Ром, секс, субутекс

За полгода могила немного заросла, памятник оказался изрядно запылён и загажен птицами; выцветший венок завалился на землю и был оплетён плющом – будто никто сюда не приходил с момента похорон. Если не считать некого несознательного гражданина, который счёл возможным бросить пивную бутылку, словно здесь была свалка. Холодный осенний ветер принёс несколько пожелтевших листьев и ощущение свинцового уныния. Кайон поёжился и поднял воротник пальто. Он стоял, прислонившись к невысокой металлической оградке, и крутил в руках серебряную фляжку, наблюдая, как Рани счищает щёткой грязь с надгробного камня. Банга, годы жизни, и шприц – символ его религии, его конца, символ ампутированных конечностей, трофических язв, долгих марафонов и сожалений о том, что очередной рехаб оказался бесполезен. Банга был ржавой гайкой, яростно насаженной на винт. – У тебя больше нет здоровых вен. Они все сгнили. – Правда? Значит, скоро я соскочу. Ром и воспоминания о друге подогревают Кайона, в его сознании всё ещё правит жаркое лето, вихрем летают бабочки, мягко ласкает обоняние цветущий сад. И душа льва возвышается над грязным миром, заплесневевшим осенью городом, витая в очередном трипе – на этот раз всего лишь алкогольном. – Ты ещё можешь пожить трезво. – Я соскочу в могилу. Становится холодно, друг, ты разве не чувствуешь? Прошу о последнем: пусть на моём надгробии будет шприц. Работник гранитной мастерской был немало удивлён таким заказом, но желание клиента превыше всего. Как можно не выполнить последнюю волю лучшего друга? Кайон сделал глоток рома, ощущая, как жгучее тепло расходится по телу. Рани неодобрительно поглядывает на него, но ничего не говорит, продолжая орудовать щёткой. Её живот слегка округлился, и Кайон запоздало подумал о том, что беременной супруге следовало бы помочь. Но вместо того он продолжал стоять неподвижно, и лишь озабоченная улыбка озарила его мордашку. – Дорогая, тебе, должно быть, тяжело? Сначала ты убиралась на могиле своих родителей, теперь здесь, – наконец изрёк Кайон, – Отдохни, выпей рому, вот. – Кайон, мне нельзя, – отвечает она, посылая немного усталый, сердитый взгляд, – Я скоро закончу, и поедем домой. Пожалуйста, не напивайся. – Я теперь живу трезвой жизнью! Заместительная терапия пошла на пользу, скоро с субутекса слезу, обещаю. Я его раз в неделю всего-то юзаю, – снова этот взгляд, на сей раз более свирепый, – Ну… Да, раз в три дня. Вот сегодня – ни-ни, – и его улыбка расползается ещё больше. Кайон – знойное лето, истомный жар в груди, такой тёплый и мягкий, что сам по себе, без помощи слов, просится в объятия. Он такой замечательный, красавец и молодец, он будет носить Рани на руках, он непременно станет прекрасным отцом. Но как же просто он теряет форму, стоит лишь его зрачкам расширится, а пульсу начать бешено молотить изъеденное ядом нутро. И тогда резко наступает зима: тело беспомощно валяется на диване, обнимая тазик для блевотины, который ему сунут в руки. Очередной передоз, изо рта снова идёт пена, а разум тонет в наркотическом тумане, оставив на периферии сознания лишь жалостные всхлипывания безутешной супруги, молящей о том, чтобы поскорее наступила весна. – Как думаешь, зачем мы здесь? – она закончила с уборкой и теперь встала напротив Кайона, опираясь о памятник. – Ну… Прибраться, – ответил лев, запивая смущение ромом. Ром так сладок. – Верно, но не только это. А что ты думаешь о Банге? – Ему ампутировали ноги, и он передвигался на инвалидном кресле. Его тело было покрыто язвами – он всего себя исколол вдоль и поперёк. Помню, как он попросил найти здоровую вену, хотя бы одну, сам он не мог, ведь почти ослеп… Ужасная смерть. – А какую смерть ты не назвал бы ужасной? – Я не знаю, – Кайон задумался и принялся разглядывать траву у ног, – Думаю, смерть не должна вызывать слишком много сожаления. Тогда она не так ужасна. – И как же это понимать? – она бросила щётку в сумку и принялась вытирать руки влажной салфеткой. – Смерть должна быть оргазмом жизни, её высшей точкой. Так и понимай. Рани покачала головой, затем застегнула сумку и завязала пакет с мусором. Она была одета в потрёпанный спортивный костюм, который годился разве что для грязной работы, в противоположность Кайону, который вырядился в новенькое пальто и чистые брюки. Кайон пришёл с намерением грустить и думать о вечном, а она – работать. Кайону иногда не хватает практичности, Кайон – мечтатель, Кайон – слепой червь в огромном мире витиеватой лжи, маленькое солнышко, слетевшее со своей орбиты и блуждающее в огромном холодном космосе. Рани, воспитанная чопорной бабушкой, привыкла к скромности и порядку, с детства впитав в себя всем известные истины о том, что такое хорошо, а что такое – плохо. Гулять допоздна с самцами – плохо, пить на вечеринках – плохо, прогуливать школу – плохо, красить шерсть на голове в кислотные цвета – ужасно, пирсинг – ой, фу! Про наркотики и речи не шло. Безопасная пресная жизнь, в которой так не хватало ярких солнечных деньков. Садиться за руль в состоянии алкогольного опьянения – это тоже плохо. Кайон не смеет с этим спорить и уступает даме водительское место, допивая ром из фляги. Он запьянел, ведь пил на голодный желудок. Да и напиваться было непривычно – куда чаще он прятался от холодного мира в кислотной неге наркотрипов. – Кайон, мы пришли на могилу Банги, чтобы ты посмотрел на неё, посмотрел на то, что стало с твоим другом! А ты нажрался и лыбишься, – зло отчитывает его Рани. Кайон действительно улыбается, так как у него в голове летают разноцветные бабочки, изрыгающие радужную пыльцу. – Любимая, ну не сердись. Давай я тебя приласкаю, – рука скользнула к её животу, затем чуть вниз, залезла под куртку, под свитер, под майку. – Прекрати! – хлёсткая пощёчина заставляет Кайона остановиться, – Мы сейчас поедем домой, и по дороге даже не думай трогать меня! – Ты злишься из-за того, что не веришь мне? У меня нет от тебя секретов – только ром и субутекс. Забудь про весь мой бывший стафф, мне теперь даже налоксон не нужен. – Сколько раз ты говорил, что бросишь? Сколько?! – почти взвизгнула она. Кайон вздрогнул, его взгляд сделался мрачным и напряжённым. – Слушай, я знаю, что не все мои обещания сбываются. Но в этот раз я лежал в хорошей наркологической клинике, мне прокапали физраствор и вывели всю отравленную кровь, подобрали препарат, врачу можно звонить в любой день. Я брошу, правда, на этот раз уж точно. Она верила, что Кайон искренне хочет вылечиться, но все его обещания не стоили ничего. Ложь наркомана – часть личности наркомана, и если её ободрать, как кору с древа, то будет слишком больно. Автомобиль выруливает на шоссе, и в салоне устанавливается угрюмое молчание. Их знакомство случилось, когда Кайон только-только прошёл очередной курс лечения: чистенький и свеженький, жизнерадостный – всё тёмное ушло в прошлое, впереди маячило светлое будущее и вера в себя. Она и не подозревала, не придавала значение некоторым мелочам: подумаешь, ведёт себя иногда немного странно, ну есть друг-торчок, и что? Всё это – маленькая блажь, просто минутная слабость. И какую же пощёчину влепила жизнь неопытной львичке, когда она впервые увидела безумный блеск расширенных зрачков. Его трясло – это был передоз, причём один на двоих, который сотворил Кайон, но вонючую пену на его устах и грязные пятна от рвоты вытирала Рани. Спас предусмотрительно запасённый Кайоном налоксон. На следующий день последовал скандал, её упрёки, его заверения в том, что это просто случайность, и вообще это в последний раз (у него каждый раз – последний). Будь она меркантильной тварью, то непременно бросила бы его, потому что жить с наркоманом – себе дороже. Да что там бросила – вовсе не связывалась бы. Но доброе сердце, наивная уверенность в том, что всё можно изменить, порождённая отчасти безграничной любовью, отчасти – житейской неопытностью, заставляла тащить на себе этот груз, который непременно затянет на дно. Потому что всё, что она знала о наркотиках, – это то, что это плохо и так быть не должно. Но что делать, если это всё-таки вошло в жизнь? Кайон откинул голову и задремал. Ему снился Банга. Медоед трясся, шарился руками по столу, его поблёкший стеклянный взгляд не выражал ничего, кроме боли. В шерсти на голове было много проплешин. Он силился что-то сказать, но из его горла вырывался лишь бессвязный хрип. Кайон проснулся от того, что кто-то начал тормошить его за плечо. – Кайон! Кайон, проснись! Приехали! – Рани, прости. Я задремал, – улыбнулся лев. Где-то среди всех этих многоэтажек, поблёкших от осени улиц, находилось их уютное гнёздышко. Подъезд, пропахший перманентными соседскими запоями, приветливо встречает их вонью дешёвых сигарет – это жирный леопард у двери курит и поглядывает на рожу Кайона, прикидывая, чем именно лев успел упороться. Обыкновенно жители больших городов равнодушны друг к другу, но здесь почти все знают, что в такой-то квартире обитает гривастый наркоша. В прихожей разбросана обувь, и Кайон злобно чертыхается, едва не падая на пол; говоря откровенно, он просто пьян. В квартирке порядок: пыли нет, потолок идеально выбелен, вся мебель цела и исправна. На кухне плазма с диагональю 50 дюймов, кожаный диван, дорогая встроенная техника. – Рани, милая, сделай кофе. Обязательно сладкий. – Поставь чайник и позвони уже Фули насчёт работы, я пока переоденусь, – она закрывается в комнате. Кайон плетётся на кухню, на ходу доставая телефон, затем берёт с полки початую бутылку рома и допивает её до дна одним глотком, запоздало понимая, что его можно было бы добавить в кофе. Пятнистая подружка берёт трубку после шестого гудка: – Я поговорила с менеджером, пока места нет. – Эм-м, совсем нет? – задумчиво отвечает Кайон, он мнётся, желая задать следующий вопрос, тянет время, стесняясь говорить об этом открыто, а заодно поглядывает на дверь, боясь, как бы Рани не услышала, – Слушай, Фули… А твоя знакомая всё ещё работает на том самом складе? Ну… Я про те таблетки на основе эфедрина. Молчание в трубке, затем будто бы лёгкий смешок. – Кайон, ты же завязал. Я не хочу проблем. Всё, хватит. – Я в последний раз… – Кайон!.. Прекрати! – После смерти Банги ты стала избегать меня! – сердито выпаливает лев, растеряв всю осторожность. – Да от таких, как ты, бежать быстрее надо! – короткие гудки. Лицемерная пятнистая сучка стала вести здоровый образ жизни, ну надо же! Опустевшая бутылка с грохотом падает в мусорное ведро. Туда же полетела их дружба полгода назад. Хранители кладов и стаффа стали не нужны друг другу. – Что за шум? – на кухню заходит Рани. На ней короткий, чуть выше колен, домашний халат, и любопытный взгляд льва тут же подмечает, что нижнего белья под ним не видать. – Да так, бутылку уронил. Рани бойко хозяйничает у стола: расставляет чашки, сладости на тарелочке, сахар – ему три куска, ей и одного хватит. – Звонил своей подруге насчёт работы? Садись, готово всё. – С работой пару неделек придётся подождать, – Кайон не спешит садиться за стол, вместо этого он заходит супруге за спину. Его пальцы ложатся ей на плечи, затем, плавно спускаясь, ласкают скрываемые тёмной шерсткой ключицы. – Убери лапы и сядь за стол! – резко сказала Рани, – Нужно поговорить. – Да ты не волнуйся, я поговорю с мамой и папой, они нам помогут, ну или к Киаре обращусь, – примирительным тоном отвечает Кайон, садясь за стол. – Не стыдно? Такое ощущение, что тебе не двадцать семь лет, а семь. Сколько можно к мамке с папкой бегать? Да и не станут они, зная тебя. – Ну не сердись! Уж сестра меня точно любит, – Кайон пытается улыбаться и выглядеть непринуждённо, но тут же терпит крах, когда встречается с ней взглядом, – Что ты хочешь от меня? – Я хочу переехать отсюда, Кайон. Мне надоели взгляды соседей. – И всё? – она посмотрела в ответ так внимательно и строго, и Кайон хорошо понял, что далеко не всё. Просто ей надоело повторять одно и то же, – Ладно, я подумаю об этом. Лев допил кофе, после чего уселся на диван, украдкой поглядывая на супругу. Она немного расстроена, но скрасить скучный вечер вполне возможно – нужно лишь подгадать удобный момент. Это происходит совершенно внезапно для Рани, когда она склоняется над столом, чтобы взять чашки. Кайон грубовато хватает её за руки, прижимая к столу, затем стаскивает с неё халат так, что ткань трещит. Его взгляду открываются лопатки, поджарые бока, плавные округлости упругих ягодиц. Догадка верна – ничего, кроме природного естества. Он пьян и не вполне хорошо рассчитывает силы, позволяя ей развернутся к нему лицом. Рани замахивается, намереваясь влепить этому гнусному вандалу пощёчину, но Кайон опережает, впиваясь в её шею жадным поцелуем. – Прекрати, придурок!.. Отстань! Ты сейчас всё разобьёшь! – чашка, из которой она пила кофе, скатывается к краю стола, и со следующим толчком летит вниз, разбиваясь вдребезги. Кайон – разрушитель, Кайон лезет везде и без спросу, чтобы получить то, что хочется. О да, пусть практичность и рациональность летят в мусорное ведро, вслед за пустой бутылкой и былой дружбой. Он готов получить когтями по носу, даже готов помочь с уборкой (хотя, всё-таки будет отлынивать), лишь бы выиграть ещё раз. – Ну не здесь же! – в её голосе дрожь, она будто умоляет, упрашивает его сжалиться. – На стол, живо, – безжалостно и твёрдо – последнее хорошо ощущается через ткань брюк. Сопротивление быстро сходит на нет, и Кайон понимает, что добился своего. В ответ он сжимает её сильнее в своих объятиях: нет, прямо здесь и сейчас. В конце концов, хуже уже не будет: всё, что могло разбиться, уже разбито, халат порван и валяется на полу, накрытый его футболкой. Проклятый ремень предательски трудно расстёгивается, так что Рани приходится помочь. Её пальцы ловко расправляются с этой преградой, попутно помогая также и с выпирающей ширинкой. Она послушно ложится поперёк стола, задирая ноги, укладывая их на плечи Кайона. Опьянённому взору льва открывается узкая влажная щель, окаймлённая светло-бурой шёрсткой. Рука скользит по её поджарому торсу от венериного холмика вверх, очерчивая слегка выпирающий живот. Он склоняется, целуя обитель новой жизни. – Аккуратнее, – шепчет Рани. Кайон не слышит, он будто в пьяном бреду, снова ловит очередной трип, вдыхая терпкий аромат её упругого тела. Руки сжимают бёдра, жадно подтаскивая таз львицы навстречу пылающему от возбуждения члену. Движения постепенно становятся резче и быстрее. Тяжёлое дыхание в какой-то момент, кажется, заглушает скрип несчастного обеденного стола. Теперь выше – к затвердевшему соску, и Рани сладко постанывает. Где-то в мозгу ярко вспыхивает: смерть – это оргазм жизни, и Кайон с этой мыслью достигает пика, после чего происходит разрядка – обильная, липкая, горячая. Он отстраняется, разглядывая небольшую белёсую лужицу на столе у основания хвоста Рани. Львица почти сразу же встаёт, морщась и разминая спину (говоря откровенно, это было неудобно), после чего принимается поспешно убирать образовавшийся бардак. – Я в ванную, – тут же сливается Кайон. Нажраться, устроить бардак и беспощадно оттрахать жену – все задачи на сегодня лев успешно выполнил.