Сказочка о короле-колдуне

— Апчхи! Из зарослей прибрежной травы, почти из-под ног, вылетел встревоженный селезень, перебирая лапками по поверхности пруда, скрытой розовыми лепестками, и наконец сел на воду в отдалении. — Будьте здоровы, Ваше величество! — рассмеялся Франтишек. Селезень сварливо крякнул и почесал клювом под сине-зеленым крылом. Цирел шмыгнул покрасневшим носом и убрал платок в карман. Все вокруг отчаянно цвело; редкие порывы ветра сдували с деревьев целые благоуханные облака, трава казалась покрытой тонким слоем снега странного оттенка. Солнце, выглядывая из-за мрачных, еще по-весеннему снеговых облаков, оставляло на деревьях и холмах яркие радостные пятна. С каждой ветки неслось влюбленное чириканье. Легко отчалила простая, без украшений, лодочка, и Франтишек свесил руку, опуская кончики пальцев в воду. Грести не было необходимости: пруд в королевском парке был так живописен и спокоен, что какой-то особенной цели у этой прогулки не было. Франтишек досадовал: в другое время он был бы совершенно счастлив — а сейчас не мог. Цирел тоже мало интересовался пейзажем и неотрывно смотрел на Франтишека. — Как я мог забыть про них? — наконец заговорил Франтишек. — Ведь дядя писал мне каждые два-три месяца. Как так? Он сокрушенно провел рукой по лицу и подпер ладонью подбородок. Лицо Цирела выражало сожаление. Он осторожно коснулся колена Франтишека, обращая на себя внимание. Рука у него была тяжелая и горячая. — Ты хотел о них помнить? — тихо спросил Цирел. — Я не хотел даже думать о них, я хотел бы, чтобы их вообще не существовало! — порывисто ответил Франтишек. Цирел хмыкнул и сел прямо. Лодка вплыла в высокие камыши. — Мне казалось, прошла пара месяцев с тех пор, как я приехал, — сейчас, припоминая, Франтишек понимал, что прошли многие годы. — Я сам заколдовал себя? — Никто, кроме тебя, не сумел бы так, — согласился Цирел. — Прости. Мне жаль, что так вышло, но у этого понятное объяснение. Любовь кружит голову. Заставляет все забыть. Вот ты и забыл. — Почему он ничего не предпринял, не получив ответа? — продолжал недоумевать Франтишек. Они миновали камыши и оказались в тихой заводи, по поверхности которой плавали громадные плоские листья. Лодка двигалась, будто надо водой, почти не касаясь их. — А что он мог? — спросил Цирел, оглядываясь. — Пока ты был здесь добровольно, его войска не могли пересечь границу. Мы все-таки подписали магический контракт, нарушить условия невозможно. — Но зачем он звал меня? — рассуждал Франтишек. — Не может же он просто хотеть продолжить войну. Цирел в ответ лишь снова издал какой-то неопределенный звук. Он немного свесился за борт, дотянулся до какого-то странного стебля, похожего на гриб, и кинжалом начал очищать его от тонкой зеленой кожицы. Вдруг под его руками начал раскрываться громадный розовый цветок. Он оказался размером примерно с четыре ладони, с нежными треугольными лепестками переходящими к краям от розового к пурпурному. Франтишек ахнул. Он огляделся, замечая еще десяток бутонов, и на некоторое время отвлекся от своих размышлений. — Я должен вернуться? — спросил он, когда они покинули заводь лотосов. — Нет, если ты сам так не считаешь, — ответил Цирел каким-то неестественно спокойным тоном. — Теперь ты вспомнил о письмах с приказом вернуться, и твое желание быть здесь ослаблено сомнением. Боюсь, это значит, что перемирие окончено. Франтишек взглянул на него исподлобья и встретил взгляд хмурый и тяжелый, как майская туча, несущая град. — Тогда я должен остановить войну. Я смогу убедить дядю, — сказал Франтишек. Что-то, похожее на разочарование, мелькнуло на лице Цирела: — Ты не можешь не попытаться, я понимаю. Но он не послушает. — Послушает. В молчании Франтишек направил лодку к берегу. — Войну нельзя остановить твоей магией, — Цирел стал говорить отрывисто и раздраженно. — Войне нужна кровь. Когда она напьется, остановится сама. Нужно ждать. Цирел шагнул из лодки, почти по колено погрузившись в воду: дно было илистое. Он развернулся и протянул руку Франтишеку. С его помощью Франтишек допрыгнул до устойчивого берега, сумев даже не намочить своих замшевых сапог. — Какой моей магией? — немного раздраженно спросил он. — Магией любви, конечно. Франтишек ненавидел, когда Цирел делал так: говорил абсолютнейшую чепуху как нечто очевидное или что-то совершенно новое — как успевшее наскучить от повторения. Вечные загадки перестали вызывать азарт и теперь только утомляли. — Я не понимаю, — на ходу говорил Франтишек спине Цирела, отводя от лица цветущие благоухающие ветки. — Ты так говоришь, как будто это правда магия какая-то, а не метафора. Франтишек говорил подчеркнуто терпеливо, с занудными и чересчур вежливыми интонациями, которые больше подчеркивали, чем скрывали его раздражение. — Боюсь, я не могу объяснить, — сварливо ответил Цирел. — Ты замечал, что вокруг тебя постоянно происходит волшебство? Но твоя воля им не управляет. Я… Не могу скрывать, что я польщен, — Цирел обернулся и заговорил совсем другим тоном. — Что я счастлив видеть эти проявления твоих чувств ко мне. Но… подчинить разуму ты это не сможешь. Казимира не принудить к миру. Нынешнее перемирие и так было долгим. — Нужно дождаться, когда дядя умрет. Кузен Томаш не такой. Когда он станет королем, он остановит войну, — настаивал Франтишек, уже понимая, что ему придется уехать, что время счастливого неведения окончено. Они расположились в тени цветущего ясеня, вокруг жужжали пчелы, становилось жарко. — Ты сердишься? — спросил Франтишек. — Сержусь? — удивился Цирел. — Нет. — Тогда что же? — молчание не казалось Франтишеку безобидным. — Я однажды уже отпускал тебя к ним, отпущу еще раз, — неохотно сказал Цирел. — Я не хочу уезжать, — Франтишек надеялся с помощью нежных слов ослабить натяжение чего-то невысказанного, неожиданно возникшее между ними. — Ничего. Так всегда бывает, — Цирел помедлил, потом лег в траву, положив голову Франтишеку на колени, и продолжил, — С родителями, с друзьями, с любимыми: мы хотим слиться с ними и почувствовать безопасность и любовь. Потом нам становится необходимо разделиться и обозначить свою самоценность. Ну а после этого нам может захотеться вернуться. Это нормально. Не потому, что нельзя прожить одному, не от тоски и не от боли, а по свободному выбору. Так всегда бывает. — Я вернусь, — торопливо сказал Франтишек и удержал на языке: «Не бойся». Не стоило бы ему давать опрометчивых обещаний. — Я уже жду этого дня, — сказал Цирел, прикрывая глаза. Франтишек запустил пальцы в его волосы, вытащил оттуда запутавшийся листик и надолго задумался. — Скажи… — заговорил он снова, — Когда ты увидел меня, первый раз, в детстве… Ты сказал, что понял, что я — твоя судьба. Но как ты понял, что судьба — это любовь? Мне было предсказано, что я увижу твою смерть, и у меня дома это трактовали совсем не так, как ты. Цирел улыбнулся. Сначала легко, потом все шире. Он открыл глаза, и взгляд его, прищуренный от яркого света, лучился лукавством. — Умение понимать знаки приходит со временем, — сказал он. — Ваш звездочет, должно быть, был еще неопытен. Когда я увидел тебя, у меня потеплело в груди. Это было предчувствие очень большого счастья, которого я еще никогда не испытывал. Поэтому и данное тебе пророчество меня радует: я не переживу тебя, мне не о чем беспокоиться. "Я бы не хотел снова остаться один,” — услышал несказанное Франтишек. Стало быть, Цирел не хотел обременять его лишними терзаниями совести и оставлял право выбора.