Безжалостный Ромео и испорченная Джульетта

      — Ну так что?       Девушка думала. С одной стороны, Альберт вряд ли солгал, когда говорил, что устраивает побеги из концлагерей, ведь он же вылечил её подстреленную ногу. Но с другой, он же правопреемник Рейха! Возможно, это всё хитрый план, чтобы она выдала свой побег, а он просто убил её здесь. Хотя, если бы он хотел её убить — убил бы тогда, год назад, в том злосчастном лесу. Ведь они просто стояли на протяжении минут пяти и держали оружия, готовые убить друг друга. Но не убили. Альберт тогда первый убрал скальпель, а Вика первая ударила. Её можно понять: она была зла. Очень зла, кололо новую рану, вместо слёз пару раз капали слёзы.       »…Удар пришёлся немцу в живот, за что он уронил русскую на холодную землю. Заварушка была не на долго, вскоре они услышали русские в перемешку с украинскими и белорусскими мата и прочие ругательства. «Слава и Лёша. Просто супер. Только их тут не хватало. Да и вообще, что Слава забыл тут? У Лёши с Польшей граница общая, большая, а Славка…» — подумалось тогда девушке. Альберт тоже всё услышал и поспешил подняться, намеренно, но несильно, при этом наступив Вике на ногу.       — Кто это? — спросил немец, презрительно взглянув на девушку.       — Братья мои, кто ж ещё, — прошипела русская, толкая, но не роняя его на землю. — И если ты не хочешь быть пристреленным, вали. Они не я, убить могут запросто, особенно такое нацистское отродье, как ты.       Альберт мешкать не привык, да и не слушать предупреждения тоже, поэтому он, дав пощёчину девушке на последок, удалился вглубь…»       — Я всё ещё жду твоего ответа, — выдернул её из воспоминаний Альберт.       — Мне нужна гарантия того, что ты не предашь меня. Будет гарантия — будет и сделка.       — Гарантия, значит, — пробормотал немец, поднимаясь со стула и ища что-то. Наконец, достав из выдвижного ящика какую-то цепь он поместил её в насильно раскрытую ладонь девушки. Вика приглянулась. Он дал ей крест. Она рассмеялась.       — Неужели ты думал, что я поведусь на это? Мне твой крестик ни о чём не говорит!       — Говорит, — гнул своё Альберт, — это фамильная реликвия. Если я тебя обману, можешь делать с ней всё, что захочешь. Но если же я буду с тобой честен, как сейчас, то ты его мне вернёшь.       — Да-а? Серьёзно, что ли? И ты совсем не хочешь меня убить?       — Хотел бы убить — убил бы тогда.       — Не верю.       — Хорошо, тогда как насчет «Откровение на откровение»?       — Откровение на откровение? — не понимала русская.       — Да, оно самое. Ты рассказываешь причину, по которой не убила меня, я рассказываю то же самое про тебя. Я, знаешь ли тоже жить охота. А вдруг ты захочешь меня прикончить втихаря, м?       — Я?! Я и не собиралась тебя убивать! Это ты можешь меня прикончить!       — Почему же?       — Ты нацист!       Брови блондина поползли наверх.       — Уверена в этом?       — На сто процентов! — на последнем слове связки девушки не выдержали, и она его прохрипела, а после зашлась страшным кашлем.       — Докричалась? Послушай теперь меня, Тори. Я никого в своей жизни не убивал, — он легонько постучал её по спине, чтобы та откашлялась, а когда та хотела уже продолжить свою тираду, парень приложил к её губам указательный палец. По ощущением они были довольно мягкие, но такие обкусанные. Ясное дело, когда твои внутренности сворачиваются, а на теле образуется всё больше и больше ран каждую секунду, не закричать от боли позволяет лишь прикусывание губы. — Как я уже недавно выразился, я врач и просто не могу убить человека, понимаешь? Мне стало настолько хреново в душе, когда я понял, что должен убить тебя. И я не смог.       — Врач, говоришь? — поинтересовалась девушка, очень сильно понизив тон. — А сколько тебе лет, не напомнишь?       — Мне шестнадцать, — честно ответил он. И плевать на то, что на шестнадцать он вовсе не выглядел. Что ж, война даёт о себе знать не самым приятным способом.       — Да ну, быть того не может. Или погоди, — она резко замолчала, посмотрев ему в глаза, будто ища ответ на свой немой вопрос. Когда же она его, по всей видимости, получила, её очи распахнулись ещё сильнее. — У нас же разница в год, да? То есть, тебе и правда шестнадцать… Но для того, чтобы называть себя врачом, нужно на него выучится!       — А кто ж говорит, что я не учился. Учился. Университет, правда, пока что не окончил. Меня ещё все вундеркиндом там называли, так как когда я на первый курс ступил, мне только тринадцать было. Врачи нынче востребованная профессия. Мама у меня тоже врач. Была врачом. Но это тебя уже никак не касается. Я прекратил обучение курсе на втором-третьем, не помню. И вот когда меня отец с Менгеле познакомил, я и начал боятся, что одно убийство — и я такой же. Во вкус, так сказать, войду. Вот и всё. Или ты думала, что я обучался врачебному делу у наших в концлагерях? Не-ет, я тех не то, что за врачей не считаю, как по мне, они и людьми называться недостойны.       Ответ не поверг девушку в шок, она почему-то подобный и ожидала получить, да вот только на душе как-то ей нехорошо стало. Будто бы она приговорила невинного к расстрелу. Поэтому она собрала последнюю силу в кулак и ответила на его ранее поставленный вопрос:       — У меня похожая причина. Боялась, что если убью — стану такой же, как и те, против кого мы воюем. Конечно, я понимаю, что есть разница между убийством на войне и убийством просто так, но, как мне казалось, ты не засдужил смерти. Вот.       Повисло молчание. Каждый из них переваривал только что услышанное. «Ладно, — подумала Вика. — Была-не была».       — Ладно, так уж и быть, сделка, — снисходительным тоном ответила Вика пожимаю Альберту руку. Стоит сказать, что, в отличие от юноши, русская ладонь сжимала больно. Вероятно, она хотела тем самым показать немцу, насколько он ей противен. — Но не ожидай того, что наше «сотрудничество», — она буквально выплюнула последнее слово. — Продлится дольше, чем предлагает сделка, ясно?       — На большее я и не рассчитывал, — ответил парень, убирая руки в карманы брюк. — Итак, вот наш план действий. Пока ты не можешь передвигаться, дослушай меня, Тори, — он увидел, что девушка хотела что-то сказать, поэтому сделал это раньше неё. — Пока ты не можешь передвигаться, ты поживешь здесь. Ровно месяц, ни дня более, ни дня менее. После снятия гипса, я провожу тебя до границ БССР, а после пойдёшь сама. На все вопросы отвечаешь, что была в польском госпитале. Ни слова по концлагерь, ни слова про меня. Понятно?       — Да понятно, понятно… Слушай, а можно вопрос? — ни с того, ни с сего поинтересовалась девушка.       — Валяй.       — Зачем? Зачем ты это делаешь зачем вообще помог мне?       Альберт отвернулся к окну и со вздохом ответил:       — Потому что ты не виновата. Тебе больно, я вижу, но тебя и не только тебя буквально убивают ни за что. Поэтому я хочу спасти тебе жизнь. А еще я вижу себя в тебе. Может, и поэтому, не знаю. А что касается тебя? Почему ты вдруг оказалась в БССР? И не нужно мне плести про то, что тебя забрали в лагерь, когда ты находилась дома. Я на сто процентов уверен, что ты сбежала. Причина?       В яблочко. Вика именно сбежала из дома. На самом деле, отец, по какой-то странной причине, её недолюбливал. Может потому, что она много времени проводила с дедом, а может если ещё какие-то причины. А учитывая, что конкретно на ее жизнь покушаются, её заперли дома. Вовсе не потому, что переживают за неё, а потому, что она страна. Вздохнув, девушка буркнула:       — Не твоё дело, фриц.       «Что за своевольная и наглая девчонка! Я вместо того, чтобы прикончить её, забрал к себе, рискуя своей свободой и доверием отца, и вылечил! А она взамен на это так себя ведёт!» — возмущался Альберт. Но в слух он сказал:       — К твоему огромному сожалению, здесь работают мои правила. Но я был прав с побегом, так ведь?       — Бука, — ответила русская. — Хотя да, ты прав. Скажи, не люби тебя твой отец и используй с целью оружия, ты бы сбежал? Думаю, что да. Вот и у меня также. Мерзко мне только от одной мысли о том, что самому родному человеку на меня всё равно. Не знаю почему, но у меня о-ощущение, что я сейчас за-зарыдаю, — её голос дрогнул и не один раз. Заметив это, юноша подсел к ней на кровать и прижал её к себе. Пускай РСФСР и сопротивлялась (правда, безумно вяло), они оба прекрасно знали, что это именно то, что ей сейчас нужно. — И-и мне со-овсем не стыдно.       Она уткнулась носом ему в грудную клетку и зарыдала. Плевать было на всё. Плевать на то, что ещё несколько минут назад она была готова его придушить, плевать на то, что она должна быть «сильной» и «независим» державой, а рыдание в жилетку врага явно туда не входит, плевать. Вика закрыла глаза, а Альберт гладил её по грязной макушке. «Ей бы в человека обратно превратится, а то похожа сейчас на котёнка. Точно! Котёнок. Ей идеально подходит. Маленькая, с острыми коготками и похожа на комочек. Маленький дикий котёнок». Немец усмехнулся от такого сравнения. Да уж, скажи ей об этом, так она твоё личико разукрасит. Почувствовав, что тело девушки перестало дрожать, а всхлипы прекратились, юноша легонько похлопал Вику по спине.       — Всё? Успокоилась? Пойдём, тебя обратно в человека превращать будем, — усмехнулся тот, помогая РСФСР встать.       — Можно подумать, сейчас я не человек, — съязвила в ответ та. Немец улыбнулся.       — Вот, уже сарказм появляется, не всё потеряно, значит. Давай-давай, поднимайся, — он аккуратно приподнял её за локоть, придерживая ещё и за талию и стараясь не причинить дискомфорта. Когда же русская встала, тот закинул её руку к себе на плечо и всё ещё придерживая направился вместе с ней в ванну.       Посадив девушку на стул в самой ванной, Альберт отвернулся, как бы говоря, мол, разденься. До Вики долго не доходил смысл его действий, а когда всё-таки дошло, та потребовала, чтобы юноша вообще вышел. Что ж, желать нечего. А что ему, спрашивается, ещё остаётся? Не выходить, остаться там, чтобы савсем порвать ту тонюсенькую нить, которая их связывает? Нет уж, он такого не допустит.       Подрждав пару минут, парень постучался в ванну.       — Ты всё? — поинтересовался он.       — В смысле, всё? — ответила Вика, сблизив брови к переносице.       — В прямом. Мне нужно осмотреть тебя и залечить раны.       — Да-а? А что ты делал, когда я была в отключке?       — Оперировал ногу. РСФСР, я вхожу.       Сказать, что Альберт был в шоке — ничего не сказать. Все тело Вики покрывали различного рода ссажены, ранки, синяки и прочие болячки. А на животе была огромная рана, в которой уже затекла кровь. «Блять! Почему я не осмотрел её тогда?! Идиот!» — в ужасе подумал юноша. Было несложно догадаться, что девушка отвернулась и зажмурила глаза. Как же, когда почти голый стоишь сидишь перед почти врагом, очень трудно сохранять невозмутимость на лице. Но в один момент любопытство пересилило русскую, и та приоткрыла один глаз. Поняв, что ничего не увидит, приоткрыла и второй. И тут же столкнулась со взглядом Альберта, устремлённым на её рану. Подумав не то, она воскликнула:       — Эй! Чего ты меня рассматриваешь?! Прекрати!       — Замолчи, глупая, я рассматриваю не тебя, а твою рану, — пробормотал юноша. — Так. Убери руки, я понял, что нужно оперировать…       — Опять?!       — Не перебивай. Мне нудно зашить твою рану. Вот тут мыло, там же мочалка, — тот указал на странную серую субстанцию. — Сама помоешься или помочь? — он не удержался от усмешки.       — Сама! И вообще, хватит меня рассматривать!       И тут до немца дошёл смысл её фраз.       — А, ты про это? Не переживай, ты не в моём вкусе. Да и некрасиво это как-то, я же всё-таки тебя старше.       — Выйди!

***

      Они уже сидели на маленьком диванчике. Вика что-то увлечённо рассказывала, а Альберт усердно делал вид, что слушает. Решив, что она не отстанет, блондин решил вслушиваться в слова.       — Вот поэтому я и свалила. Знаешь, когда я попала в концлагерь, — она сглотнула. — Я на собственной шкуре убедилась, что вы, немцы, такие бессердечные!       — Нацисты, — поправил русскую ариец.       — .что?       — Нацисты. Есть много немцев, которые не работают в лагерях и не убивают. Я, к примеру. Пускай и являюсь правопреемником Рейха, я никого в своей жизни не убивал.       — Боже… Ты, получается, нацист, который не убивает?       — А ты коммунистка, которая верит в Бога?       Всё было бы ничего, если бы в открытых дверях не стоял высокий сероглазый юноша в очках. Он решил показаться.       — Как мило, — проговорил он.