Перманентное искажение

Ты не можешь победить свое отражение, оно

всегда будет таким же сильным, как и ты

Терри Пратчетт «Творцы заклинаний»

Невозможно быть только одной частью себя, только светлой половиной. Особенно если ее там никогда не было, если она была придумана кем-то другим. И взращена будто отдельно, под теплым покрывалом чужой необоснованной нежности. Едва ли в нем достало бы столько добра, чтобы действительно быть таким. Как нельзя все время стоять одной ногой в тени. В какой-то момент солнце осветит тебя целиком. Питер понимает это, когда смотрит на мальчика, и он в один миг превращается из эфемерного в настоящего и живого. И хотя он видел его столько раз при свете дня, и касался его и целовал. Только сейчас, глядя в его глаза, Питер может осознать, что это действительно с ним было. Что это не очередная галлюцинация из его снов, не плотина, за которой он прятался от собственного сумасшествия. Что он больше не безумен. Хотя все еще не окончательно нормален. Могло ли это случиться с ним раньше, если бы он позволил? Как только он понял, что сегодня ничего не будет таким, как он планировал. Как он позволил себе думать. Быть наивным, быть таким воодушевленным и надеющимся. Быть слабым. Разрешил немного отпустить это и не рассчитывать все до мелочей. Сразу угодил в яму, не с мертвецами, но с осознанием своей беспечности. Стоило только учуять приближающийся знакомый манящий запах и утонуть в нем, как в своем поражении. Значит, это должно было произойти именно так. Словно судьба, если бы таковая была, уже все продумала за него, и в один миг все фигуры оказались на своих местах. Во всяком случае, трудно уследить за всем, когда ты один, и тебе помогает только чокнутая баба. И неизвестно, не более ли она ненормальная, чем ты сам. И Питер просто не мог показаться мальчику таким. С этими уродливыми, как и его больная сущность, шрамами. Они были с ним так долго, словно клеймо принадлежности. Так вросли в кожу и в душу, что было страшно и тяжело заставить их уйти, раствориться. Дать коже разгладиться. Посмотреть в зеркало на лицо, которое наконец стало целым, но теперь кажется чужим. Недостаточно снять маску, чтобы стать собой. Недостаточно внешней красоты, чтобы из-под нее не выползло то темное и гадкое, ядовитое. Все еще способное отравить собою любого, кто осмелится прикоснуться. Здесь реальность настигает его, и хрупкая конструкция, построенная из мнимой невидимости и волшебства ночной темноты, рассыпается. Как рассыпается и восторженная радость в глазах Стайлза, когда он осознает, что абсолютно точно не существует никаких джиннов и никаких прочих сказочных существ. Что есть только зверь, который все это время охотился и убивал. Он думает, было бы это также жестоко, если бы все прошло как надо. Если бы Скотт не был таким эгоистичным маленьким поганцем... И совсем недолгое время Питер наслаждается тем, как мальчик любуется им. Вдыхает эту очарованность с примесью неверия. Едва ощутимую магию первого взгляда. Чтобы практически сразу окунуться в его такое горькое разочарование. Тем печальнее не обнаружить в его глазах ни ужаса, ни отвращения. Как будто Стайлз вдруг решил, что достаточно силен, чтобы взять всю вину на себя. И пораниться об нее своим нежным добрым сердцем. И спокойно уйти, чтобы позволить ей растерзать себя окончательно. Так самоотверженно и глупо. Расточительно. Глядя на удаляющийся джип, Питер мысленно тянется за ним следом, с опаской ощупывает эту тонкую нить. Она мерно вибрирует в такт сердцебиению Стайлза, разнося его горячую как слезы обиду, горький привкус обманутых ожиданий, пригоршню колотого льда опустошения. В эмоциях можно потеряться и потерять контроль, броситься следом, доказывать, что все это неверно. Что только он, Питер, знает правильные ответы, и только он может их дать. Если ты позволишь мне. Но сам он не может себе этого позволить, не сейчас. Пытается закрыться и отрешиться от этого порыва. И от всего мира, который навалился на него своей действительностью. Такой тяжелой, что грудная клетка может не выдержать и треснуть под ее весом. Питер оглядывается, чтобы увидеть возле своей машины Дерека, угрюмо облокотившегося на дверь. Его поза и выражение лица – сплошь недоверие, сконцентрированная настороженность. Но уже не ослепляющая ярость, как некоторое время назад. Быстро приходит в себя и подстраивается под ситуацию. Неплохо. - Оставь его в покое, - говорит Дерек, когда Питер неспешно подходит к нему. В его голосе есть приказные нотки, но их гораздо меньше, чем просящих. – Он слишком... Не для тебя. - Слишком какой? Юный? Добрый? Нежный? – Питер обходит машину, открывает дверь. Кивает Дереку занять пассажирское сиденье. – Поверь мне, я знаю, какой он, - каким никто никогда не узнает, не прочувствует, не получит. – Я не причиню ему вреда. - Ты уже причинил, - его лицо будто вытесано из камня, и слова тоже. - Ничего, он простит. Стайлзу нужна логика в моих действиях, и он это получит. И успокоится. Его ум требует порядка. - Порядка в чем? В убийствах? Просто поразительно с какой легкостью ты это говоришь. - В смерти есть свой порядок, Дерек. Возможно только в ней и есть. Дерек не понимает. Он стал слишком жестким за эти годы, вырастил вокруг себя такую броню, что теперь сам не знает, как из нее вылезти. Все на что он способен, это примитивные реакции. Вроде такой, что он демонстрирует прямо сейчас. Увидеть маленькое слабое существо и попытаться защитить практически инстинктивно. Даже не осознает, что уже определил Стайлза как щенка в стае. Но это не его стая и далеко не вся картина. За рамой незамысловатого пейзажа скрывается другое, настоящее. Когда внезапно кто-то просто приходит в твою жизнь, врывается, минуя все закрытые двери, словно их там никогда не было. Когда кто-то часами рассказывает тебе о мире, в который ты не можешь попасть, потому что тебе нет места среди живых. И раз за разом возвращается, несмотря на то, что не получает ничего в ответ. Даже не будучи уверенным, что за всеми этими дверями действительно кто-то есть. Бескорыстно и так щедро. Забирается в темную пещеру с факелом, чтобы разогнать гуляющих там мертвецов. Разве это маленькое и слабое существо? Питер раздумывает, стоит ли говорить, что только благодаря этому он смог вынырнуть из безумия, выбраться на берег, чтобы попробовать жить дальше. Когда все, кто должен был быть с ним, оставили и забыли, появился совершенно чужой человечек и решил, что ему тут самое место. И после этого Питер должен отказаться? - Я бы хотел увидеть свою племянницу. Надеюсь, ты приведешь ее, - Питер смотрит на дорогу, и ему не требуется оборачиваться, чтобы увидеть это поднимающееся возмущение. – Надо же, ты и правда прекрасно разговариваешь бровями. - Ты убил Лору, Питер. - Да, - легко соглашается он. – А ты бы не убил? Сложно быть хорошим парнем, когда ты оборотень. Дерек молчит, и легко можно проследить этот трагический излом на его красивом лице. Такая почти звериная красота, отпугивающая, как и у его матери. Не той, что теперь выползает по ночам из-под лестницы, смердит горелой плотью и уничтожает своими замогильными речами. А той, что была раньше такой живой. Извечное противоречие. Мы – животные, но так хотим быть людьми. К сожалению, то, что не вызывает никаких вопросов у волка, человеку трудно объять и облечь в слова. Человек подвержен морали, чтобы мучиться ею и страдать. Волк же по большей части пребывает в одном из простых и понятных состояний. Он либо сыт, либо голоден. И когда он голоден, он не задумывается о правильном, нормальном и порядочном. Если смириться с этим, разрешить этому быть, насколько легче стала бы жизнь каждого из них. И Дерек тоже это понимает, иначе не сидел бы рядом таким подавленным изваянием. Питеру ответ не нужен, он известен заранее, остался от предков и вшит на подкорке. Убил бы. Потом бы жалел конечно, так как его племянник явно склонен к самоедству, но сначала бы сделал. Довольно простой выбор, когда речь идет о выживании, превосходстве, праве на силу, которое есть у каждого. Питер не жалеет. Возвращаясь в памяти в тот самый день и момент, он каждый раз испытывает мрачное удовлетворение. Наравне с легкой досадой. Весь трагизм в его случае – недостаточный объем информации. Но ему нравится прогонять в голове эти короткие слайды, застывая вместе с ними в недавнем прошлом. Лора не умела быть альфой, не осознавала, что это значит, совсем не тянулась к силе, заложенной в стае. Прыгнула выше головы и упала на колья, так бывает. Готова была брать, но не желала платить. А платить всегда приходится. Питер думает, будет ли и его цена такой же болезненной. И разве недостаточно он отдал, чтобы распоряжаться полученным полноправно. Поле для игры в лакросс похоже на поле битвы, Питер наблюдает за окончанием матча с рассеянным интересом. Так много молодой здоровой агрессии, подростки готовые разорвать друг друга почти как волки. Он мог бы выбрать любого, здесь есть потенциальные кандидаты, но выбрал Скотта. По ошибке ли, или по какой-то неизвестной еще причине, скрытой от Питера за темной пеленой того, что еще не случилось. Дерек одаривает его брезгливой улыбкой, которая говорит все, что он думает о подобных игрищах. Он скучающе оглядывает трибуны, пока не натыкается на Арджентов, и тогда его взгляд становится острым как бритва. Крис, со своими опасными прозрачными глазами, его милая крошка Эллисон, благоухающая пионами. И Кейт. Питер не знает, этот героиновый шик еще в моде или уже в моде. Вполне сойдет за несвежую шлюху, которая таскается за каким-нибудь престарелым рокером и нюхает вместе с ним очередную дрянь через скрученную десятидолларовую купюру в обоссанном трейлере. Этот день похож на одно сплошное разочарование. Прохаживаясь взад-вперед по душной раздевалке, пропитанной подростковым потом и острым запахом юношеских гормонов, Питер сомневается, было ли что-то из того, что он сделал, хотя бы отдаленно правильным. Скотт не хочет идти на контакт, понимать сути того, чем он стал. Не хочет быть волком. Ему не нужна ни стая, ни кто-либо еще, если этот кто-то не Эллисон. Он не испытывает реального страха перед охотниками даже после всего, свидетелем чему уже стал. Даже после того, что Питер показал ему. Думает, что это какая-то игра. Наивно полагает, что сможет вернуться в свою обычную жизнь. Дерек устает закатывать глаза и строить сердитое лицо, и просто стоит там, прислонившись к стене и поглядывая на часы. Очень похоже на бессмысленную трату времени. - Ты не сможешь защитить свою Эллисон, если будешь один, - делает Питер последнюю попытку. – Она потомственная охотница, ее жизнь никогда не будет безопасной, как ты не понимаешь? - Защитить от кого? От тебя? – Скотт все еще разгорячен после игры и смущен страшными видениями чужих воспоминаний. Пытается их осмыслить, но кажется ему не достает ума. - От меня, от других, от кого угодно. Ты правда думаешь, что твои друзья в безопасности? – Питер долго смотрит ему в глаза и наконец дожидается настоящего страха. - Где Стайлз? – а вот и надвигающаяся паника. Он вцепляется взглядом в Дерека. – Он же был с тобой, где он? - Вспоминай ты о нем почаще, ему бы не было сейчас так плохо. - Хватит его пугать, - Дерек отлепляется от стены и направляется к выходу из раздевалки. – Стайлз давно дома, можешь позвонить ему и проверить. - Портишь все удовольствие, - Питер разворачивается и идет вслед за ним. – До скорой встречи, Скотт. Постарайся использовать свою голову по назначению. *** Припарковавшись возле школы, Питер гипнотизирует взглядом крыльцо, хотя и знает, что занятия еще не закончились. Он решил не ждать, пока Стайлз придумает себе все самое ужасное, тогда уговорить его на диалог было бы гораздо сложнее. Понимает, что в эту прекрасную юную голову уже пришло множество нелицеприятных мыслей. И они наверняка в еще большем беспорядке после того, как он пообщался со Скоттом. Питер не сомневается, какими эпитетами мог раскидываться его неразумный бесконтрольный щенок. Особенно, если мальчик рассказал своему приятелю, кем в действительности являлся так называемый джинн. Эта подростковая горячность начинала слегка утомлять Питера. Если бы не Кора, он поговорил бы со Стайлзом еще ночью. Попытался бы. Но стоило ему подойти к дому, как она высунулась из окна и в грубой форме посоветовала ему убираться. Мир полон невоспитанных детей, которые не боятся, что им надают по губам. Питер пожалел, что решил больше не прятать свой запах, ведь иначе он мог бы проникнуть в дом беспрепятственно. И не хотел проверять, поднимет ли шум его маленькая свирепая племянница, или же желание защитить мальчика не настолько велико. То, что они с Дереком пытаются вести себя как мамочка и папочка, уже начинало порядком раздражать. Если кто и имел право выставлять Питера из дома, так это шериф, но до такого слава богу пока что не дошло. И надеюсь не дойдет, я бы не хотел пулю в лоб... Лишь почувствовав приближающийся знакомый запах, Питер выходит из машины и встает возле нее, сложив руки на груди. Его будто погружает в это чужое холодное меланхолическое состояние, которое окружает мальчика и заставляет его друга недовольно вертеть головой в поисках неясной причины. Стайлз выглядит подавленным и не выспавшимся, пахнет слезами, сомнениями и совсем немного едой, от которой он отказался в столовой. Он такой уязвимый, пронзительно нежный, несчастный, что у Питера сжимается сердце. Так переживаешь, и снова из-за меня. Если бы я мог никогда не знать тебя, не желать тебя. Но это уже невозможно изменить. Скотт замечает Питера первым, мгновенно врастает в ступени, тянет Стайлза за капюшон толстовки. Глупый трусливый щенок. - Да чего еще? – Стайлз ожидаемо немного теряет равновесие от этой манипуляции, смешно взмахивает руками. – Что? - Он здесь, - ему следовало уже понять, что шептать бесполезно. – Как думаешь, он же не может ни на кого напасть средь бела дня? - Может, - говорит Стайлз, глядя Питеру в глаза. Это очень долгий взгляд, пронизывающий, испытывающий. – Езжай домой, Скотти, мне поговорить надо. Я тебе напишу потом. - Что за бред? О чем тебе с ним разговаривать? - Так, есть пара вопросов. Не беспокойся, он бы меня уже сто раз убил, если б хотел, - Стайлз покачивается с мыска на пятку, добавляет, как бы невзначай, - к тому же он мне пиджак одолжил, надо бы вернуть. Он типа дорогой, придется еще на чистку сдавать. Нельзя наверно такую вещь просто кинуть в стиралку, - и спокойно идет к машине. - Подожди... тот пиджак? – Скотт мечется, пойти следом или нет. Питера совсем не удивляет, что его страх оказывается сильнее. – Стайлз! Какого хрена я узнаю об этом только сейчас? Подожди, я тебя с ним не оставлю! Кричать об этом и не двигаться с места, как это героически тупо. Ты уже его со мной оставил. Памятуя все то время, что мальчик практически был брошен, можно только подивиться его терпению. Питер открывает перед ним дверь, на что Стайлз усмехается и закатывает глаза, плюхается на сиденье и бормочет что-то о чудовищных манерах, пристегивая ремень безопасности. Он явно в настроении поругаться, и совсем не хочется его подначивать. Если после рассказа, который не будет таким уж быстрым, он все еще будет злиться, что ж, тогда Питер даст ему возможность высказаться. Скотт все еще стоит на крыльце школы, вытянув шею и пытаясь что-либо рассмотреть и услышать, когда машина стремительно выезжает с парковки. - Ну привет, чудовище, - Стайлз поворачивается в его сторону всем корпусом и напряженно рассматривает. – Кора сказала, ты приходил ночью. Спасибо наверно и на том, - Питер подозревает, что сейчас услышит очередной беспорядочный поток слов и не ошибается. – Куда мы едем? Я голодный. Совсем не пообедал в школе. Ну знаешь, все время думал можно ли тебя простить. Пока что ответ отрицательный, но ты постарайся. У нас свидание или что? Не думаю, что выгляжу подобающе для свидания. Если ты и дальше будешь молчать, будто ты исчез... но оборотни это не умеют, я уверен. Ты меня не обманул, но как будто обманул. Не говорить всей правды это тоже обман, как ты думаешь? О, у них тут повсюду рекламные растяжки с фастфудом, отец будет в восторге. Вдоль всей дороги это дерьмо. - Стайлз, не нервничай так, - Питер чуть поворачивает голову, и он тут же вжимается в кресло. – Мы едем в то кафе, где ты обычно обедаешь с отцом, когда у него выходной. - Следишь за мной? Ты просто псих. Долбаный сталкер и маньяк. Давайте похлопаем президенту и Иисусу Христу. И не забыл ли я упомянуть Чарли Менсона и прочих славных ребят*? Он так взволнован, что хочется дать ему немного спокойствия. Питер пытается, но это трудно сделать, не прикасаясь. Если бы можно было положить ему руку на плечо... или на колено. Это так соблазнительно. Как стоять под его окнами и слушать жаркий шепот. Желать забраться по стене и сделать все, о чем он просит, но не позволять себе этого. - Из нас двоих именно ты хотел, чтобы я смотрел на тебя. - И ты смотрел? – его голос становится томным и так контрастирует с испуганным личиком. Питер только улыбается на это. Стайлз долго молчит, пока вдруг не становится печальным и потерянным. – Слушай, я не думаю, что... После того, как ты мне расскажешь все, что собираешься... Я много размышлял, и я не знаю, как это теперь возможно между нами. Ты можешь просто прекратить? - Если ты захочешь. Дальше они едут в таком отвратительном молчании, что у Питера сводит зубы. Будто по всему салону распространился холод и вот-вот иней пойдет по лобовому стеклу. И он все-таки кладет руку мальчику на колено, но без всякого подтекста, просто чтобы успокоить его. Чтобы услышать, как его сердце понемногу выравнивается, а дыхание становится теплым и размеренным. Это уже нельзя прекратить, оно оплело их обоих. Стайлз сидит, расслабленно откинувшись на спинку и прикрыв глаза. И Питер старается оставаться максимально неподвижным, когда чувствует робкое прикосновение его пальцев к своей руке. Никуда ты от меня не хочешь убегать, сладкое сердечко. Хочешь принадлежать мне. Спустя какое-то время они устраиваются за столиком у окна в небольшом уютном кафе. Стайлз пьет свой молочный коктейль, но больше играется с соломинкой. Питер не может оторвать глаз от того, как его губы сжимаются вокруг нее. Он одергивает себя, потому как пытается сформулировать в голове все, что собирается из нее вытащить и превратить в слова. Ждет, пока им принесут заказ, чтобы никто не прерывал его. Потом разрешает себе немного полюбоваться, как мальчик радуется еде, и игнорирует свою порцию. Стайлз вопросительно смотрит на него, пытаясь откусить сразу половину бургера, но быстро смещает внимание на салат, который посыпался ему на джинсы. Собирает его в салфетку, вытаскивает свисающий ломтик помидора и откладывает на край тарелки. Это так мило и невинно, так на него похоже. И совсем неуместным кажется сейчас жестокий и больной рассказ о прошлом. - Ты не поверишь, наверное, но я могу слушать и есть одновременно, - Стайлз как обычно говорит с набитым ртом, но это не вызывает раздражения. – Так что заводи свою шарманку. Если бы можно было передать словами, как тяжело возвращаться туда даже мысленно. Но Питер старается, как мальчик его и просил. Оставляет это для себя маленьким наказанием. Сможет ли Стайлз хотя бы отдаленно понять, что значит быть со всеми этими людьми, любить их, полагать, что они с тобой навсегда, а потом видеть, как они в прямом смысле сгорают, задыхаются. Исчезают, чтобы никогда уже не быть как прежде. Чтобы вернуться гнилыми и искореженными. Как жизнь покидает даже совсем маленькие тела, которые не успели толком ею насладиться. Питеру почему-то кажется, что сможет, когда мальчик отодвигает от себя тарелку с картошкой и смотрит огромными глазами. Надо было дать ему доесть. Но это далеко не самая худшая часть повествования. Гореть самому еще страшнее. А хуже всего выжить после этого и остаться совершенно одному, утратить даже своего волка и годами лежать овощем, прокручивая в голове всевозможные сценарии, как можно было избежать подобной участи. И кто бы не захотел заставить виновных заплатить? Питер уверен, что не найдется ни одного человека на земле, - сколь бы добрым он ни был, - который согласился бы забыть и жить как ни в чем не бывало. Он прерывается, чтобы дать Стайлзу обдумать это хорошенько. - Я не знаю, что бы я сделал, - говорит он после нескольких минут в напряженной тишине. Подтягивает к себе коктейль с таким виноватым видом, будто попить это теперь что-то недостойное. – Но я не могу оправдывать убийства. То есть я могу понять, почему ты это сделал, но не... тебя. Выглядит конечно очень эпично, ты прямо как граф Монте-Кристо возвращаешься из небытия, чтобы отомстить... Прости, это лишнее. - Не беспокойся, - Питера забавляет это сравнение. – Что сказать, у меня не в порядке с головой, Стайлз. Я могу только порадоваться, что ты не понимаешь, как это. Но все было гораздо хуже до того, как ты пришел ко мне. До того, как я укусил Скотта. - Почему ты это сделал? – тихо спрашивает он, уводя взгляд в сторону. - Ты попросил, - Питер знает, что Стайлзу нужен этот ответ и не собирается обманывать. – Это не главная причина, но первостепенная. - Ясно, - он опускает голову. – Но почему ты... Почему выбрал меня? - Неужели ты так и не понял, Стайлз? Это не я тебя выбрал. Никто не смог бы и близко подойти ко мне, волк бы убил. А ты смог. Я даже не уверен, напугало бы тебя то мое лицо, но я не хотел проверять. Сказать тебе, почему я не люблю прикосновения? Не из-за пожара. Все что я чувствовал те годы, так это холодные руки мертвецов. Они приходили ко мне, чтобы напомнить, хотя я ни на секунду не забывал. Они и теперь иногда приходят. Требуют, чтобы я закончил. - А ты закончил? – это важный вопрос, но Питер не знает на него ответа и молчит. Стайлз конечно понимает все по-своему. – Я не могу, Питер. Я хочу уйти. Но это ложь. Можно не прислушиваться, не считать его скачущий пульс. Он не делает даже попытки встать, на его красивом личике выражение измученного ожидания. И весь он будто борется с собой. На его весах столько причин уйти, и лишь одна, непонятная ему, чтобы остаться. Но она перевешивает, чем вызывает смятение и страх. Потому что трудно обозначить для себя связь, когда ты человек. Особенно такой юный и импульсивный, постоянно кидающийся из одного настроения в другое. Все еще делящий мир на черное и белое. Не замечающий, намеренно упускающий из виду все остальные оттенки. Потому что это страшно и больно. И тяжело. Что-то о том, как быть взрослым, но к этому никогда не бываешь готов. И кажется, что если просто отринуть это, то оно испарится как тусклый призрак прошедшего сна. Питер знает, он пытался... Это довольно продолжительное молчание, чтобы успеть допить остывший кофе и закинуть в рот пару картофелин, тоже уже холодных. Стайлз листает меню, но его взгляд неподвижен. Питер кладет руку на его бедро под столом, гладит, и тут же ловит испуганный и немного сумасшедший взгляд. Который будто говорит «перестань» и «продолжай» одновременно. Стайлз отворачивается к окну, кусает губы, нервозно барабанит пальцами по столу. Такой чертовски милый в своем смущении. И уже очень горячий. Хотелось бы посмотреть, каким он будет, когда осмелеет. Питер почему-то думает, что наглым и невыносимо язвительным. Совсем несдержанным. Но сейчас так приятно удерживать этот момент, когда он всего пугается, краснеет, бледнеет. Раскидывается своими эмоциями как конфетти. Сладкий запах возбуждения окутывает его как облако. Нога под ладонью Питера подрагивает, и он представляет, как бы касался обнаженной кожи, без этого ненужного препятствия из джинсовой ткани. Он улыбается и сдвигает руку чуть выше. Стайлз дергается, слегка подскакивает на стуле, сжимает губы в тонкую линию. - Мне надо в туалет, - он резко встает, отодвигает стул и идет в конец зала к подмигивающему указателю. После того как он оборачивается на полпути, мимолетно проводит взглядом, облизывает губы, Питер встает и идет за ним следом. Он не сомневается, что это было. Даже если Стайлз не понимает, что делает. Ненамеренно или неосознанно, но только и занимается тем, что провоцирует. Хочется поддаться. Питер разрешает себе довольно улыбнуться, поймав не успевшую захлопнуться дверь уборной. И буквально залетает в кабинку, не глядя закрывает замок и смотрит на своего мальчика, который вжимается в стену и хватает ртом воздух. Выглядит как испуганный зверек. Так ты не убежишь от меня. А от себя тем более. - Что ты блин делаешь? – Стайлз пытается отойти, но отходить тут некуда. Кабинка довольно тесная, ноги у него заплетаются. – Хочешь, чтобы я обоссался? - Тебе не надо в туалет, ты совсем не этого хочешь. Стайлз вытягивает перед собой руки, будто пытаясь защититься, смотрит вниз. Краска застилает его щеки, почти ровняя их по цвету с искусанными губами. Питер берет его руки, целует пальцы по очереди, прижимается щекой к ладоням, пока они безвольно не опадают. И он смотрит несчастно и обреченно, заломив брови. Так что хочется поцеловать и образовавшуюся между ними морщинку. - Я не могу, не могу, - шепчет он, когда Питер подходит вплотную. - Можешь, сладкое сердечко. И очень хочешь. - Не надо, Питер. Ну пожалуйста, - он прижимает к груди кулаки, костяшки пальцев побелели от напряжения. – Мне плохо. Мне так плохо. - Ну тише, - Питер оглаживает его по щеке. – Сейчас будет хорошо. Ему и правда плохо. Но не так, как бывает, когда переел или простудился. А так, когда очень устал сдерживать свои желания. Питер понимает это очень хорошо. Бедный мальчик так извелся, весь трясется и совсем не может дышать. Это одуряющее чувство чужого нетерпения сводит Питера с ума. Оно такое горячее, неудержимое. Очень сладкое. Он прикусывает место под подбородком, а потом ласкает его языком, считывая бешеный пульс. Как он и хотел, как и представлял себе много раз. Разводит ноги Стайлза коленом, приподнимает его, так чтобы он уселся на бедро. И он тут же ерзает и стонет, и смущается себя. Прячет лицо у Питера на плече, жарко дышит в шею. - Мы же не будем делать это здесь? Или будем? – он практически бьется в конвульсиях и еле выговаривает слова. - Конечно нет. Ну-ка посмотри на меня, - Питер чуть сжимает его плечи. Такой прекрасный и несчастный. Питер притягивает его за подбородок, чтобы поцеловать. Уже совсем нескромно, глубоко. Почти жестко и так по-собственнически. Стайлз стонет в губы, выгибает спину, несмело трется о бедро. Это достаточно долго, чтобы все тело свело от желания. Но он может и потерпеть, а мальчик не может. Питер отпускает его, ставит на пол. Усмехается, когда он разочарованно стонет и смотрит своими ждущими глазами. - Я сейчас сдохну, гадкое ты чудовище, - обиженно бормочет он. - Не сдохнешь. Спускай штаны, - Питер немного наслаждается этим пораженным взглядом. – Или хочешь, чтобы я сам? - Ты... ты что задумал... Он так и стоит, раскрыв рот и явно не собираясь ничего делать. Он практически парализовал себя своим ужасом. Поэтому Питер целует его и быстро расстегивает ему джинсы, спускает их до колен, слушая возмущенные стоны. Пропускает пальцы под резинку трусов сзади и гладит нежные ягодицы. Проводит пальцем между ними. Разлепляет поцелуй, шепчет в алеющее ушко: - Я бы полизал там. - Господи, нет! Как ты умудряешься говорить всякие пошлости с таким невинным видом! – он дергается, пытается вырваться, но Питер держит его крепко, чтобы он ненароком не расшиб голову или еще как не навредил себе. - Ты стоишь передо мной без штанов в кабинке туалета. Мои руки у тебя в трусах. Я буду говорить всякие пошлости, потому что тебя это заводит, и мне нравится, как ты смущаешься, - Питер пытается развернуть его, но натыкается на яростное сопротивление. – Что ж, в следующий раз. Он опускается вниз, одновременно стягивая с него трусы за резинку, смотрит в широко открытые глаза. Ты не остановишь меня теперь, правда? Медленно скользит взглядом, будто лаская. Гладит бедро и приникает губами в том месте, где его раскрасил синяк. Поднимается поцелуями вверх по ноге. Еле удерживается, чтобы не засмеяться, когда Стайлз непроизвольно подается вперед бедрами, а потом пытается отвести их назад. Но Питер ловит его одной рукой под колени, а другой обхватывает член у основания. - Представлял мои губы на нем? – Питер смотрит вверх, Стайлз отводит взгляд. – А себя на мне? - Питер... перестань, я з-задохнусь... Просто прелесть. Он улыбается и наконец прикасается языком к головке, немного дразнит, прежде чем обхватить ее губами. Стайлз сверху стонет и упирается руками в стенки кабинки. Глаза его плотно закрыты, а губа закушена даже слишком сильно. Питеру хватает всего нескольких движений, чтобы мальчик кончил. Он чувствует досаду по этому поводу, но, пожалуй, сам виноват. Не надо было так его изводить. Но что поделать, он был таким хорошеньким. Питер выпускает член изо рта и облизывается, глядя во все еще замутненные глаза Стайлза. Отпускает его. Поднимается, чувствуя радостное удовлетворение, хотя совсем его не получил. Думает, как бы хорошо было забрать мальчика домой и продолжить. Но судя по его резко сменившемуся эмоциональному настрою, это вряд ли случится. - Скотина ты и мудак, чудовище, - он торопливо натягивает штаны и садится на крышку унитаза. – Ненавижу тебя. - Я так плох? Странно, раньше у меня это хорошо получалось. - Заткнись! Ты знаешь, о чем я! Конечно Питер знает, но едва ли чувствует себя виноватым. Ты хотел этого, тебе это понравилось. Глупо сожалеть. Когда они возвращаются в зал, он просит официанта повторить себе кофе, вопросительно смотрит на Стайлза, но тот лишь мотает головой и отворачивается к окну. Шарит по столу нервными пальцами, находит салфетку и бездумно терзает ее. Потом просит отвезти его обратно к школе, чтобы забрать джип. И все также отстраненно молчит по дороге. Придумывает себе что-то, от чего никто из них явно не будет в восторге. Возле школы уже безлюдно, и Питер пытается притянуть его к себе, чтобы поцеловать, но Стайлз отворачивается. Такой рассерженный, но все еще очень взбудораженный и нежный. - То есть ты навешал мне лапши на уши, отсосал мне в туалете и теперь думаешь, что все нормально. - Что ты хочешь, Стайлз? - Ничего, - он отстегивает ремень безопасности, открывает дверь. – Я не хочу тебя видеть. - Я прекрасно распознаю ложь, сладкое сердечко. - Как жаль, что только мою.