Im Nebel verschwinden.

Огай всхлипывает, сжимаясь в комок от нарастающей боли в области, где должно было быть сердце. К груди он прижимает посеревшую с годами меховую шапку, зарывается в неё носом, жадно внюхиваясь в её запах. Поразительно, ведь совсем недавно её носил сынок, почти не снимал, только во время молитвы или ранним утром, когда выходил из своей комнаты, шаркающими шагами полз на кухню. Худой, бледный, сонный, таким он был всегда, и это Огая добивает окончательно. У наркоманов не может родиться нормальный ребёнок. Он воет и пожимает к себе одеяло, которым укрывался его сынок. Ему всегда было холодно, конечно, он ведь не ел ничего, кроме как чая и сырников. Те, что в виде сердечка. Мори, зажмурив глаза, с них тотчас покатились слëзы, протяжно выдыхает, издаёт звуки полной безысходности и одиночества в этот момент. Он остался совсем один, даже покорный слуга не может, в силу своей неопытности в эмоциональном плане, утешить его. Даже его верный самурай, поклявшийся быть рядом. — Федя-я-я… — Надрывающимся голосом произносит Огай, совершенно не сдерживая истерики. — Феденька-а-а… Какой я плохой врач, произносит внутренний голос, спокойный и мирный, какой я плохой отец. Его это выводит из себя, Огай подскакивает с кровати, всё ещё сжимая до побелевших костяшек шапку-ушанку. Дрожащие пальцы с третьего раза набирают номер, сначала самурая, — короткие гудки, он на задании и не может говорить, — потом с трудом набирает «Д.». — У аппарата. — Голос автоответчика, Огай понимает это сразу и в течение минуты думает, нужно ли что-то говорить. — Мне очень нужна твоя помощь. Приезжай, пожалуйста, — Огай сбрасывает. Его руки сами по себе заправляют шприц с морфином, доза маленькая, но для него — смертельная. Золотой укол. Последний аккорд. Прощайте все. Для подстраховки своего финала он выпивает всю бутылку какого-то подарочного коньяка и ложится в кровать. На груди мирно лежить шапочка Феденьки, Мори гладит её, как котёнка. Бережно, осторожно. Закрыв глаза, он засыпает, на этот раз — навсегда. Так, наверное, Фёдор и умер. В полном одиночестве и с тревогой где-то на фоне, она маячит сзади, заставляя сердце колотиться, как при марафоне. Их встреча такая тёплая, такая нежная. Огай целует щёчки, худую шею, обгрызанные пальцы. Ему позволили это сделать, он, кажется, действительно уверовал, как и советовал его сыночек. Самурай и Д. стоят на двойной могиле, на обоих кресты и фотографии почти одинаковых людей. Такие сын и отец. Умерли в один год, а теперь вместе навсегда. — Я не пришёл, а он просил. — Не ваша вина. — Нет, моя. — Он счастлив быть с ним в одном мире. Ему нужно о нём заботиться даже там, после смерти. — Этого следовало ожидать, верно? Самурай кивает, опускается на колени и оставляет у могил сладости и сигареты. — До встречи, саяй.