архивные фанфики незолотого бога

Когда ко мне кто-то позвонился в квартиру, я курил у открытого настежь окна на кухне. Пепел с дрожащей в руках сигареты падал мимо пепельницы — обычное дело с таким ужасным тремором промахиваться. Воткнув окурок в горсть подобных ему, я поднялся, взял костыль и заковылял к двери — с гипсом на правой ноге мне было не разбежаться. Я посмотрел в глазок, и вдруг стало как-то трепетно. Знакомое лицо стояло по ту сторону, и сердце словно забилось наконец, выгоняя из себя те тонны никотина, которым я нещадно его кормил — немного потянув время, я отпёр замки и открыл дверь. — Здравствуй, Каччан, — как-то на автомате, само собой сорвалось с языка. Он стоял, привычно хмурил брови, привычно сутулился, держал руки в карманах. — Могу войти? — спросил он спокойно. Я ожидал этот вопрос — немного косо отшатнулся в сторону, приглашая его войти. В гипсе мне и повернуться сложно. Кацуки вошел, смерив взглядом костыль, снял куртку и обувь. Ни что в его движениях не выдало и доли тех эмоций, с которыми он пришел ко мне. Он был спокоен и хмур — его глаза смотрели куда угодно, но не на меня. Повесив свои вещи в шкаф возле двери, он выглянул в коридор. Поняв, что он оканчивается светлой кухней, Кацуки пошел туда — и я медленно и шумно поковылял за ним. Кацуки никогда не был у меня дома. Честно говоря, я даже не знал, что мне нужно было делать — я не приглашал к себе гостей и вообще не был общительным человеком. Все связи со школы, все друзья из ЮЭЙ остались в прошлом — там, где было отрочество, в котором еще что-то во мне радовалось жизни и думало, как же поскорее хочется стать героем и наконец спасать людей. Сейчас все стало безликим и одинаковым — прямо как те горстки пепла на подоконнике, которые я постоянно стряхиваю мимо пепельницы. Кацуки встал посреди кухни и осмотрелся. Не знаю, что он высматривал, на кухне у меня не было ничего интересного — разве что на холодильнике болтались разноцветные магнитики с разными героями. Он вдруг повернулся ко мне. Его лицо было грустным, и я ощутил странную тоску. Защемило в груди от того, как Кацуки смотрел на меня — словно бы он все хотел что-то сделать и всё не решался. Он сжал руки в кулаки. Я смотрел на его побелевшие костяшки пальцев, затем снова перевел взгляд на его лицо. Я был готов к тому, что он меня ударит — в свете последних событий это было самым ожидаемым действием с его стороны. Ожидание, что Кацуки может сделать мне больно, наполнило меня лживым ощущением равнодушия по отношению к себе. Он сделал шаг навстречу. Я еле стоял, опираясь на костыль. Мне хотелось его поторопить, потому что стоять было неудобно. Кацуки вдруг вытянул руки. Они сомкнулись вокруг моего тела — он обнял меня, уткнулся в плечо носом, шумно выдохнул. Я положил ему на спину одну свободную руку, немного боясь потерять равновесие. Не знаю, о чем он только думал. Это всё теперь было не вовремя и не к месту. — Я рад, что ты жив. Фраза звучала странно. Я бы не назвал её пафосной, но она вырывалась из контекста моей жизни своим существованием. — Неужели меня уже стали хоронить? — без интереса спросил я, думая поддержать диалог. — Ходят слухи. Многие говорят, что в новостях всё неправда, и на самом деле ты погиб, а не подал в отставку столь рано, — сказал Кацуки тихо. — И ты им поверил? — теперь я был искренне удивлён. — Люди говорят об этом очень уверенно. Они не могут поверить в то, что ты сделал. Кацуки отстранился. Я обошёл его, молча прошел к окну, почти свалился на стул и сложил руки на груди. — Что мне теперь, извиниться перед всем миром? — что-то внутри начало медленно накручиваться. Мысли сбегались в злой клубок и норовили подгдить колкими фразами на язык. Я нахмурился. Кацуки занял место на диванчике у стены и сложил руки на столе. — Нет. Просто ты мог бы объясниться перед людьми, что считали тебя кумиром и величайшим героем. Я посмотрел на Кацуки и подумал — в своём ли он уме? Мне казалось, причины подачи в отставку мной были крайне очевидны. Мне казалось, кроме него одного весь мир уже это понял. Однако его слова противоречили моим мыслям. Кажется, весь мир хотел, чтобы я по-настоящему умер на этой работе, и единственным, кто этого чуть-чуть не хотел, был только я. — Ты видишь, в каком я состоянии? Оно красноречивее всех слов говорит о том, почему я ушёл в отставку, — я не хотел признавать то, что крутилось у меня на языке. Весь мой характер, весь мой строй мыслей был против того, чтобы я сказал эти слова. Я не хотел признавать правды и не хотел, чтобы Кацуки узнал её от меня. — Ты изменился, — промолвил он, смотря на меня в упор. Я ожидал, что он это скажет. Мы слишком долго не общались, чтобы теперь можно было не говорить нечто подобное. Со временем все люди меняются — и я, скорее всего, сменил мировоззрение в ту сторону, которая никому невыгодна. — Мы не общались довольно долго. Я не мог всегда быть счастливым ребенком и смотреть на мир через розовые очки, ты должен это понимать. Мне захотелось есть, но вместо еды я взял сигарету. Она выпала из трясущихся рук и укатилась под стол, где сидел Кацуки. Я передумал курить. — Как давно ты куришь? — спросил Кацуки, достав сигарету и положив ее на стол. Мне было, естественно, до нее не дотянуться. — Года три или четыре. Не получается бросить. Я отложил пачку и вытянул ногу. Все это было похоже не на разговор, а на муку. — Ты действительно стал совсем другим, — словно подвел черту для себя Кацуки. Я кивнул, не зная что добавить. — Но ты все ещё идиот. Я хмыкнул. Началось. — Чем я тебе снова не угодил? Мы с тобой не виделись добрых шесть лет, а может и больше, и сегодня чуть ли не с порога ты говоришь мне все то же самое, что и когда-то там в ЮЭЙ, — сказал я, думая, что, скорее всего, Кацуки сейчас разозлится. Сейчас он наверняка начнет орать и беситься, и спорить, а потом остынет и будет недовольно смотреть. Но Кацуки промолчал. Я почти удивился. — Тебе не нужно было тогда отстраняться от всех. Одиночество сделало тебя таким, — я стал злиться. Что-то во мне хотело отозваться на его слова, но я давил это чувство в груди.