Октябрежное

Бездна зовёт её. Жадно, требовательно, непрерывно. Цепляется влажным туманом за подол жреческого платья. Льнёт к ногам холодными тенями. «Ты нужна мне, жрица», шелестит голос Рейстлина. Настоящий Рейстлин сказал, что не нужна. Настоящий Рейстлин бросил умирать. «Дитя моё… Ты молодец, ты справилась со своим главным испытанием, осталось совсем чуть-чуть, совсем немного закончить», ласково шепчет Паладайн. Вот только голос настоящего Паладайна она не слышит, больше не слышит. А слышала ли хоть раз? Честна только Такхизис — или то, что скрывается за сладостью её голоса. «Ах, детка, мне так тебя жаль. Глупа, слаба, да ещё и слепа», насмешливая и обольстительная. «Этот мир со всеми его богами и обитателями так с тобой обошёлся… Так неужели, маленькая жрица, не хотелось тебе обменять свои слабости на их горести?» Господи, воля не моя, но твоя, не моя, но твоя… Крисания крепче сжимает руки и истовей молится, отзывается на каждую мольбу о помощи, ищет знак от бога своего. А знака всё нет и нет. А может, есть, но узреть Крисания его не в силах? Неужто последовав воле твоей, заслужила лишь новое испытание? Крисания вновь и вновь молитвенно складывает руки, смеживает бесполезные веки и вплетает свой голос в хор чужих молитв. Могла бы — охотно несла бы не только бремя своего греха, но и епитимию. Но другие жрецы отказывают ей в этом, не видя в наивности юной девы и её ошибках — греха. Но Крисания знает лучше. Не из наивности она шла за магом — из слепой гордыни и не менее слепой любви. Я приведу к тебе этого зверя… Или умру. Или не умру, но сойду вслед за ним за край мира, отдам ему не только слабое сердце, но и душу, и веру, и очи. Верну ему жизнь — и дам ему желанную божью власть взять в свои руки, даже если ценой будет тысяча тысяч жизней, законы мироздания и родной мир. Твоей ли волей следовала, Отче? Бездна зовёт. И Крисания с каждым разом словно позволяет себе пасть на ступеньку ниже. И твоей ли волею следую, Отче?