На грани

Снова плачет дождь по крыше. Снова мокнет наволочка от слёз. Света одна в огромной постели, где когда-то рядом с ней был Ваня, где они строили столько планов… На семью. На дом. На счастье. От одиночества даже под большим тёплым одеялом её леденит. Как леденит и морозит от мысли, что Ваня уйдёт навсегда вот так — не погибнет, а уйдёт короткой строкой «брак расторгнут». Света бесконечно могла сейчас проклинать себя, проклинать Дрёмова, войну, злодейку-Судьбу. Но это ничего не исправит. Молчала о живом сыне именно она — Светлана. У неё же было столько возможностей сказать ему!.. В чём она когда-то упрекнула подполковника, теперь можно было смело упрекать её саму. Света и упрекала. А молчание Вани, его холод к ней, теперь виделись самым суровым её наказанием. Красными от слёз глазами Светлана смотрела в дальний угол спальни. Она вновь не спала. Было плохо. От страха разлучиться с Ваней навсегда, так обострившегося в осенние месяцы, грудь постоянно сжимали невидимые кольца тревоги и глухой боли. А теперь ещё и от потери последней надежды на счастье быть мамой. Света совершенно теперь не представляла, что же дальше, после всего этого. После её умолчания и потерянной надежды на обычное женское счастье. Однако, не только Света не спала сегодня. Глаз не сомкнул и Рокотов. Укутавшись в шинель, он сидел на балкончике, где обычно курили больные. Пепельница рядом давно переполнилась, портсигар наполовину опустел. Когда сидеть ему надоедало, он поднимался и начинал прохаживаться туда-сюда. В голове Ивана перекладывались из раза в раз пазлы преступления, строя раз за разом новую картинку, где не было бы дыр, где сошлись бы все стороны. Рокотова смущал очень четкий одиночный след на подоконнике. След пыльный, словно кто-то ходил только по городу и дорожкам вокруг госпиталя. «Ну да, не по воздуху же убийца пришёл» — рассуждал сидя на старом стуле Рокотов. И опять вставал вопрос, почему убийца сбежал в окно, рисковал, прыгая со второго этажа. Что-то же должно было вынудить его так поступить? Но что? По воздуху опять плыл табачный дым. Рокотов мысленно «разглядывал» следующий пазл — сам убитый. Он был убит двумя выстрелами в середину груди, а не одним в район сердца или вообще в голову. Рокотов стоял притворив окошко, смотрел на тёмный двор и думал. Иван думал о том, что опытный стрелок-диверсант сделал бы один, чтобы без лишнего шума. А здесь два и таких странных… А если это был неопытный убийца? Рокотов разглядывал ночь зажав в пальцах тлеющую папиросу. На этот вопрос у него тоже пока нет ответа. А ещё смущало Ивана то, как вёл себя один из хирургов, тот самый майор Афанасьев, который и проводил операцию убитому — он постоянно хотел помочь следователям, суетился вокруг них. Остальные ведь старались как можно дальше держаться от сотрудников с погонами НКВД, боясь навлечь на себя подозрения. А он хотел помочь… Чего-то боялся?.. Чего? Эти и другие детали не хотели складывать в версию о проникших в госпиталь диверсантах немцах. Да и цель виделась совсем уж маленькой — какой-то следователь, капитан. Почему именно он? Что-то знал? Кому-то мешал? И вообще, что он делал в Кёнигсберге? Ну кроме того, что лежал с аппендицитом… Новый следователь в штаб? Проездом? Почему никто не спрашивал его… Всё очень странно было. И Рокотов понял, что завтра утром ему крайне важно снова со всеми в госпитале внимательно поговорить. «Нужно другие вещи взять ещё… Во мне следователя должны видеть, а не пациента, который от скуки везде нос суёт» — наметил для себя дела Рокотов. Однако, сам не заметив как, вскоре вместо рассуждений о деле, в мыслях осталась только Света, невольно всё сходилось к ней. Ах, как нежно, с какой любовью он мог повторять её имя! Стоило её вспомнить в тяжёлые дни, как хотелось взять себя в руки, хотелось бороться и жить. Всё делать, только чтобы быть с ней. Её образ подбадривал в хмурых харьковских лесах. Вспомнил то, как она заботилась о нём, пока он лежал первую неделю после операции, как навещала. Такой заботы о нём ещё ни от кого Рокотов не получал! Света знала как лучше положить под его головой подушку, чтоб легче дышалось и удобнее лежалось, знала как помочь одеться, когда ему что подать. Ивану совершенно не обязательно было просить, говорить, что ему нужно — Света сама всё знала. А как она без стеснения выкатывала его в коляске, когда ему нужны были прогулки, но ноги после долгого бездействия ослабели и врачи запретили стоять на своих двоих. Как Света возмущалась, ругалась на него, когда он отказывался от пледа поверх ног, чтобы оно грело его. Иван закрыл глаза, опять вспоминал всё заново. Вспоминал с того вечера, когда он дома обнял Светкины дрожащие плечи и успокоил, сказав, что всё будет хорошо… Он даже не мог предположить, что Света уж как целый день знала о том, что Миша жив. В эту череду нежных мыслей о жене ворвался холод. Мрачно проскользила по сердцу тень обиды. Зачем Света так поступила? Ну почему о самом важном она не сказала? Боялась Дрёмова? Да кто он такой! Живой сын — вот что главное! Они же обещали друг другу доверять! Да и Света сама говорила, что у неё, от своего мужа секретов нет. «Эх, Света, а я ведь тебе доверял!» — вновь с болью повторил про себя Иван, поднося к губам тлеющую папиросу. Теперь ещё это письмо от Саши из Одессы… Теперь уже не за кем ехать, у Саши есть тот, кто позаботиться о нём, родной человек. По настоящему родной. Конечно Иван видел, как Свету расстроило это письмо, как ей было больно читать о том, что и последняя её надежда ускользнула от неё. Иван понимал эту боль. Ему тоже обидно. Про Мишу Рокотов меж тем не спешил узнавать — понимал, что он наверняка на задании и никто ему о нём не скажет ничего. Нельзя. Ведь ему, отцу, нельзя было даже знать, что он жив. Ему специально подсунули похоронку. Чтоб больше не искал. А понимание, что сын живой утешало. И грело душу то, что он обещал вернутся. Сыну Ваня верил. Он помнил эти Мишкины совсем мальчишеские глаза на повзрослевшем лице и такой же срывающийся мальчишеский голос. — Я вернусь, пап!..

***

Блестящая вороная машина с майором Елагиной остановилась у ворот госпиталя. Часовой с автоматом внимательно и придирчиво проверил документы, только потом пропустил на территорию. Да, охрана была теперь куда серьёзнее прежнего. И не успела Светлана Петровна подняться по коротким ступеням госпиталя, как к воротам подкатил «Опель Адмирал» и оттуда решительно вышел кто-то в форме госбезопасности. Вскоре послышался шум перепалки. — Ослеп, солдат! Открывай говорю! Иначе эту вашу богадельню!.. У меня дело государственной важности! — А что вы раскомандовались, товарищ майор? — подошла к воротам Елагина. Мужчина с простым лицом, широкими плечами на которых туго сидела шинель с золотыми погонами майора, окинул взглядом миниатюрную на его фоне Светлану Петровну, к его ещё большему удивлению, тоже майора. — Ваши документы! Или мне устав напомнить? — приказала Елагина, спокойно и строго; этот майор должен был их по первому требованию часового показать, часовой на посту лицо неприкасаемое даже для генерала, но раз майор забыл про это, придётся напомнить. Мелькнула алая книжица с золотистой аббревиатурой на обложке. Часовой, который успел увидеть её вытянулся ещё сильнее, лихорадочно поправив пилотку, воротник шинели и ремень на поясе, а автомат убрал за спину. — А вы, как я понял, та самая Елагина, следователь по делу об убийстве капитана Ермакова? — убирая удостоверение в карман спросил майор. — Так точно, товарищ Голованов. — перед ней стоял человек куда с бо́льшими полномочиями, чем у неё, поэтому нужно было быть собранее, отвечать уже иначе. — Тогда пойдете. Поговорим. Голованов шагнул за ворота не обращая внимания на часового. В том самом кабинетике, где совещались вчера Рокотов, Елагина и Йоффе сидели теперь только Светлана Петровна и майор Голованов. Он, не вдаваясь сильно в детали сказал, что капитан Ермаков — его товарищ, с которым они были вместе откомандированы в Германию по совсекретному заданию. Но вот только прямо перед вылетом в Берлин у Ермакова неожиданно заболел живот. Врачи сказали, что ничего особо страшного, просто обычный аппендицит и его увезли. — … Это всё было позавчера днём. А сегодня утром мне сообщают, что капитан убит прямо в госпитале. В собственной койке! И об этом мне удосужились доложить в вашем штабе только спустя аж сутки после убийства! — майор пальцев дырявил воздух, его же он сотрясал своим громким, резким, возмущённым голосом. Света такой тон очень не любила, как не любила она и смершевцев. И вообще кого либо из контрразведки. Но приходилось терпеть. Что-то отвечать нужно было. И Света решила начать с вопросов по делу. Этот майор сейчас свидетель, поэтому, его нужно допросить. Первым делом, Елагина спросила о том, кто знал куда он и Ермаков летят. — Лётчики знали. Я ещё. Ну и Леонид конечно… Кто-то из тех, кто за полёты отвечает на Девау. Всё. — ответил уже спокойнее майор. Тогда Света спросила, а кто мог знать в какой госпиталь повезли капитана. Майор на это ответил, что про госпиталь знал врач на аэродроме, тот сопроводил капитана до самого госпиталя. И он, майор Голованов. — Вы задание обсуждали с кем-то ещё? Или может быть при посторонних. — задала третий вопрос Елагина. — Вы издеваетесь сейчас? — такой вопрос очень возмутил Голованова, — Да мы как покинули кабинет начальника в Москве, так и ни полслова о работе! — Это стандартный вопрос, товарищ майор. — такое отношение майора Свету начинало выводить из себя, — Вы лучше перестаньте так возмущаться, а просто отвечайте на мои вопросы. — перед Головановым стукнулся стакан, Елагина его быстро наполнила, — Думаете, я не хочу найти убийцу? Это первое, что я хочу сделать. Майор вновь оглядел Светлану Петровну, промолчал и залпом выпил воду. Действительно, от эмоций стало как-то жарко. В этот момент в кабинете появился Рокотов. Но свою больничную рубаху и штаны он сменил на форменные, только без погон, но с ремнём на поясе. На ногах вместо ботинок сапоги. По его виду можно было подумать, что он демобилизовавшийся. Или только что выписавшийся боец. — Ты куда, солдат? — поднялся Голованов и шагнул к Рокотову. — Не видишь, тут работают! Было видно, что майор готов выставить за дверь вошедшего, без церемоний и сожаления, но Иван представился: — Майор Рокотов. Следователь штаба НКВД по Восточной Пруссии. — в руках Ивана мелькнуло его удостоверение; оно именно мелькнуло потому, что сколько не старался Иван, а следы от крови там остались, могли возникнуть вопросы, поэтому уже через секунду, его «ксива» скрылась обратно в кармане. Голованов отошёл обратно. Внешний вид майора Рокотова совсем не вписывался в его представления о следователе. Тем более из НКВД. Но раз на это всё никак не реагировала майор Елагина, значит, всё в порядке. Светлана Петровна ввела в курс Ивана о том, кто пришёл, зачем и пересказала всё, о чём ей говорил майор Голованов. — Михаил Тимофеевич, скажите, кто ставил диагноз капитану? Врач на аэродроме или врач уже тут, в госпитале? — спросил Иван когда всё выслушал. — Аэродромный врач, как я слышал разговор, просто предположил… Ну, наверное, уже здесь сказали точно. Раз операцию делали. Когда Леонида увезли я остался там, на аэродроме. Нужно было как можно быстрее доложить обо всём нашему руководству. — Хорошо. Тогда скажите, а капитан страдал какими-то хроническими болезнями? Майор стал вспоминать. — Говорил раз, что у него что-то с желудком… Знаете, болячки обсуждать — это не наше. — Тогда скажите мне вот ещё о чём. Перед вылетом вы обедали? — Я — нет. А Леонид — да. Очень доволен был обедом там между прочим. — А почему вы от обеда отказались? — немного влезла в разговор Елагина. — Не хотел. Мне полёты тяжело даются, еле выседел в самолёте из Москвы… Ещё б я поел перед дорогой! — Понятно. А плохо капитану стало в самолёте? — продолжил уже Иван. — Да. — и Голованов подробнее рассказал об этом. Света хоть и постоянно сидела и записывала ответы майора, но заметила, каким серьезным был Ваня, он явно о чём-то крепко думал. — Хорошо. Спасибо. Светлана Петровна, можно вас на минуту. — позвал Рокотов явно давая понять, что они должны поговорить с глазу на глаз. Они вышли. Елагина вопросительно смотрела на мужа. — У Ермакова не было аппендицита. — без вступлений сообщил Иван. — А вот острый панкреатит был. И это из-за него были боли в животе. Света смотрела на Ивана растерянно. Из-за этого дело совсем запуталось теперь. — Постой, ты хочешь сказать, что Ермакову сделали ненужную операцию? — переспросила она. — А операции не было толком, Светлана Петровна. Вскрытие показало, что аппендикс остался на месте у погибшего. — Тогда я ничего не понимаю… Зачем было проводить это всё?! Они стояли подальше от двери кабинета, чтобы Голованов ничего не смог услышать. — А может Ермакова специально положили в этот госпиталь? — предложила неожиданно Света. — Чтобы диверсанты убили? И поэтому даже прооперировали? Нет. Не сходится. — Рокотов был категоричен. — Тут что-то другое. — Ты сам сказал, что убийца стрелял не из обычного пистолета, а с глушителем. И вспомни, след на окне убийца оставил когда в него сбежал. — Трава под окном осталась не примятой. Что, он выправил её когда сбегал? Нет. Сомневаюсь, что убийца это немецкий диверсант. — Ну а кто тогда? — Света начинала сильнее возмущаться упрямству Рокотова в его версии. — Голованов сам сказал, они ехали по секретному заданию. Вот диверсант и убил того, до кого смог дотянутся. Кто, если не диверсант?! — Кто-то другой, товарищ Елагина! Они резко оба замолчали, словно упёрлись в какую-то стену между ними. Они очень давно на таких повышенных тонах не говорили. Рокотов задумчиво стоял и смотрел в окно. Он явно считал правым себя. А Света окинула взглядом Ивана и неожиданно спросила о совершенно постороннем: — Ты вещи где эти взял? — вещи на нём действительно были очень разношенного вида, словно он только что с передовой приехал или очень долго тяжело работал, такие они были некрасивого вида; Света смахнула с плеча Ивана только ей видимые соринки, смахнула очень по женски быстро и заботливо. — Привезли. Короткий ответ Ивана и он постарался отшагнуть от Светы. Её рука соскользнула с его плеча. Снова положить ладонь она не осмелилась. — Мамиев? Или Йоффе? — спросила она как-то уж совсем тихо. — Не важно. — Иван продолжал изображать твердость и невозмутимость, — А важно сейчас найти убийцу. Иначе этот майор из СМЕРШа не успокоится. Света согласилась. Такие как Голованов умеют доставлять неприятности. А если они уже есть, то делать их ещё больше; закон для таких как этот майор, всё равно что мороженое — быстро тает. Они пару секунд стояли молча. Елагина — скрестив руки на груди. Рокотов — сунув ладони в карманы. — Вы с хирургом, с Афанасьевым, говорили вчера, Светлана Петровна? — опять с претензией на соблюдение устава спросил Рокотов; не скажешь сейчас, что рядом стоят родные друг другу люди, такой холод гулял меж ними в каждой фразе. — Так точно, товарищ майор. — почему-то захотелось тоже «выкнуть», но Рокотов и ухом не повел. — Ничего странного у него не заметили? — Нервный был. Но вчера половина госпиталя такой ходила. — Где он сейчас? — Дома должен быть. Вы же всех вчера, товарищ Рокотов, изволили по домам распустить. — Света не удержалась, съязвила. — Тогда, товарищ Елагина, — Рокотов в долгу не остался, — берите Мамиева и привезите его сюда. — Хорошо, Иван Григорьевич. Как будет угодно. Светлана не задерживаясь ушла. Рокотов стоял и смотрел на то как она уходила. Ну вот, они опять чуть ли не рычали друг на друга. Она обиделась, что он на «вы»? Конечно! Но Рокотов сейчас не мог к ней так, как это было прежде. Стоило её увидеть, как перед глазами вставало, что она зная всё, ничего ему не сообщила, даже не попыталась намекнуть. Обида продолжала колоться внутри не давая всё забыть. И даже не давая задуматься о том, чтобы простить.

***

Мамиев не долго петлял по улицам Кёнигсберга в поисках дома, где квартировал майор Афанасьев. Местами ещё не разобраны завалы, приходилось объезжать. Оставив машину недалеко от калитки, Светлана Петровна направилась к парадному входу. Совершенно спокойно. Стук в дверь. Тихо. Светлана Петровна постучала вновь, но и снова никто не спешил открыть ей. — Виктор Леонидович, откройте! Майор Елагина, штаб НКВД! Никто к дверям не подошёл и после этого. Светлана приложила ухо к двери, прислушалась. И там, за массивом дерева словно кто-то ходил. Рука сама потянулась за пистолетом. Не нравился ей этот шум за дверью и нежелание майора Афанасьев открывать ей. Подозвав к себе жестом Мамиева они пошли кругом дома, она — по правую сторону, сержант — по левую. Вперёд смотрели зоркие глаза и чёрное дуло пистолета. Светлана Петровна осторожно шагала по садовой плитке. Из-за дома раздалась короткая очередь из автомата. Елагина бросилась туда, на выстрелы. Здесь, на заваленном опавшей листвой газоне, лицом в землю лежал мужчина в гражданском костюме. — В окно, товарищ майор лез. — пояснил сержант стоя над мужчиной и уперев дуло в его сторону. — Да живу я здесь! Второй раз тебе говорю! — раздалось в ответ от неизвестного. Елагина попросила обернутся мужчину к ней. Перед ней был майор Афанасьев, за которым они здесь и оказались. Света убрала пистолет обратно в кобуру. — А почему вы дверь не открыли, когда я вам стучала? — Так замок там заклинило. — поднялся с земли Афанасьев и стряхивал с шерсти брюк и пиджака листья с травинками. — Поэтому в окно полез, выйти, вам сказать. А тут… Сержант ваш с автоматом. Лицом в землю положил, будто я какой-то! Мамиев колко посмотрел в ответ на такие слова о своей работе. Елагина же приметила у невысокого штакетника, который разделял участки домов, словно спрятанный под кустами чемодан. Она подошла и ногой осторожно вытолкнула его. — Ваш? — спросила она глядя на майора. — Ну что вы? Мой там — дома. — и на лице Афанасьева появилось странное подобие невинной улыбки. Елагиной всё это не нравилось, но пока она верила Афанасьеву, хотя вопросы к нему были. Не просто же так Ваня решил с ним поговорить. Светлану Петровну больше всего сейчас смущало то, что Афанасьева сержант поймал во дворе его дома. — Значит вы говорите, на двери замок заело? — шагнула она к врачу. — Да. — А что ж вы просто не подошли к двери и не сказали мне об этом? И как вы в госпиталь добираетесь? Ходите через окно на улицу? — Светлана Петровна пристально глядела на майора. — Не верите мне? Так давайте пройдём к двери, я покажу. — предложил Афанасьев, а голос при этом подрагивал. Елагина и Мамиев переглянулись. Сержант качнул головой, ему не нравилась эта идея. — Я сама проверю. А за вами пока приглядит сержант. — произнесла Света. — Товарищ сержант, постойте с гражданином Афанасьевым. Присмотрите. — Как гражданином? Подождите, в смысле гражданином? Вообще-то у меня есть звание — майор медицинской службы! — возмутился Афанасьев такому небрежному обращению к нему, но дуло автомата, неустанно смотревшее не него заставило охладить пыл и стоять на месте. — Дайте ключ от дома. — протянула руку Светлана Петровна. Майор поглядел на Елагину, на Мамиева. Странно поглядел. Взгляд его быстро пробежал от Светы к сержанту и обратно. А потом потянулся почему-то ко внутреннему карману пиджака… Резко Афанасьев выбросил руку вперёд толкая назад Светлану Петровну, прямо на стоящего позади неё Мамиева. А сам со всех ног пустился бежать. — Стоять! — поднимаясь и хватаясь за пистолет крикнула Елагина, но вперёд уже выбежал Мамиев. Сержант ненадолго затормозил и вскинул автомат. — Он живой нужен! — вовремя остановила его Светлана и уже поднявшись, тоже пустилась в погоню. Афанасьев петлял по саду, но земля была влажна после дождей, липла к его красивым лакированным ботинкам. А вот у Елагиной и Мамиева были хорошие сапоги, как раз годные в такую носку — в грязь, в дождь и слякоть. Светлана сделала пару предупредительных выстрелов в воздух, она заметила, что Афанасьев из пугливых. И он действительно пару раз наклонился, сбавив от этого скорость. Сад быстро кончился и упёрся неожиданно в большую кирпичную стену. Майор решил было сходу на неё взабраться, да только рукав и штанину порвал. Тут, у стены, его и нагнали Елагина и Мамиев. — Руки! И чтобы я видела! — немного с одышкой приказал Елагина не спуская пистолета с майора. — Ещё одно движение и я стреляю! И так, с поднятыми вверх руками врача довели до машины, потом сержант связал ему руки за спиной, усадил в салон. А Светлана Петровна забрала из сада тот самый чемодан, где на крышке, между замками успела разглядеть шильдик с очень искусной гравировкой «Афанасьев В.Л.».

***

Когда Светлана скрылась за поворотом коридора госпиталя поехав исполнять поручение, Иван вернулся к ожидавшему в кабинете майору Голованову. Здесь он ещё раз поговорил с майором. Ничего нового Голованов не сказал по поводу самого убийства. Но Рокотов решил подробнее расспросить его о Ермакове. — А вы вообще, давно друг друга знаете? — задал первый вопрос Иван. — Это имеет отношение к делу? — Имеет. — Леонида я знаю лично с полгода. Работали по нескольким делам. А потом нам поручили совместное дело, куда мы летели. Дальше, я уже говорил. Подробно о задании сообщать не имею права. — Понимаю. И что скажете о капитане? Как о сотруднике, как о человеке? — Ну что скажу… Как следователь — знающий был человек, работать с ним было не сложно. А как человек. Да тоже нормальный. Он вдовец правда. И сын на войне погиб. Леонид с собой его последнее письмо всегда носил… Хотя Лёня какой-то задор по жизни оставил при этом. Шутить любил. Рокотов внимательно слушал всё. — А не знаете, дневник он вёл? — неожиданно о таком спросил Иван. — Точно нет. У нас это запрещено. Категорически. Вы же должны знать. — Знаю. Но вы и сами должны понимать, что не всегда категорические запреты исполняются. Голованов быстро понял на что намекал Рокотов и чуть дёрнул губой в улыбке, такие умные как Рокотов ему нравились. — Хорошо, тогда скажите ещё вот что, капитан записную книжку вёл? — продолжал разговор Рокотов. — На важные дела да, он брал. Причём каждый раз новую. В конце расследования он прикладывал её к материалам дела. Подход у него такой был. Говорил, чтобы тот, кто будет после него изучать материалы, смог понять ход его мысли, как он вышел на преступников, как именно раскрыл дело. Леонид был в этом плане новатор. — Любопытно. — Ивану действительно было это интересно, о таком в первый раз слышал. — Тогда скажите, это как-то относится к вашему заданию? Иван потянулся в карман рубахи и вынул листок, найденный вчера в записной книжке убитого, показал его Голованову. Майор очень внимательно рассмотрел записку, где было лишь два слова «от Пастыря». — Это вы нашли в вещах Ермакова? — в голосе Голованова слышалось огромное беспокойство. — Да. В его пустой записной книжке. Голованов вновь со всех сторон посмотрел на листок и спросил: — Сама книжка где? — У нашего криминалиста в вещдоках лежит. — В штабе? — Да. — Она точно пустая? — переспросил Голованов. — Да. — Тогда, можно этот лист я возьму с собой? — Вы же понимаете, что это улика? — Понимаю, товарищ Рокотов. Но теперь этот листок имеет отношение уже к моей службе. Иван не знал, как лучше поступить. К убийству этот листок отношения не имел, это совершенно точно. Но просто так отдать его этому майору тоже не хотелось. — Скажите тогда, а у вас какая версия о том, кому понадобилось убивать капитана? Он же наверное, знает куда меньше, чем вы о порученном вам деле. — пристально смотрел на Голованова Иван, а сам держал рядом с собой листок. — Допустим это так, что я знаю больше. — майор наклонился к Рокотову, — Но смысл убрать одного из членов спецгруппы есть всегда. Особенно когда представляется такая удобная возможность. По такому ответу Иван понял, что у Голованова одна версия — диверсанты. — Поэтому, ройте землю, но за сутки достаньте этих подонков немецких! И запомните, это дело не только на контроле у вашего подполковника Носовихина, но и лично у меня! И мне любой ценой нужен результат! — Результат будет, товарищ майор. В этом можете не сомневаться. И Иван протянул Голованову тот самый лист, который просил он. Теперь, Рокотов мог его отдать. Всё, что ему было нужно, майор уже сказал.

***

Под конвоем сержанта Мамиева вели по коридору госпиталя в порванном пиджаке и брюках задержанного майора Афанасьева. Несколько медсестёр, которые встретились им по пути тихо ахнули и недоуменно посмотрели на это. Но вмешиваться не рискнули. Елагина завела Афанасьева в кабинет следователей, где Рокотов оказался не один — приехал из штаба капитан Йоффе. Врача усадили за стол, развязали руки, за спиной поставили Мамиева, а Светлана Петровна показала Рокотову найденный чемодан с инициалами хирурга. Иван Григорьевич по виду врача прекрасно понял, что он пытался бежать. Рокотов начал дорос. И начал с вопросов о том, как капитан Ермаков поступил к ним, кто поставил диагноз, кто принял решение об операции. Светлана Петровна сидела рядом за составлением протокола допроса, Йоффе пока просто наблюдал в стороне. Афанасьев отвечал на вопросы коротко: принял капитана он, диагноз он поставил, операцию — тоже он проводил и это его решение. — Виталий Леонидович, а вы уверены в своём диагнозе? — Рокотов внимательно смотрел на реакцию хирурга на свои вопросы. И Афанасьев на этот раз ничего не ответил. Молча отвёл взгляд в сторону. Рокотов же достал из ящика стола личное майора дело и зачитал выписку оттуда о том, что его отец и дядя из рабочих, отец впоследствии стал инженером, а сам он, Виталий Афанасьев, до 1944 года служил в полевом госпитале танкового полка. А затем Рокотов попросил подойти к столу Йоффе и тот вынул из-за спины папку. Иван вынул оттуда лист. — Это акт вскрытия тела капитана Ермакова, — показал Рокотов документ Афанасьеву, — где сказано, что у капитана был приступ панкреатита и никаких признаков аппендицита. И проведенная вами операция только ухудшила его состояние, он очень плохо переносил наркоз, сердце уже слабое было. Из опроса сотрудников госпиталя следует, что вы не спросили у поступившего о других его заболеваниях, при том, что Ермаков был в сознании, он мог вам ответить. Скажите, Виталий Леонидович, мысль о том, чтобы убить капитана и выдать это всё за нападение немецких диверсантов, ваша личная идея или кто-то предложил? И тут Афанасьев подскочил. — Да вы что! На меня это решили повесить! — возмущался такому майор. Но тут же ощутил на плече тяжёлую ладонь сержанта Мамиева на своём плече и сел на место. — Светлана Петровна, давайте осмотрим чемодан, найденный вами, как я понимаю, дома у товарища Афанасьева. На это Афанасьев промолчал, было очевидно, что это был его чемодан — когда-то, чтобы не перепутать его с другими такими же, он сам, лично, аккуратно и заботливо прикрутил эту плашку с именем. Елагина поставила на стол чемодан и открыла его. Среди рубашек, каких-то кофт и прочих мужских вещей, Рокотов на глаза у хирурга нашел спрятанный в носок глушитель, он до сих пор тонко пах порохом, а затем вынул и аккуратно замотанный в ветошь «Вальтер», модели «ПП». Иван надел кожаные перчатки и проверил пистолет. В патроннике остался патрон, на стволе было много кари, как раз столько её было, когда стреляют из глушителя. А в магазине было пять патронов, шестой был заряжен в пистолет. Рокотов разрядил оружие и положил перед хирургом. — Что скажете, Лев Анатольевич? — Иван показал один из патронов криминалисту. — Ну, очень похоже на те, что мы нашли на месте убийства. — Проверим? — Давайте. И капитан вынул из своего саквояжа свёрточек с двумя гильзами. Йоффе и Рокотов их поставили рядом так, чтобы было видно — на донце патронов из пистолета и на донце гильз найденных в палате убитого одни и те же номера — Вы понимаете, что это означает? — спросил Рокотов у Афанасьева указывая на находки. — Что же? — спросил врач, словно надеясь, что ещё как-то удасться выкрутиться. — Это значит, что патроны из пистолета и гильзы с места убийства — из одной пачки, которой заряжали пистолет. А следовательно, именно из этого пистолета был убит капитан. Думаю, тут осталось полно ваших отпечатков на пистолете. Нашему криминалисту будет несложно их найти. Афанасьев окончательно поник, обхватил голову руками, а Рокотов принялся рассказывать, как всё было на самом деле. Иван рассказал, что это именно врач застрелил капитана выдав это за нападение диверсантов — стрелял из «Вальтера» с глушителем, подаренного одним из спасённых им когда-то танкистов — врач будучи воспитанным в технической среде и соприкасаясь с ней по службе, прекрасно разбирался в технике. А эту историю с подарком знали многие в его госпитале. Убив капитана, врач распахнул окна и оставил след от своего же ботинка, чтобы уж точно походило на диверсантов. А убил он, чтобы скрыть свою врачебную ошибку, которая сразу же бы обнаружилась, как только за проверку смерти капитана взялись особисты. А так, инсценировав нападение, он рассчитывал в крайнем случае сбежать, а в лучшем — надеялся, что никто ничего не заметит и будут упрямо искать несуществующих диверсантов. Даже медсестры ассистирующие на операции были уверены, что это сделали диверсанты. А то, что врач ходил по коридору в момент убийства — никто внимание не обратил, свой ведь. — Я предлагаю написать вам явку с повинной и во всем признаться, это может смягчить решение трибунала по вам. — А смысл? За убийство чекиста мне всё равно вышка… Даже если бы он умер после операции. Вы бы всё равно меня засадили! — За то, что вы неверный диагноз поставили вам бы смогли предъявить только по 111 статье, за халатность. А по этой статье всего три года максимум. А теперь вам за убийство грозит до десяти лет. Ваше деяние квалифицируется именно по статье 136, пункт «д» — убийство лицом, на обязанности которого лежала особая забота об убитом. И тут ваша явка с повинной, полное раскаяние и содействие следствию поможет вам избежать максимального наказания. Думайте, Виталий Леонидович. Рокотов протянул к майору перо, чернильницу и листы. Афанасьев немного посидел, подумал, взялся за перо. — Я очень испугался, когда зашёл в палату и увидел, что капитану стало хуже. — произнёс Афанасьев подняв глаза на Рокотова, голос сделался оправдывающимся. — Очень. Я много лет уже оперирую, но в тот день у меня было четыре операции подряд — сапёры подорвались на мине… Я просто устал! Понимаете, устал!.. И проглядел… Если б, то я… А он же чекист!.. Меня уже однажды чуть не посадили за то, что я просто помог нашим же солдатам, раненым, когда их лежачих финны в упор расстреливали! — И поэтому, в отместку и чтобы свою ошибку скрыть, вы убили человека, который никак не причастен к этому? — в разговор вступила уже Елагина. Афанасьев резко обернулся. — Не причастен?! Да от вас никогда ничего хорошего ждать не нужно! Вы посадите любого, лишь бы показать, как вы с врагами народа боретесь! Даже если этот «враг» — всю жизнь отдал тому, чтобы спасать ваших же солдат! Елагина шагнула к хирургу. Взгляд её был холодным и жёстким. — Если однажды вы пострадали от ошибки конкретного человека, это не значит, что все, кто такой же как и он профессии — такие же. Если бы раньше я искренне посочувствовала вам, то сейчас, когда вы убили беспомощного человека, как те финны, которые напали на ваш госпиталь — у меня и капли сочувствия для вас нет! Афанасьев остановил взгляд на Елагиной, было видно, как некомфортно ему было сидя перед ней и смотря снизу вверх на неё. Однако, было видно и то, как что-то окончательно сломалось внутри него. — Пишите обо всём, гражданин Афанасьев. — Рокотов пододвинул ближе листок к майору. И хирург стал писать.

***

Во дворе госпиталя привычная неспешность. Октябрь всё больше мрачнел и холодил. Зима подбиралась. Завершив дело с убийством капитана Ермакова, Рокотов ещё несколько дней пробыл на лечении, хотя постоянно торопил выписать его, говорил, что уже здоров, ничего не болит и он абсолютно готов к работе. Эти настойчивые просьбы вскоре удовлетворили. В день выписки, неожиданно в палате появилась Света. У неё были новые вещи для мужа и новые, чистые документы. Оставалось только гадать, как она узнала о том, что Иван покидает госпиталь. «Наверное, врача моего уговорила ей первой сказать, когда меня будут выписывать» — пытался всё же догадаться Рокотов, когда Света зашла к нему. Впервые за несколько дней к ней робко пробилось тепло. Собравшись они зашагали к машине, ожидавшей их за воротами. — Как ты? — было слышно, что Света не дежурно интересовалась мужем; они только вышли из госпиталя, а она уже спрашивала. — Здоров. — опять без лишних слов услышала она в ответ. Ещё несколько шагов молча и неожиданно Света остановила Ивана. — Вань, давай застегну, а то ветер, застудишься. — протянула Светлана ладони к пуговицам и отгибая обратно лацкан, ей всё думалось, что ему поддувает, а там как раз только зажившая рана. Но вместо «спасибо», вместо любой другой благодарности, Рокотов спустил с себя её руки. Не резко, но явно давая понять, что это ему не нужно. — Не надо. Я сам. — проговорил он в ответ и шагнул дальше к машине, но так и поднял лацкан и не застегнул. Больно на такое отношение к себе смотреть Свете. Самое больным было то, что она понимала, что она и вправду виновата. Ваня не терпел лжи. От близких особенно. И не терпел, когда от него скрывали главное для него. Она поплелась за мужем к автомобилю. На сапоги липла листва, брошенная, осиротевшая, растоптанная.

***

Они не заезжали домой, Рокотов попросил ехать сразу на службу, в штаб. Носовихин был очень рад тому, что Иван Григорьевич вернулся, оправился от ранения. Действительно, у Ивана был очень бодрый вид. Подполковник поблагодарил за быстрое раскрытие дела даже когда Рокотов был не в должности. — …Но у меня для вас есть новость. — произнес подполковник после того, как раздал благодарности. — Вас командируют в Германию, очень нужны для обеспечения порядка в одном из городков, где сейчас квартируют наши части. Они обеспечивают порядок в Нюрнберге. — А почему мы? — удивилась Елагина, неужели они единственные толковые следователи? — Нужны лучшие следователи, которые смогут в самый короткий срок раскрыть преступление. Возможно слышали, скоро в Нюрнберге, должен состоятся военный трибунал над верхушкой нацистской Германии. Международный трибунал. Наша страна выступает на этом процессе. И он крайне важен для всех нас. Поэтому — самые серьёзные меры безопасности. — объяснил Носовихин. — Это приказ из Москвы, там это решили. Если честно, не хотелось бы мне, чтобы вы уезжали, привыкли к вам. Но, думаю, сами понимаете, что ваша командировка — дело государственной важности. И Ивану, и Свете тоже не хотелось уезжать — тоже привыкли, сработались. — Едем только мы? — спросил Рокотов о подробностях своего нового назначения. — С вами шофером откомандирован сержант Мамиев. Он же при вас был всё время. Решил, что пусть и там, на новом месте будет. — добавил Носовихин. — Отбываете уже завтра. Самолёт в полдень. Вечером, дома, Светлана и Иван собирали по чемоданам свои вещи. Снова их звала дальняя дорога. Они снова нужны были там, где трудно и непросто. Покой им мог лишь только сниться в перерывах между запутанными и опасными делами.