Смайл.

«Поцелованный апрелем, И дарованный судьбой.» С даты моего дня рождения прошло больше месяца; наступил июнь, было жарко. Ежедневно меня и Смайл навещали врачи; Смайл-старший больше не приходил. У нас часто бывал Говард и ещё какой-то седой мужчина лет 60-ти - он был нашим лечащим врачом. На условия, царившие и в палате, и больнице можно не жаловаться; однако питание, назначенное нам, меня не особо устраивало: слишком много злаков, круп и овощей, не особо много мяса. Мелкой же все вполне нравилось - к еде она не привередлива и спокойно смогла есть пересоленные блюда или же совершенно постные (последние я терпеть не могла и не могу до сих пор). Говоря о всеядности, забыла упомянуть один момент. МЯСО. Почему-то Смайл, даже просто при созерцании мясных блюд, становилась мертвенно-бледной и наотрез не хотела есть их. Поэтому все мясные блюда она отдавала мне, а взамен получала любое блюдо из моей части порции; равноценный обмен (чаще всего я отказалась от рисовой каши, которую местные повара постоянно умудрялись переварить до вязкой смеси, что часто вызывало у меня рвотный рефлекс). В один день пришел Говард; странно радостный и возбуждённый от принесённой новости, произнес: «- Тыковка моя, с завтрашнего дня ты будешь заново учиться ходить! Протезы наконец-то закончили.» Ах да, забыла упомянуть: на момент моего пробуждения у Смайл были ампутированы обе ноги и левая рука; последняя на момент вышеуказанной новости была заменена протезом, который превосходил любые, изготовленные на тот момент ( 2005г.). Протез был настолько лёгким и приспособленным к постоянной носке, что мелкая привыкла к нему невероятно быстро, научившись делать движения, неотличимые от реальной руки - вплоть до последних фаланг пальцев. Однако, на мой вопрос, когда она успела получить подобные увечья, следовали растерянный взгляд и опущенная голова. «Я ничего не помню.» И в этот раз мне пришлось ей поверит; свою предыдущую часть жизни я совершенно не помнила: как сказали врачи - амнезия. Но день моей со Смайл встречи никогда не сотрётся из моей памяти, оставшись глубоким шрамом на шее в виде следов от клыков. На следующее утро мелка приступила к занятиям; в помощи с моей стороны было отказано - все таких из-за нее меня заперли в лечебнице на неопределенный срок, будто какую-то шизофреничку! Я не могла вернуться к своей прежней жизни. Однако, по ночам, все таки предпринимала попытки выбраться и убраться подальше от этой ебучей больницы; и каждая попытка, хоть и заканчивалась трупами сотрудников больницы, но всегда была провальной - меня возвращали в палату и кололи транквилизатор - названия уже не помню. Примерно после 31 попытки, меня и Смайл переселили в специально-охраняемую палату, с более устроили условиями содержания. Ладно меня - но почему мелкую переселили со мной? Разве она не рассказала, как мы встретились? Этот вопрос, конечно, был задан самой Смайл, на что она ответила: «Мне никто не поверит, Вторая.» А, точно. Кто поверит подростку в палате строго содержания, в больнице? Но и убить ее у меня не получилось - почему-то тогда у меня просто не поднималась рука, не было сил сделать это. Кандалы, которыми приковали к кровати, ещё больше убивали мое состояние и желание хоть что-то делать. Оставалось одно. Ожидание. Ожидание момента, когда у меня точно получиться убираться отсюда к чертовой матери. И именно этот план занял долгих два месяца. За этот промежуток времени мелкая уже неплохо и резво передвигалась на новых ногах, но всегда садилась слишком резко, а вставала медленно, отчего ей было неловко; одно радовало - ходунки ей заменили костылями - значительный прогресс за такой короткий срок. Что касается посетителей, то остались лишь лечащий врач и Говард; отец Смайл не приходил. Все дни казались одинаковыми и скучными, пока не появился новый гость. Это была женщина лет 38-40; смуглая кожа, кудрявые, крашенные в тёмно-пурпурный цвет, волосы были уложены в простую прическу годов, примерно, 50-60х прошлого столетия. Образ дополняло платье в том же стиле, но уже просто пурпурного цвета и в тон платью - туфли на высоком каблуке; от такого переизбытка оттенков, грубо говоря - одного диапазона, у меня немного зарябило в глазах. К слову о них - у гостьи они были невыразительно голубого цвета, украшенные смесью из призрения и гнева. Внезапно раздался девичий, полный ужаса вопль, от которого моя кожа стала гусиной; такого сильного вопля я не слышала ни разу за всю свою жизнь. Примерно секунд 5 у меня ушло на осознание, что кричала... Смайл. Она, выронила костыли, отползла в самый дальний угол. Вопль вскоре сменился громкими рыданиями, прерываемыми вскриками; она умоляла женщину уйти, но та стояла, смотря на девочку все теми же глазами, полными ненависти. Гостья так спокойно смотрела, как заходится в настоящей истерике ребенок, что даже у меня неприятно закололо сердце. Но почему эта женщина вызвала такую бурную реакцию у Смайл? Сколько бы я не разглядывала незнакомку, она казалась обычной. Когда крики и плачь перевалили по длительности почти пол часа, мне пришлось поднять тяжёлый дубовый стол - благо силы позволяли - и швырнуть дверь, разбивая стекло в ней и оставляя на железной поверхности огромную вмятину - после этого гостья ушла. Истерика продлилась до самого вечера, пока пришедший врач не напоил Смайл лекарствами и не уложил спать. Но не это меня волнует. «ПОЧЕМУ НИКТО НЕ ПРИШЕЛ НА ЕЁ КРИКИ?»