Жена для Цзян Чэна

Что такое послушание? В Гусу Лань послушание — это строгое соответствие и подчинение всем 5-ти тысячам правил, которые высечены на многовековой стене. Что же послушание в Юньмэн Цзян? В этом клане их было намного меньше, чем в клане белых одежд, но все также имели обязательный характер и нарушались только самыми отверженными смельчаками или… Вэй Усянем. Лань Цзинъи же в этом плане совсем не повезло, ведь воспитан он был в строгих руках Лань Циженя и никто не посмел бы усомниться в его правильном подходе к этому процесу. Именно поэтому более мягкие правила Пристани Лотоса казались для юноши настоящей отдушиной и умиротворением, после стольких лет переписывания правил, стоя на руках. Однако в таком своеволии были свои минусы и первый из них — привыкание. Да, как бы банально не звучало, но привыкание к такому расслабленному способу жизни приводило к тому, что праведные ученики ступали на путь, что учитель Цижень назвал бы аморальным и беспринципным по отношению к светлому пути заклинателей. И дело совершенно не в том, что Цзинъи мог пойти по пути Вэй Ина, а в том, что он пошел по его стопам и заключил неофициальный союз с главой клана Цзян, а именно Цзян Ваньином с которым по определению отношения были напряженные, хотя это и понятно: уже троих сильных заклинателей и претендентов на роль следующего главы, забрали в свои цепи выходцы из клана Цзян, правда Цзинь Лин больше принадлежал к Ланьлин Цзинь, но, учитывая его связь с Пристанью Лотоса, это не имело особого значения для старого Циженя. Что же тогда делать страстному и в тоже время праведному ученику, что не собирался бросать свою любовь, но в тоже время планировал и был одним из главных претендентов на роль главы? Конечно же постараться не растерять свои умения во время попыток стать идеальным партнером для своего «супруга», а так как Цзян Чэн не хотел себе в жены никого, кто не был бы достоин и благороден, то требования у него были сильно завышены, вместе с внутренней ненавистью к Гусу Лань. В этом плане Цзинъи было тяжело, ведь каждый раз встречать не особо дружелюбный взгляд было неприятным занятием, хотя…это все прекрасно компенсировалось ночью. — Компенсировалось ночью…и какой черт меня взял даже подумать о таком! — Восклицая, он намазывал свою спину мазью из-за непрекращающейся боли уже несколько дней. Цзинъи конечно слышал, что с непривычки всегда больно и позвоночнику приходится тяжело, но не настолько же! Как будто он тяжелые каменные глыбы перетаскивал на этой спине. А Цзян Чэну хоть бы хны — ходит себе и виду не подает, что ночные тренировки отдают болью в пояснице. Что тут скажешь — глава! — О чем ты тут сам с собой разговариваешь, щенок? — Войдя в свою спальню, Ваньин отобрал у юноши мазь и заставил того улечься на живот: — Такой из себя храбрый и сильный, а на деле валишься от подобных нагрузок. Ты точно из клана Лань? Подобные фразочки, Цзинъи приходилось слышать каждый день, но и они были приятным компонентом его любимого. Без них бы Цзян Чэн не был собой. — В последнее время, Саньду Шеншоу, во мне преобладают слишком сильные черты клана Цзян, нежели строгие праведные законы Гусу Лань. — Такой переброс язвительными репликами стал привычной рутиной в которой А-Цзи мог увидеть искреннюю улыбку на устах, что вечно сковывались грузом ответственности. — Как всегда остр на язык, а значит живой. — Отмахнулся от него Цзян и закончил аккуратно наносить мазь на поврежденную им же спину. Нежно проводя рукой по позвоночнику вверх, он рассматривал каждый след, что оставил на нем: темные маленькие пятнышки от поцелуев и крупные красные следы от зубов. Ближе к лопаткам же виднелись царапины, словно кто-то пытался разорвать белого мальчишку снизу, но вместо этого умер сам в состоянии, граничащей с безумией. Чэн успел уже было нахмуриться, но вспомнил, что именно он и есть тот самый зверь, что с безумием цеплялся за чужие плечи в попытке замедлить этого выносливого и наглого мальца. Воспоминания о предыдущей ночи, в которой он повиновался, всплыли в его памяти словно огненные искры, что отскакивают от трескающих бревен в костре…

***

— Цзинъи, … аах, не смей, Цзинъи! Цзинъи… Аанраааах!!! — Этот вечер выдался особенно жарким, учитывая насколько сильно поднималось солнце день ото дня. Лето неумолимо било по ним своими лучами, согревая и без того разгоряченные тела, что умудрялись найти любую лазейку, чтобы совершить свои аморальные дела в местах, не предназначенных для этого. Многие адепты перестали удивляться уже через месяц после того, как не раз заставали главу и адепта Гусу в непотребном виде. И каждый раз этот вид был разным: в один момент, глава Цзян впивался своими губами в мягкие белые булочки, в другой — Ваньина прижимали грудью к стене, стягивая штаны. Зрелище определенно не для юных невинных глаз, но кто что мог поделать? Не говорить же главе, что их непотребства скоро станут новым видом обучения Пристани Лотоса, но и молчать было нельзя. В итоге, пришлось роль храброго брать на себя секретарю и помощнику в одном флаконе. Реакцию Цзян Чэна описывать даже не имело смысла — он рвал и метал и доставалось каждому, кто видел или слышал его или их. Также досталось и самому Цзинъи, правда это не мешало ему продолжать любвеобильно проводить время со своим возлюбленным. Правда теперь только в одно время — ночное. — А-Чэн, я и не останавливаюсь, не кричи… — чувствуя, как член сжимается стенками «влагалища», Цзинъи сладко шептал ему на ушко слова успокоения и, покусывая мочку уха, снова начинал двигаться внутри, заставляя уже Цзян Чэна стонать и выгибаться, то сжимаясь, то разжимаясь внутри. Их нельзя было назвать скорострелами, но при таких играх, что сопровождались фразочками садистского характера, первым кончал всегда тот, кто был снизу, а следом тот, кто добивал и заставлял задыхаться от искр, метающихся с самого низа к голове. После такого обычно все заканчивалось тем, что Цзян Чэн перехватывал инициативу и усаживался на Цзинъи верхом, связывая руки последнего своей плетью. Наступные минуты всегда казались либо слишком быстрыми, либо слишком медленным, ведь настроение всадника могло смениться с любым толчком внутри. — Как ты…посмел…ах-…щено…к… — Возмущался он между собственными путанными мыслями и желанием наподдать наглецу за то, какие выкрутасы он вытворял с ним в постели. Когда тот позволял ему, разумеется. Цзян Чэн не хотел признавать, что ему нравилось быть и в роли принимающего, но и отрицать было бы глупостью — ему вцелом было сложно признать свою обрезанность. Стоило только подумать о том, что ему нравится, как он весь внутри сжимался, заставляя эякулировать и Цзинъи, и себя, после чего погружался в не слишком спокойный, своим наполняющим, сон.

***

Интереснее дела обстояли с теми ночами, когда верх брал Цзян Чэн и тогда уже любил поплакать Цзинъи. И правда ведь. Для Ланя, что никогда прежде не знал о таких вещах и учил их только благодаря довольно близкому знакомству с главой Не, было тяжелым испытанием с принятием в себя довольно экспрессивного Ваньина. Правда почти половина проблемы заглушалось правильно подобранной смазкой, о которой гордо заявлял А-Чэн, во время вечерних посиделок за чашкой вина или чая. Такие моменты особенно очаровательны для юного Ланя, ведь ничто так не сближает, как пьяные разговоры по душам, которые зачастую доходили до того, что А-Цзи уже не мог осознавать свои поступки и делал то, что противоречило почти всем правилам клана Гусу — праведно нарушал каждое.