вики. Мы справимся. Я тебе обещаю, хорошо? Я знаю, что больно. И мне больно. Но заживём. Заживём — очень правильное слово. Понимай его как хочешь: заживём — в будущем, красиво, как короли, или заживём — затянувшись, как раны. Заживём. Однажды.