«Зеркало Атонмет»

...

Пятьдесят два. Уж таков человек: по-настоящему он дорожит только тем, что у него отнято.

Шлёндры — шпана Шазы, из числа подобранных им и за кем попросили присмотреть, ослушались его и влипали в разные истории. — Подкинули работёнку ви. Таки за щё мне ето? — За всё хорошее, — Кей смеялся, пряча кривоватую улыбку за гранями, —…ты хороший. Бандит привычно рассмеялся, потрепав эмпатика по голове. — Когда эээ… — Шаза понизил голос. — Капеллан-таки Корпуса, грит, щё я хороший…таки не знаю, щё и думать, а? Ганс, сидящий неподалёку, покосился на Нарсиса…такие вылазки стали делом привычным. Излюбленным. — Вы всех капелланов знаете? — Щё за вопросы, — кривая улыбка на пол-лица, — даже тот, с кем вы… «Вот же зараза, на Йонаса косится… — хотя хилер был далеко, не хотелось быть отчитанным. — Да!» — Обострённое чувство справедливости? — Угу…типа за народ. И зачем я… Лу, Ганс, Нарсис и Кей улыбались. Нашли человека в человеке? Бандит — остаётся бандитом, плохим, на той стороне, но, кто тогда они? Люди Корпуса, полиции и Инквизиции — постоянно контактирующие, просящие помощи у…кого? К сожалению, стакан ответа не давал.

…

Пятьдесят три. Победитель получает всё.

Фрид выучился. Праздновали всей семьёй. Встречать новую страницу, путешествуя по открытой Атлантике, весело. Бриз в лицо. — Привет, брат, — стажёрская форма, выданная недавно, смотрелась немного нелепо, — ты извини. — Ничего. Кто из нас глупостей не делал? — Да…не такие как ты, ой. — Вегда будешь оставаться вредным младшим? — Конечно! — Вот за это и…люблю. На носу, не повторяя знаменитый кадр, просто стояли мама и папа. Волны, вырываясь из общей тёмной бурлящей, не то спокойной массы, разбивались о борта. Летали чайки, оказывается, они могут быть такими огромными. Повиднелись дальние острова, изрезанные берега которых иногда, белыми отвесными скалами, уходили в воду, пугая глубинными просветами. Росли по обрывистым краям деревья, демонстрируя уродливые корни, со свисающими отростками и комьями такой редкой на расщелинах земли, растрескавшейся от засухи. Неужели мост с ними будет таким…хрупким, он же взрослый, они живут сами и изредка общаются. Да. Так и есть. «У Фрида лучше…у Анн-Гектора, у…откуда я знаю, нельзя сравнивать…нельзя обесценивать, сопоставляя с худшими!» — Мальчик мой, — мама встала рядом, — мальчик мой… Внезапно пришедший вопрос в голову озвучивать не хотелось, но кто он такой, чтобы противодействовать двум неслабым эмпатам? Их сын. — Вы же…вы же…вы не долб…прости, не растили его как замену? — отвернулся, вздрагивая, неловко стало. — Как бывает, изви… — Нет, — объятия стали крепче, — избегаешь? Понимаю почему. Слишком много…всего, нам тоже больно, тоже страшно. Скучаем. Они в него верили! Скучали, а он боялся, хоть за последние полтора года стал всё больше времени проводить, звонить, слушать…казалось, построить этот мост невероятно, долго, сложно пусто (пусто в душе от выгорания), невыгодно (ему стыдно за Ганса Гюлера, хотя именно Ганс Гюлер: эрзац, химера, суррогат, переход от одной части к другой; ящерка отбрасывающая хвост). Изначально: Ганс Фицджеральд, потом Хасан Лорн Гюлер, оба перегрызенные судьбой, переломленные…это не оправдание, не покой похуизма и откровенного вранья самому себе, когда пытаешься оправдать поступок…очередной, тупой, мерзкий. Это смерть. Его внутренняя смерть души и совести, гниение которой видели абсолютно все. Кроме…кроме него… — Выговорился? — отец докоснулся крепкой рукой до плеча. — Да, ты говорил это вслух…вон, Фридрих идёт. Волна!!! — Ого, вау! Охренеть! — пролепетал Анн-Гектор, сидящий у иллюминатора . — Мама так говорят, ну… Эрида покачала головой. Где бы можно клонировать этот день?

…

Гепарды вымирающий и больной вид. Даже за Периметром, теперь частично снятым. Тайлеру сидеть ещё много. Группа существует в полном порядке: тайно имеют награды лично от Приора. Руководство исправительного учреждения получило взыскание и выговоры. В местах лишения свободы стало больше самой свободы. Свободы личности и совести. Открылись спортивные секции, увеличилось число клубов по интересам. — Хорошей службы, Гепард, — Приор пожал руку Тайлеру, — не отступили от своего кодекса? — Нет. Ганс, иногда не понимающий зачем его часто приглашают, смотреть на это уже привык. Большое-большое-большое сердце, что самого Иво, что его верных спутников не удивляло, а грело; где-то был найден вектор от себя. Разговор упущен, лишь очертания неясные и суть. Всплыл и прошлый монолого-диалог…сравнения. «Верить? На слово? А мне? Хвалить ли себя за то, что…не совершил, — Ганс вспомнил самого себя у грани, когда, ну, после прямого в челюсть, — ты добиваешься…но радоваться результату…жутко?», не хотелось становиться непонятно кем, чем и чёрствым. Привык? В смысле? — Ганс, — Лу присела рядом, наливая чай, — рефлексируешь? Язвительность сейчас в тему. — Тебе на пользу с…эмпатиком, — пришлось рассказать, отбивая ритм по горячему и пузатому боку, — зараза. Рид такая Рид. — Не повторяй мои слова. Приглашаем? Чего? Хм, — усмехнулась глядя в глаза, — ты нам друг…понимаешь? Он заморгал, озираясь. Где Приор? Куда делся? Слёзы полились сами…друг, ещё один. — Да, — Иво: не Приор, именно человек, стоял сзади и положил руку на плечо, — давно. Я рад, что ты здесь, друг наш. Неловко: не доверял мол, не понял, не, не и не…так и стояли. Молча. И в бессловесной прозрачности момента рождались образы чувств, других, позволяющих то стереть, то сохранить и перенести (пронести предыдцщие). Чай, карты, диалог, одна работа. — Оставай…тесь почаще, вы с Нарсисом, — Иво сел за стол в кабинете, где они были, — у нас…кабинет поставить можно, — от тона побежали мурашки, кончики пальцев задрожали, мимолётно-порхающее прикосновение. Они одни. Проклятье. Голова кружится от любимого и…месье…даже Марк в систему координат не входит. — Боюсь, ему не понравится, месье Зола, — не выдать своей заинтересованности не смог, — вы великолепно целуетесь. Блин. Шаги. Низкий смех. Нарсис. — Конечно не понравится, — лёгкая подколка, — но я бы посмотрел на это… Иво приблизился, захватил губы Ганса своими, кажется, в последний раз; кажется, мир пошатнулся и упал; кажется, вздохи любимого слышны и под кожей. Расслабляться. Вдыхать воздух, пропитанный признаниями разного рода, новыми статусами, и отпечатками смыслов, благородными чёрными вулканами-камнями напротив и кончиками угольного цвета волос, щекочущих подбородок. Как будто это не одно и тоже. — Нарсис, пойдём? — окунуться будто бы в прошлое, несколько лет назад: зеркальные воды памяти, озеры своих чувств, постоянно кидаемых как обломки дурацкой шлюпки, чья гнилая деревянная мачта плавала, обнажая облезлые (от краски и лаков) бока. — Спасибо, друг. Иво улыбнулся, достал салфетку. — Не вытирай, дай я. Нарсис обнимал рукой талию, от него исходило тепло, нежность и сила; мягкая да стелющаяся. Выход из здания заливало закатным светом. — Нарси, — рука в руке, — как так получается: я тебя ревную, почём зря…к Анне, а ты… — Мы разные, — любимый впился другим поцелуем, пламенным; асфальт будто бы исчез, испарился, умер (как могут умирать опоры под ногами; теряться; уходить), раздвинулся и одновременно превратился в единомонолитный, ровный, крепкий, — и…то не любовь, нет… — А что? — целовать в ответ, скрещивая ладони сзади, на спине, восхитительно; до желания признаться в любви опять. — Это как-то странно. Волна жара. Эмпатик. Касание открытой кожи. — Позволь себе быть странным, — оказывается, отошли далеко, сели в автобус; шёл он в обратном направлении, время года примерно то же, только вечер...Ганс, вслушиваясь-невслушиваясь-воспринимая-не воспринимая голос ненаглядного, озирался, то ли застройка плотная, то ли так бывает, когда привык видеть улицу-дома-дорогу в одном свете, а потом…попадаешь и не понимаешь где ты, хотя место то же, — позволь мне любить странного…здравствуйте мадмуазель. Чайка? Лариса. Водитель покосился. — Привет, сестрёнка, прости… Та весело усмехнулась, тут же защебетав, косилась на Нарсиса; была на месте и еврейка, встретила с радостью. Больше не единственный, но первый. Номер 1. Курсировал тем же маршрутом. — Ганс, я выйду? — хрупкая кисть на его большой ладони, нежный взгляд, голова чуть набок и какая-то воздушность, «Для своих Сабри такая же, для своих…» — Ты приезжай…почаще, пожалуйста… — Обязательно! Клян… —…ёмся, можно я тоже? Иногда. Доехали до конечной. Бар. Никогда не изменявший своему нутру: рукотворные вывески, кирпич, кладка, живая музыка, метал, групы, группы и бэнды. Конечная ли? Где в самом деле конец всего (для всего) и бывает ли так, что некоторые (иные) его части-элементы-осколки-кусочки повторяются-копируются-клонируются и дышат временем?.. В твоём мозгу — незаметно, выкинуто-выброшенной полудохлой идеей, жить которой два таких же неживых часа…повторяется ли неживость этих часов в последющих? Или нам только кажется? Запутаться нетрудно…да, точно. — Выходим? — А? Да, эээ. Водитель, покосившись на них, рассмеялся; сейчас не среагировал на проездной: о своём, быть может, думал. Отстукивал имперский марш по рулю. — И тебе, джедай, тоже, — пробормотал Нарсис между делом, спускаясь с высокой ступеньки, — хэ-хэ. — Ага, — рука в руке, вес восстановился, но всё ещё заносит; шкивает туда-тюда-сюда-суда, — да, милый мой… Секюрити их узнали, усмехались чуток, но…родной уголок, модель поезда, катающаяся и музыка, местами абсурдная, местами абстрактная, а порой гениальная. Блики по стенам. И никакого секса сегодня. — Трёхлетний перерыв повлиял, Нарси? Любимый поднял уже успевший стать осоловелым взгляд, до желания зацеловать и затискать. —…ывсегдатаназывать бдешь, а? — губы в губы, кусать, лизать, нюхаться, смотреть в глаза. — Пират. Указательный, закрывающий рот, мизинец другой на подбородке, игривость. — Блин… — Триггер? — Да, — смутиться не выходило, алкоголь ударял, — из-за природы появления…детство… Шум не трогает их души, слова пролетают выше и чаще, с биением кадров в секунду, примерно двадцать четыре; сегодня близость другого рода, так полюбившаяся за три этих года — иногда откровеннее самых развязных фантазий; сохранить бы её, сохранить бы её и… — Не хочешь связывать это с?.. — Угу, — устроиться рядом, голову на грудь и позволять гладить, — страх…неизвестно, когда уйдёт и уйдёт ли…я…спасибо, ниже почеши, угу… Нарсис расплёл сложную косу, достал расчёску, разобрал на прядки и принялся массировать, иногда целуя и покусывая; спускался изредка на плечи, считал позвонки, аккуратно постукивая кончиками, нюхал. — Не зря сюда пришли, — вибрирующий тон заставлял ахать, — Ганс? Спиной назад поддаться, в кольцо рук, позволить сомкнуть на животе и чувствовать нос где-то у линии роста…тереться. — Нет, позволяем разнообразие, нравится ж эта грань? Нравится, да и зевакам поделом…ставки там ставят. На балконе угадывались Жонсьер и Рид. Но, походу, спали. — Заездила? — Устали оба…мне нравится ход твоих мыслей, родной, заплетёшь мне…посложнее…расчё-о-о-оска-а в карма-а-ане.

…