Ты – единственное, что может мне помочь

      После того, как Феликс остался у Хёнджина на ночь и заснул, едва пробило десять, наступило бессонное утро, которое у первого началось в четыре утра с кофе. Но кофе это было в чужом доме и под тихую мелодию из колонки. Романти́к да и только. Как бы Ликс не хотел, ему пришлось это всё терпеть, ведь «я привык просыпаться под песни любимого исполнителя!».       Прослушивание песен с неспешным попиванием кофе не в своей родной кухне вдруг стало сопровождаться и негромким подпеванием от Хёнджина, что вызвало в Ли неслабую реакцию в виде громкого стука сердца прямо в ушах и приятных мурашек по всей коже.       — Ты моя недоступная малышка. Твои глаза — звезды на ночном небе, — подпевал Джин, подтанцовывая нежной мелодии, стоя у плиты с лопаткой в руках.       Вмиг поднявшееся настроение парня неожиданно сильно подняло его и у Феликса. Он сидел за кухонным столом напротив плиты и, глядя на искусно двигающегося в такт музыке товарища, внезапно начал улыбаться словно бы против собственной воли. Улыбка с лица спадать совсем не желала, пусть Ликс и старался её с себя убрать, как только мог, а вскоре он и вовсе стал подпевать вслед за Хваном.       — Не трать время, возьми меня за руку… Не хочу отпускать тебя… — едва слышно напевал Ли, скромно опустив взгляд.       Хёнджин с нежной улыбкой глянул на него, утайкой, пока тот не видел, тепло хмыкнул и продолжил готовить рамён, наслаждаясь чужим голосом. Столь низким, глубоким, но ласковым, в котором он слышал столько чувств, сколько никогда не слышал ни в ком другом. Лучшим голосом на свете.       Этот голос он полюбил, этот голос стал ему всем. Тогда. Три года назад. Когда этот до боли любимый голосок пел в пустом классе музыки какую-то богом забытую песню о любви, выражая в ней все чувства, какие таились на душе. Когда этот голос был на грани срыва, хрипел и дрожал от какой-то переполняющей тревоги, когда он ранил исцарапанную душу Джина смыслом песни и тяжестью, болью в голосе поющего.       За окнами светало. Город просыпался, некоторые люди готовились идти на работу, проживать очередной день, а Хван и Ли сливались душами в совместном пении, прожигающем сердца друг друга.       Феликс незаметно пустил слезу, заметно нахмурившись и сведя вместе брови.       — Хван, нам нужен тайм-аут, — внезапно, как снег в подвале пронзил воздух острым ножом Феликс.       — Но… Почему опять? — Забыв о возможности дышать, на выдохе прохрипел Хёнджин, совершенно не ожидавший таких слов в такой приятный момент. — Почему сейчас ты решил об этом сказать? Что случилось, Ликс?       Рамён подождёт. Тут дела поважнее есть — Джина решили убить с утра пораньше.       — Не буду сукой и скрывать не стану — я не хочу отношений сейчас. Никак. И, да, мы говорили об этом ещё ночью, что нам больше не увидеться, но я хочу повторить, чтобы ты точно понял — между нами ничего не будет. Как минимум, пока я не разберусь в себе.       Одинокая слеза стала градом, дыхание паническим, разум — затуманенным. Он и сам не мог поверить в то, что сказал это, что смог произнести такие болезненные для самого себя слова.       — Нет. Нет, Ликс, ты не можешь. Ты же… Ты сам этого не хочешь, ты же любишь меня! Я же… Я же верил, что твои слова — ложь. Что ты не хочешь со мной быть лишь на словах, что через время… Через время мы всё равно поговорим! Сейчас ты серьёзен? Если да, то… Почему?       Сковорода полетела в стену из-за неловкого движения Хвана, но тому было плевать.       — Потому что я хочу тебя спасти! Спасти, блять, от себя! Хочешь знать ответ?! Хочешь знать, почему я не хочу быть с тобой?! — Ли мутным взглядом впился в озадаченное, болезненно скрючевшееся лицо парня, стоящего у кухонного гарнитура и едва не роняющего ладонь на раскалённую плиту. — Я собираюсь умереть в этом году! Я, блять, собираюсь вскрыть себе вены, дурак! Я не могу так больше жить! Я живу в ебаном кошмаре, которого и врагу народа не пожелаешь! Да, я люблю тебя! Да, не буду больше скрывать! Когда ты начал за мной всячески ходить хвостиком, болтать ни о чём, смотрю на меня своим этим ебливым взглядом, когда я узнал твою историю, тебя настоящего… да! Я полюбил тебя. Но я не хочу жить, Хёнджин!       И тот не знал, на что ему реагировать сперва: что Феликс впервые назвал его по имени, что признался в чувствах или что он желает умереть уже к концу этого года. Он просто сошёл с ума от его этих слов и не мог понять, что ему делать дальше. Что говорить? Как поступить? Может, вскрыться вместе с ним? Или с крыши, а? Парный суицид! Давайте ещё упадут сердечком, чтобы будущим парным суицидникам их фотку на аву ставить! А чего нет? Или, можно сразу в окно!       ЧТО. БЛЯТЬ. ЕМУ. ТЕПЕРЬ. ДЕЛАТЬ?!       — Ты не умрёшь, Ликс! Ты не… Ты не посмеешь, Ликс-и! Я же люблю… Я же люблю тебя! Я… Я люблю тебя, Феликс! Я же умру без тебя! Слышишь меня?! Я умру без тебя!       — Живи, пожалуйста, Джин. Ради меня. Живи.       — Тогда и ты живи ради меня!       — Мне нет здесь места. У тебя есть родители, есть друзья. У меня же нет никого, кроме, может, Бан Чана и Чанбина.       — А я?! А Джисон, который тебя как друга полюбил уже давно?! Как же мы все?! Ты такой эгоист?       — Да разве вы сами лучше, если хотите заставить меня жить ради самих себя?! — Проревел Ликс, понимая, что не хочет делать больно тем, кто помогал ему жить всё это время, но и оставаться в живых больше смысла не видел. — Понимаешь, я всё это уже расписал! Я всё представил в детальных подробностях! У меня есть дневник. Дневник со всеми записями. Я умру, и никто мне, блять, не помешает!       Вскочив на ноги, он хотел было убраться прочь из комнаты, как вдруг оказался в плену чужих мощных рук, крепко обнявших за плечи.       — Нет. Не пущу. Не отпущу тебя. Больше — никогда, — серьёзным голосом обозначил Хёнджин, сильнее сжав парня в объятиях. — Никуда не отпущу, слышишь?       — Нет, Хван, пожалуйста… — слёзы лезли в рот, таяли на языке и капали с подбородка. Но Феликсу было на них наплевать. Его собственные мысли душили покрепче петли.       Нет. Я тебя больше не отпущу. Мы справимся с этим вместе. Слышишь? Мы вылечимся, и сделаем это вместе.       Джин притянул Ли к себе ближе, поцеловал в макушку и погладил большим пальцем по линии челюсти в попытке успокоить возлюбленного.       После того дня Хёнджин заставил Феликса обратиться вместе с ним к психиатру, чтобы тот проконсультировал их обоих и прописал лечение. Специалист, поражённая рассказами парней, тут же посоветовала обоим отправиться на лечение в психиатрическую лечебницу, дабы избежать риска смерти кого-то из них, но Джин, нежно улыбнувшись, отказался от предложения, сообщив, что первое время сам попытается спасти и себя, и своего друга.       Доверившись убедительно говорящему юноше, психиатр позволила первое время не класть ребят в специализированное учреждение, но взяла с обоих слово, что, если назначенное лечение не будет действовать должным образом, они принудительно или по собственному желанию ложатся в больницу.       Хван прочёл записи парня. Все. День 100. День без даты.       Этот день без даты, потому что я хочу вычеркнуть его из своей головы. Я влюбился. Я, мать его, влюбился. В этого идиота, в этого козла, в этого… Урода морального. Как он посмел?! Как посмел забрать моё сердце?! Я его проткну! Я насажу своё сердце на нож, на скальпель!.. я найду что-нибудь. Но я сделаю это. Я убью себя. Совсем скоро. Осталось всего 300 дней. День 200. 20.03.23.       Сегодня ровно двухсотый день с начала ведения мною этого странного дневника. Сегодня я представил себя, летящим вниз с утёса. Днём я вырубился от количества выпитого соджу, обблевал весь дом, уснул. Приснилось то же самое.       Как же я хочу умереть. Господь, убей меня сам, если ещё веришь в людей.       День 300. 28.06.23.       Сегодня трёхсотый день. Мини праздник?       Я уже вижу, как через сто дней делаю это. Я режу свои сухожилия, проходят лезвием то вдоль, то поперёк руки. Кровь течёт в воду в ванной, окрашивает её в алый, а рука постепенно перестаёт двигаться - сухожилия ведь для этого и нужны, чтобы конечностью шевелить. Приятно. На душе. На теле. В сердце. Теперь я свободен. Я буду свободен от всех этих мук. Мой разум буквально получает оргазм. Я хочу этого всё больше. Я продолжаю резать свою кожу. Я…       На этом моменте Хёнджин дневник отбросил далеко и надолго. Желательно навсегда. Больше он не мог выносить того кошмара, что описывал его возлюбленный. Да, Джин и сам грешил такими мыслями, но думать, что такое желал себе тот, кто не единожды спас собой, своим существом жизнь как минимум одному человеку… Это было слишком мучительно.       «Мы исправим это. Вместе. Верь мне, Ликс»       Спустя месяц Хёнджин над чувствовать, как в его жизнь вернулась иная радость, кроме одного Феликса, что единственный ранее вызывал в нём хоть какие-то эмоции. Теперь Джин начинал ощущать, что хочет чем-то заниматься, помимо сна со снотворным и вечного нанесения порезов на сердце. Он занялся спортом и рисованием, стал известным в узких кругах художником и качком, начал вызывать в девочках дрожь.       Феликсу же таблетки не подошли. О смерти он пока что больше «не думал» — таковой была правда для врача и Хвана, — но лекарства психиатр всё же заменила, ибо сильное побочное действие не могло стать тем, что поможет выздороветь. Помимо мучений, он, по наставлению парня, тоже занялся тренировками на всё тело.       Любовь парней друг к другу больше тайной не была ни для кого. Все в школе, как и они сами, знали, что к этим мальчикам для предлога отношений более подходить было нельзя. Они были заняты друг другом.       Жаркие поцелуи в школьном туалете стали обыденностью, никто не смел прерывать их с учётом ещё и того, что занимались этим они в отдельной кабинке и довольно тихо. Нежные объятия в пустых кабинетах и сжатые руки под партой вызывали мурашки, пробуждали те сокровенные чувства, какие были сокрыты в их душах долгие годы.       Они больше ни от кого не скрывали свои чувства, особенно от самих себя и друг друга. Они открыто давали всем знать, что самые «модельные» мальчики заняты друг другом, не стеснялись своих чувств и искренне пытались спасти друг друга.       Только Феликсу помочь было труднее. Он привязался к тому, что так давно задумал. Он хотел этого, он ждал. Ему тяжелее было просто взять и забыть свой план, просто морально и физически трудно. Ликс ведь столько раз рисовал в голове свою смерть, столько раз видел её во снах.       Оказавшись дома после очередного похода к психиатру, Феликс отчего-то слишком настойчиво потянул Хёнджина в спальню. Затащив его туда, он впился в чужие губы поцелуем и уронил Джина на кровать.       — Sunny, ты чего?..       — Просто хочу тебя. Что тут такого?       — Да просто раньше ты никогда так резко ко мне не лип… Ты в целом как будто никогда меня и не хотел. Что вдруг поменялось?       — Просто внезапно почувствовал прилив желания… это плохо?       — Н-нет, Ликс-и, совсем нет!.. Продолжай!       Ликс прильнул к чужой шее, покрывая её влажными поцелуями, пока руки блуждали по одетому в простую белую футболку и серые штаны телу. Он оседлал парня, продолжая свой буйственный порыв завладеть своим человеком, опустился губами ниже, снял чёртову футболку и куснул набухший сосок, вызывая в чужом теле водопад приятных ощущений. Проведя языком от груди по торсу и к пупку, Ли стянул лишнюю ткань в виде штанов и трусов и без промедления овладел телом Хёнджина, коснувшись губами его члена. Проведя пару раз от головки до основания, он отстранился от Джина, наконец сняв одежду и с себя. У Хвана от вида тела любимого голова кругом пошла, он хотел насмотреться на него, но Феликс уже вновь навис над ним, внезапно поменяв их позициями. Теперь он был снизу, позволяя Хёнджину занять место актива. Тот медлить не стал, понимая, насколько разгорячился его sunny boy, отчего тут же принялся в ответ выцеловывать его тело, попутно хватая с полки крем для рук и доставая из выкинутых штанов презерватив. Джин вылизывал тело своего мальчика, вместе с тем осторожно растягивая его, чтобы болезненное совместить с до безумия приятным. Он оставил на его теле Млечный путь из засосов, исцеловал влажными губами каждый миллиметр его кожи, сделал так, что его малыш буквально сошёл с ума в его постели. А Ликс и сошёл. Медленно войдя в Ли, Хван несдержанно выдохнул, пока слушал чужой сладкий стон, отдающийся в ушах блаженством. Хёнджин дождался, пока Феликс привыкнет к его размеру, а затем стал долбиться в него с таким нетерпеливым темпом, что Ликс едва успевал сделать вдох перед новым громким стоном. Член пульсировал, пока Ли сжимал его собой, но Джину и одного вздоха Феликса было достаточно, чтобы кончить так, как не мог его ублажить ни один сценарий в голове с его любимым sunny, под которые он тёмными ночами дрочил. Они любили друг друга тогда до самого утра, точно в тот день отдавались друг дружке сразу за все те времена, которые не посвятили столь божественному делу, как сексу. Они даже пару раз поменялись ролями и тогда уже Феликс вдалбливал Хёнджина в кровать, что ему нравилось даже больше, чем роль главенствующего. Но через неделю Хёнджин пожалел, что вообще родился. Он просто зашёл к себе домой, в которым с недалёких времён жил и Феликс, но ни в одной комнате его не обнаружил. Паника захлестнула его в тот момент, когда Джин нашёл записку, аккуратно оставленную на кровати. На той самой кровати, на которой они с того дня ежедневно посвящали как минимум час из всех двадцати четырёх, которые есть в сутках самому приятному — сексу друг с другом. Записка была измята, а почерк подкашивался и мельтешил, точно писавший трясся в истерике. Внутри было… Любимый. Прости, что всё кончается именно так. Я люблю тебя и буду любить всегда. Просто иначе я не могу. Сегодня четырёхсотый день. Сегодня, по плану, я должен умереть. И я не могу изменить этого. Я слишком привязался к своему списку. Прости меня за всё. Я очень тебя люблю. Правда. Я хочу для тебя только лучшего. Но иначе просто не смогу. Прости меня ещё раз. Люблю тебя.

Твой sunny boy.

В тот день умерло как минимум четыре человека. Хёнджин, Джисон, Чанбин и Бан Чан. Узнав о самоубийстве самого ценного, что было в их жизни, каждый из них потерял любые краски в этой самой жизни. Каждый сучий день стал для них адом, а вскоре умер и Минхо. Ведь Хёнджин. Пошёл. За любимым. Ты - единственное, что может мне помочь. Только я тебе не смог. А без тебя я - никто.