Еще одна проблема Северуса Снейпа

      Гермиона навестила Мелису Смит вечером следующего дня после того, как та расплакалась и потеряла сознание в кабинете зельеварения. В душе она испытывала смешанные чувства к этой хрупкой девочке: с одной стороны — неосознанная симпатия, которая проявилась с первых минут их знакомства, с другой — жалость и слабый оттенок презрения к чужой слабости. Наверное, Мелиса была безумно похожа на Гермиону в детстве, и раздражение вызывали те черты и поступки, которые Гермиона хотела бы забыть.       Не до конца понимая, как она относится к пятикурснице и почему идет ее навещать — это было совершенно необязательно — полностью ее инициатива, Гермиона заглянула в Больничное крыло. Теплый маслянистый свет растекался по каменным стенам, рядам постелей и ширм и небольшим белоснежным шкафчикам с лекарствами. Мадам Помфри обхаживала одного из игроков в квиддич, несколько занавесок были зашторены — ребята болели и отдыхали. Постель Мелисы располагалась у окна, соседей у нее не было. Когда Гермиона приблизилась, девочка читала учебник по Трансфигурации. На лбу пролегла морщинка.       — Мисс Смит… Мелиса, — тихо позвала ее Гермиона, и студентка вздернула голову. У нее все еще были опухшие и красные глаза. — Как ты себя чувствуешь?       Стыдливый румянец принялся заливать впалые девчачьи щеки.       — Все хорошо, мисс Грейнджер. Простите за ту сцену, я… я не знаю, что на меня нашло. Это было ужасно. Простите.       Гермиона выдавила из себя слабую утешающую улыбку. Взгляд непроизвольно соскользнул за учебник, и Мелиса тут же захлопнула его, оставив, правда, палец между страницами вместо закладки.       — Профессор Снейп, наверное, очень разозлился.       — Не без этого, — не стала переубеждать ее Гермиона. Честно говоря, она сама не знала, разозлился ли профессор Снейп — его лицо было полностью непроницаемо, он ни разу не повысил голос и даже признал произошедшее за свою ошибку в кабинете Дамблдора!       Мелиса приоткрыла было рот, чтобы что-то сказать — «он итак меня ненавидел, а сейчас уничтожит» или что-нибудь в этом роде, — но промолчала.       — Профессор Флитвик дал тебе освобождение на неделю ото всех занятий.       — Я знаю, — уныло кивнула Мелиса. — Мадам Помфри собирается продержать меня здесь еще несколько дней. Она дает мне какие-то снадобья, и все плывет перед глазами. Никак не могу сосредоточиться. А у нас первый зачет тринадцатого числа.       — Мелиса.       — Не могу ничего запомнить. Мне так сложно учиться, мисс Грейнджер, — вдруг призналась она. И в этом тихом голосе Гермиона услышала столько отчаяния, что не смогла найти подходящих слов для ответа. Она просто смотрела в глаза пятнадцатилетней девочки, мир которой был сосредоточен лишь на учебе — она жила от книги до книги, от хорошей оценки до похвалы педагога — и видела маленькую себя. Еще ту, далекую, до дружбы с Гарри и Роном, но ту «идеальную» себя, которую она пыталась не потерять.       Мелиса была ее юношеским идеалом, но почему же казалась Гермионе такой жалкой, потерянной и пустой?       — Кем ты хочешь стать в будущем?       — Как папа скажет. Пока мне нужно хорошо учиться, чтобы сделать достойный выбор.       — Как папа скажет?       — Да, — не задумываясь, кивнула Мелиса. — Он очень умный и точно знает, где я пригожусь. Сам всего добился, и мне поможет.       — А кем бы ты хотела быть?       Если так подумать, Гермиона знала, что этот вопрос проберется вглубь девочки. Что она, все время игнорирующая его, после той их беседы у ее койки в Больничном крыле будет задавать его себе постоянно. Что она осознает, что не представляет из себя ничего, кроме идеальной студентки, что она оглянется по сторонам и ей станет очень больно.       Гермиона все это знала. Даже не так, она надеялась, что все так и будет.       — Кто ты, Мелиса?       Она сделала это специально.       Это будет честно.       Гермиона дала возможность содрать с себя «идеальную» карикатурную оболочку, дала повод задуматься — если такого человека, как Мелиса, об этом спрашивает уважаемый ею взрослый, почти профессор, она не может не задуматься. Она привыкла полагаться на слово старших, жить по принципам и заветам, которые ей вбили в голову. Она привыкла быть хорошей, потому что только так могла заполучить родительское расположение в доме.       Но горькая правда — всем остальным плевать. Чем раньше она это осознает, тем лучше.       Когда в тот вечер Гермиона вышла из Больничного крыла, у нее было тяжело на сердце. Она недолго говорила с Мелисой, после двух самых главных вопросов прозвучали итак понятные вещи и известные всем вещи — ты не должна зацикливаться только на учебе, зубрежка — не знания, нужно давать себе отдых и уметь прощать ошибки, но все ее слова, Гермиона знала, пролетели мимо ушей. Мелиса молчаливо выслушала лекцию, поблагодарила за то, что Гермиона ее навестила, и даже отложила учебник в сторону, но она не слышала тех слов. Самое главное, что она должна была услышать, уже жужжало где-то в голове и не давало покоя. Только, Гермиона не была уверена, что Мелиса вновь не заглушит эти вопросы. Ей удобно жить по старой схеме. Что-то менять, искать новое, отказываться от себя прошлой — какой бы она ни была — это не дело пяти минут и нескольких слов мало знакомой практикантки. Это более долгий и сложный процесс, который может закончиться неудачей.       Издалека до ушей донесся юношеский смех, вырывая из прострации. Одна из команд по квиддичу возвращалась в гостиную после тренировки. Среди разрумяненных лиц Гермиона заметила Эмира, но тот поспешно отвернулся и поздоровался с ней вместе со всеми, не поднимая глаз.       Интересно, кто-нибудь может ответить на вопрос, кто он?       Кто ты, Мелиса?       Кто ты, Гермиона?       Кто мы все в жизнях друг друга? Почему существуем? Почему пересекаемся? Почему так влияем друг на друга?       Гермиона хотела бы сказать, что знает ответы, но это было ложью. Она лишь озадачила студентку, хотя сама не дошла до понимая тех вещей, которые бы хотела знать. Обретенное в юношестве понимание, которое, казалось, было правильным, оказалось ложным, и ее поиски вновь начались. Поиск себя — каждый раз нового — будет длиться всю жизнь. Нельзя так яростно критиковать Мелису за то, что она уткнулась в тупик. Гермиона сама в нем.       Каждый по-своему в тупике.       Но сегодня Гермиона нашла один из ответов на то бесчисленное множество вопросов, что роилось в ее голове: она не презирает Мелису. Ей просто жаль ее. Жаль девочку, которая могла бы многого добиться, но которая убивает себя дикими и неоправданными нагрузками. Жаль девочку, которая не умеет желать и ничего не желает для себя в будущем. Жаль девочку, запершую свое сознание в маленькой коробочке и существующую в качестве марионетки своего отца.       Быть может, стоит написать ему письмо? Показать, до чего он довел собственную дочь?       Гермиона спускается в подземелья и неосознанно поворачивает не в сторону своей комнаты, а к кабинету профессора Снейпа. Он находится за своим столом. Что-то пишет на пергаменте — тишину в комнате разрезают лишь его дыханье, скрежет пера по бумаге и треск огоньков на свечах.       — Я навещала мисс Смит, — тихо отвечает Гермиона на не заданный вслух вопрос. Обращенные к ней глаза профессора Снейпа мерцают, словно два колдовских омута со сцеженной в них тьмой. — Ей уже лучше. Взялась за очередной учебник.       Профессор Снейп опускает голову и продолжает что-то писать. Несколько минут он не обращает на Гермиону внимание, и она, чувствуя неловкость, уже подумывает уйти, когда он тихо спрашивает:       — Вам жаль ее?       — Да.       — Ожидаемо. И что вы хотите сделать?       — Я не понимаю, о чем вы, профессор, — слабо улыбается Гермиона. Снейп поднимает голову и вновь смотрит на нее. Под тяжестью его взора становится еще неуютнее.       — Зная вас, вы наверняка хотите что-то сделать, чтобы помочь ей.       Если он и умеет читать мысли, то делает это очень неплохо — мелькает в голове у Гермионы, и она сплетает руки в замок перед собой. Улыбка так и не сползает с ее лица, словно приклеенная.       — Я раздумывала над тем, чтобы написать ее отцу. Судя по тому, что мисс Смит сказала мне, она учится для него.       — Вам хочется так думать. В пятнадцать лет у людей уже начинает работать мозг. Она учится и для себя тоже. И правильно делает, но слишком уж упорно, — Снейп морщится. — Простая зубрежка, которая, как вы могли заметить, дает сбои. Вы тоже любили это дело, мисс Грейнджер. Странно, что никогда не попадали в Больничное крыло с истериками.       — Вы все еще считаете, что мои знания основаны лишь на зубрежке?       — Зубрежка — не знания, — коротко отрезает Снейп, и Гермиона уже собирается возмутиться, как он продолжает: — А у вас они все же есть. Так что перестаньте обижаться. Лучше скажите мне, что по-вашему сделает мистер Смит после того, как получит ваше гневное или слезное, тут уж какой стиль выберете, письмо?       Гермиона на мгновение растерялась.       — Сию минуту прибежит к дочери и будет извиняться на коленях, будто она при смерти? Проигнорирует? Спросит с Дамблдора, почему практикантка лезет в его семью? Какие у вас варианты дальнейшего развития событий?       Гермиона хотела бы ответить, что он задумается над тем, что требует слишком многого, но прекрасно понимала, что так не будет. Она не знала мистера Смита, но в ее голове почему-то рисовалась картина пухлого и мрачного невысокого человека, который целые дни проводит на работе и привык жить и делать все, чтобы продвигаться по службе. Он знает, что такое труд, и требует от дочери многого, чтобы ей было легче в дальнейшем.       Такой человек, если мистер Смит хоть немного соответствует образу в голове Гермионы, не станет менять свои идеалы из-за одной истерики. Он может спросить с дочери за ее слабость и за то, что она невесть что рассказывает преподавательскому составу, но не изменить жизненной позиции.       Профессор Снейп, видимо, следил за ходом ее мысли по выражению лица — уголок его рта дрогнул в подобии улыбки.       — У нас много студентов, и вам еще предстоит столкнуться с проблемами похуже этой. Вы будете наблюдать со стороны за их ошибками, за тем, как они разрушают свое будущее, либо тратят все силы на что-то неправильное или не предназначенное для них, но вы не должны будете вмешиваться. Первое время будет сложно, особенно с вашим характером. Все время будет хотеться помочь. И вот вам мой первый урок, мисс Грейнджер: вы не должны этого делать, потому что они проживают собственные жизни и на ошибках обретают опыт.       — Разве педагог не должен…       — Нет. Вы можете проводить воспитательные беседы, вытягивать их из болота и так далее, и тому подобное, но это неблагодарный труд. В конце концов, вы со своими советами и картинкой идеального для вас мира останетесь виноватой, — откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, менторским тоном проговорил профессор Снейп. — Хотя не мне вам что-то запрещать.       — Вы слишком категоричны. Беседа может помочь начать искать другие ценности или осознать, что человек делает что-то не так. Но даже не это важно. В работе педагога и студента помимо образования должно быть что-то большее! Ребенок должен знать, что всегда может обратиться за советом!       — Мы не их родители.       — Но мы те, кто проводим с ними много времени! Обучение в Хогвартсе длится почти год! Разве могут взрослые, которых они видят каждый день, быть безразличными?       — Не будьте, если свято верите, что из этого выйдет что-то дельное, — на удивление легко соглашается профессор Снейп. Гермиона как будто бы даже оступается — она только разгорячилась настолько, чтобы вступить в дискуссию по взволновавшему ее вопросу, как он сдался. Это было неожиданно и немного… неприятно. Словно она проиграла в их маленьком споре.       — Выйдет, — зачем-то цедит она и делает глубокий вздох.       Профессор Снейп возвращается к своему занятию. Вновь в ушах пляшет скрежет его пера. Несколько размашистых движений внизу листа — и он откладывает его в сторону, после чего берется за следующий. Проходит по меньшей мере несколько минут прежде, чем Гермиона полностью успокаивается и отстраняется от предмета их недавнего разговора.       — Вы проверяете домашние работы? Я могла бы помочь.       Профессор Снейп на мгновение поднимает на нее глаза и протягивает ей часть листов из стопки. Гермиона забирает их, захватывает перо из его стакана и запасную чернильницу и устраивается за первой партой напротив.       Перед сном она тянется за пергаментом, чтобы написать отцу Мелисы, но даже не вытягивает листок из ящика стола. Она больше не видит в этом смысла.       (Профессор Снейп прав. Не полностью, но прав. Нельзя перегибать палку с желанием помочь, это будет дурной услугой. Если Мелиса придет к Гермионе за советом или с вопросом, она обязательно ответит ей, но не будет просто так пытаться что-то изменить.       Если человека устраивает его жизнь, нужно ли все портить? Кому-то лучше жить в сладкой ограниченности и быть счастливым, а кому-то для того, чтобы обрести счастье, требуется пройти долгую дорогу поисков.       Гермионе кажется, что она относится к последнему типу людей.       Тот кто ищет, всегда найдет.       Ей хочется в это верить.)