«Зеркало Атонмет»

...

Тринадцать. У каждого есть сотни, тысячи масок. Одного и того же человека люди могут описывать по-разному. Кто-то скажет, что это добрейшей души человек, а кто-то сплюнет и сквозь зубы прорычит, что это редкостная мразь и ублюдок. Кому верить? А никому. Верь тому, что видишь ты.

Неизвестность и дурацкие открытия пугали. Кому? Зачем? За что? Связаны ли Гюлеры с крыской. Во временном штабе тишина. Даже вездесосущиеся лумарки, как прозвал их Фарук, не появляются. Пауза от шока? — Хай, — Ришар сел рядом, — чьи-то тайны узнал, Гюлер? — Слушай, а фамилию свою напомни-ка? — Склероз? Глупость? Наркотик или свихнулся от секса? Линт я. Ганс осклабился. — Ришар Линт, м-да, у кого-то с поэзией проблемы…ха-ха. — Детей делать не стихи писать, ты прав был, действительно сестра. Двоюродная. А я имя выбрать никак… — Ну, да. А ты обратно назови, задом-наперёд, ха-ха-ха. — Иди в жопу, Гюлер, ты так и не ответил. Ганс, сославшись на плохое настороение, настроение на стороне, смотрел в монитор. Упорно. «Нравится, моя жопа, Рид?» — секса не хотелось, а любви да. Видимо, любви предаются, вот что, заботе… — Алло, как на счёт ресторана? А Нарсис с кем-то трахался. Сука! Стоп…сам же, но почему так больно? Ревность или нет? — Идёт, я только доведу… — Сладкого мальчика? Звонкий. Мелодичный. Серебристый. — Чёрт пюпитр, это кто? — Ну… — Любимый твой, да? Хорошо, отымеешь? Тот поругался для вида, но связь так и не выключил. «Секса я не хочу, брехня, какая же брехня, — Ганс слушал тоненький голосочек Анны и хрипотцу своего…мужчины, и мастурбировал, кусая губы, — они были бы неплохой парой!» — Завтра поедем. Вечер был хорош, но Анна, кажется, она влюблена в Нарсиса; очень сильно. Настроение свернулось как сливки в утреннем кофе. — Что вы…меня всё устраивает, — говорила она, молоденькая женщина с неясным статусом, — можно я буду аккуратно, рядышком, тут… — и разрыдалась. — Втроём предлагать не буду, — капеллан, как есть начальник и строгий, — мы могли бы, но, ты бы сама не согласилась…ты другая. — И мне это…неинтересно, не то, тебе самому, Нарси, тоже. Выбирай. — Я? — Нарсис вскинулся. — Давно уже…как ты…как ты.. — У тебя с ней все шансы, жениться, создать нормальную семью, детей. Не, этого ли ты хотел? Раньше, — опять мерзкое осточертевшее слово, — ты думал, как и многие другие псионики что…блять, а теперь у тебя есть шанс! Я не хочу становиться на пути этого шанса, знаешь, кого-то себе найду. Да. В глазах Анны огонёк надежды, но она плакала. Сердце Ганса болезненно сжалось. Он должен дать им шанс. —…знаете, месье Гюлер, я тоже…не хочу становиться, чёрт пюпитр, победившей сталкершей! Нет! Нет-нет-нет! — Что такое, мадмуазель Лефевр? — Однажды, не отказала такому, был тихо влюблён, так мило…да…только не очень, воспринимал меня как приз какой-то, не человека…простите. — Боишься, Анна? Ганс поцеловал его в губы, игнорируя направленные на них взгляды. — Конечно боится, Нарси! — А-ха-ха. Ха-ха! Ой, ха-ха-ха-ха, чёрт, какое-то смешное прозвище, — на губах странной хрупкой маленькой женщины расцвела улыбка. — Я бы хотела попробовать…один раз, вы так любите друг друга. Люблю любовь.

…

Один раз превратился в несколько. Врал. Не хотел он расставаться. Тройнички не его. Хотел всего Нарсиса. Себе. Единоличник…однако, смотреть как он берёт Анну — шедевр или самому целовать плоский живот той, накрывать губами её груди; так странно и трепетно: быть с женщиной по её согласию, правильно, хорошо, по-настоящему. — Я хочу жёстче, — озвучивала томным голосом для него, хоть и потомок эмпатов, сам не обладал, — месье Гюлер, вы же умеете! Провокативный взор с хлопающими ресничками, напускная строгость, наглость секретарши, ничего не делающей на рабочем месте. — Конечно, — он перевернул её на себя, делая Нарсису тайный знак, — дьявол, я только стал избавляться от, — свои слова сопровождал толчками и шипением ей на ухо, — не заставляйте меня, Лефевр, становиться грубым! — Нарсис вошёл ей в анус. — Довольна? Ганс злился, свою злость выплёскивая в страсть. Анна рухнула на него, в глазах читался загнанный ужас. «Блять, нет, она так извивалась, она…» Пришло время узнать ещё одну тайну и утешать, искренне извиняясь, вылизывая той клитор. Она села ему на лицо. «Единый…» — Нарсис, — всё как-то вышло неловко, но точку ставить надо, — Нарси, я не хочу тебя не с кем делить. — И я… — Рано или поздно ты захочешь семью, да. Именно так. — А ты? — Моя семья: это ты, ну…ещё родители, которых я нифига не помню, Лариса, Сабрина…но ты на первом месте. Напомни, кто первым предложил расстаться? Не себя ли имел в виду? И Ганс грустно улыбнулся. — Но… — Про зависимые отношения. Нет никакого сталкерства, мадмуазель Лефевр и быть не может, тем более вы ему нравитесь. И мне, чего уж тут. Но он нравится больше и как-то посильнее, я люблю его, — по щекам текли бессильные слёзы, — однако, в этой любви может быть что-то болезненное, кривое, неправильное.

…

Придя в ту самую квартиру, с которой всё началось, упал на кровать, не раздеваясь и разрыдался. Всё. Это всё. Больше не будет…созависимость или ошибка? Он только понял, как любит, впустил любовь в себя или не любовь. — Нарсис… Телефон, оказывается, разрывался. Ришар. Его новая семья. — Да, Линт, чё тебе? — Лариса родила раньше срока. — Всё нормально? — Пока не знаю…вроде да, а чё голос такой? Случилось чё? — Линт, не беси меня. — Чё по фамилии теперь?.. И Ришар отключился. Ганс не знал, что надеть: форму не хотелось. Звонок. В дверь. — Проходи. — Всё нормально? — Ришар! У. Меня. Всё. Нормально. — Вижу. Расстался? Поехали. Хотелось послать куда подальше, но только теперь заметил, что коллега тоже без формы. Спортивка.

…

С Ларисой был дядя. В соседней от неё палаты беременная псионичка в возрасте. Запах медикаментов. — Привет, — он сел рядом, — как ты? — Ришар маячил беспокойно, но не вмешивался. — У тебя, Ганс, всё хорошо? Дядя встал и…они уставились друг на друга, одинаковые лица, даром, что у того седые волосы и морщины. — Я так виноват перед тобой…перед вами…им, — он дёрнул головой в сторону соседней палаты, — да, это твоя мама. Ганс остолбенел. Не знал куда деваться. — Иди. — Но, положение. Голос от двери, шелест, шаги, вздох. — МАМА! Она застыла в дверях, моргая и рассматривая его, по лицу текли слёзы.

…

Четырнадцать. Порой, чтобы поменять мнение человека о тебе нужно сказать всего пару слов. Или наоборот — промолчать.

Объятия мамы такие тёплые, в них можно укутаться, укрыться. Выплакать, высказать, спросить совета, посплетничать. — Но… — Сыночек, я не хрустальная, не могу поверить, Ами, Тайип и такое; дальняя родня, мы редко с ними виделись, но то, что ты… — мама расплакалась снова. — Зар домогался до тебя? Он всегда казался мне каким-то странным, не от мира сего… а твой дядя, он винит себя…они тогда поехали кататься, о, Единый, ему было тогда всего одиннадцать! — Он делал это с тринадцати, со мной делал…прости, ты не хрустальная, не хочу потом чувствовать себя виноватым. — И почему ты расстался? Он рассказал ей и это. — Любишь его? — Безусловно. — Может, вы оба правы? Поживёте пока. — А Анна, как она себя будет чувствовать? Перевалочной базой?

…

Пятнадцать. Время беспощадно стирает все: наши жизни, судьбы, веры, надежды, мечты.

Расследование встало снова. Ганс, помогая теперь сестре, Ришару и маме наблюдал со стороны как строятся отношения Нарсиса и Анны. Он чувствовал себя преданным, несмотря, что предложил сам. Дурак. Идиот. В голову пришла мысль о самоубийстве. Впервые за столько времени. Он наблюдал за любовью со стороны, видя, как светятся глаза обоих. Только двоих. Не для него. — Нет, это будет неразумно, инфантильно, глупо…но почему же так больно? Селфхарм. Где-то хранились запрятанные, с незапамятных времён, лезвия. Созависимость, но он так не успел попробовать, пить и развить эти отношения, они бы могли пойти к психологу, к…бы…они могли бы… Рука автоматически набрала номер. Нет. И он не будет никого искать. И к Мартену не пойдет, не после того, что услышал. Работа отнимала почти всё время. Основная. И дополнительная. До тех пор, пока однажды Старк не выловила и не вызвала к разговору. — Карина, чё тебе? — Родственниками обзавёлся? — Да. Родителей отыскал. — Мило, да ко мне Лефевр всё набивалась поговорить, я пошутила, мол занята я и тройничики не для меня. А она…разрыдалась, и рассказала кое-что. Ты идиот, Гюлер? — А что я-то? — Ну, не хочет она отбирать никого и ни у кого, и ты Нарсиса так легко отпустил? — Легко? А что сцены должен устраивать. Он сам говорил…

...

Комната. Их комната. Нарсис прижал его к стене, коленом раздвигая ноги, и неистово целовал. — Не могу, да, это зависимость, но мы с ней справимся, справимся же, если к специалисту пойдём? — И как это понимать? — Никак, понял одно я: люблю тебя. Всё. Больше никаких экспериментов, не предназначены мы для всех этих втроём, не наше это. — Это да, Нарси, вот тут ещё, а как же пассаж про сплошной секс? — Пресытимся и не будем, — сейчас Нарсис прерываться не собирался, — шею. Да, знаешь, в сексе можно понять и любить, как ты с Мартеном, кстати… — Понял и после этих открытий, и Рид с Марком не видно. — В спа их всех видел, просто отдыхали. В первый раз за всё время они просто пошли валяться и смотреть телевизор. — Как же Анна? — Она, кажется, не хочет действительно повторять своего второго мужа.

…

Утром на их временный штаб попытались напасть. Кинули дымовуху и пару газовых гранат. — Кстати, — в кабинет зашёл уставший Марк, — это не твой родственник, Ганс, психотерапевт? — Это, который Зар? Мир пошатнулся, прогнулся потолок, шум в ушах, темнота. Его как будто бы оглушило. В кабинет зашёл человек, старше его всего на шесть с половиной лет, но которого не хотелось видеть. Язык онемел и прилип к нёбу, все языки вылетели и забылись лишь тайный знак и, понимаемая только ими двумя, улыбка заставляла сердце биться быстрее. Ганс предпочёл выйти в туалет. Куда угодно. На волю, но услышав в спину издевательское: «Где учился?», — упал в обморок.

…