let’s make love (horribly wrong)

Сынмин не помнит, как они к этому пришли. Возможно, это всё началось с того откровения, к которому его развязала бутылка вина, поделенная на двоих в квартире Сынмина — возможно, когда-то тогда Сынмин бросил что-то про то, что он хотел бы попробовать с Чаном, а тот, дурак, запомнил всё до единого. И как он вообще мог запомнить этот пьяный разговор, которому даже Сынмин не придал большого значения?! Он думал, что они просто делятся пьяными мыслями, чтобы похихикать в моменте, но точно не оставлять их до следующего внепланового свидания, с недопитыми вином, огромной пачкой лапши, которую даже не пришлось заваривать, и принесенной курьером игрушкой. Ещё тогда Сынмин думал, что Чан строит это заинтересованное выражение лица, просто потому что он по своей природе хороший слушатель. А сейчас он сидит перед ним на коленях. Кожаный ошейник натягивается, когда Чан сглатывает, и Сынмин каменеет, забывая даже, что Чан вручил поводок ему в руки, как ту вожделенную свободу, которую передавал ему каждый раз без страха быть использованным — скорее, даже с настоящим желанием быть использованным именно Сынмином. — Пиздец, — комментирует Сынмин, когда сжимает в ладони кожаный ремешок, и металлическая цепь скользит на пол, — я… Я даже не думал, что ты… — Сынмин закусывает губу и задумывается ровно на секунду. — Так вот почему ты так долго был в ванной! Чан смеется, и ямочки на его мягких румяных щеках отменно контрастируют с его сегодняшним образом — и Сынмин не знает, почему это так сильно его заводит. Он тянется рукой за спину и обшаривает ковер, затем передавая в руки Сынмину пульт от игрушки, которая наверняка сейчас находится в его заднице, и одна мысль о которой кружит Сынмину голову. Не потому что Чан возвел свою задницу в статус неприкосновенной, а теперь интересуется незнакомыми ощущениями, хотя и это тоже, а потому что Чан снова доверяет ему — доверяет ему свой оргазм, свою неприкосновенную, свою откровенную распахнутость, всего себя целиком. И Сынмин думает, что это была его самая большая ошибка. Потому что пульт от вибратора он принимает с какой-то нездоровой улыбкой, ползущей по его лицу вверх, и кладет его рядом с собой. — Остальное я плохо помню, — Чан прочищает горло и смущенно отводит взгляд, и Сынмин только сейчас замечает его алеющие кончики ушей. — Но я выгляжу сносно, даже если на мне из одежды только ошейник за девять тыщ. — Потратился, — Сынмин улыбается, перекладывая поводок в левую руку, чтобы окунуть правую в чужие шоколадные волны на макушке. Чан ластится к его прикосновению и правда как верный пес. — Угу… — мычит Чан, подтягиваясь на месте, чтобы догнать чужую руку, — вибратор стоил сто семьдесят. — Знаешь, разговоры о твоей потраченной зарплате возбуждают меня куда меньше. — Я чувствую себя странно, — признается Чан и поднимает глаза, — особенно, когда на тебе одежда. Можно мне её снять? — Нет. Сынмин соврал бы, если бы сказал, что Чан расстроился — напротив, Чан предвкушает. Его глаза жадно блестят под приглушенным светом, а губы краснеют от того, как тревожно он их покусывает, и Сынмин плотоядно пожирает взглядом то, как наливается его нижняя губа, в которую очень сильно хочется впиться собственными. В этом он себе не отказывает. Грубо тянет за поводок, наспех намотав его на ладонь, и Чан откровенно охает с раскрытыми губами, когда Сынмин ломится вперед. Чан бесстыже стонет ему в рот, задыхаясь, когда Сынмин тянет его на себя, захлебывается чужими дикими поцелуями, так отчаянно и откровенно, словно его изводят. Сынмин так и планирует. Вообще-то Сынмину не всегда нужна власть. Но всегда нужно что-то гораздо больше этого. Ему нужен абсолютный контроль, что-то похожее, что имеет Чан на работе, и что он всегда боялся потерять, пока не встретил Сынмина — и как всё-таки хорошо, что Чан добровольно передал ему всего себя целиком, что теперь Сынмина коротит на одной мысли о том, что он может делать с ним всё, что пожелает. Почему-то каждый раз он желает его; его распахнутых в стоне губ и нахмуренных бровей, которые он сводит вместе, когда для того, чтобы кончить, ему нужно всего лишь пара движений по члену и грубая ладонь на шее. Сынмин всегда может выбрать что-то изощреннее, но он просто выбирает его, слишком неравнодушный, чтобы не дать Чану кончить. Сегодня это срочно хотелось поменять. Когда Сынмин отрывается от Чана, его губы блестят от слюны, сочные и налитые, и он смотрит на них, как на что-то красивое, что он создал сам и от чего взгляд становится отвести сложнее, особенно, когда Чан притирается между ними языком. Он представляет, как изящно они будут смотреться вокруг его члена, когда Чан будет заглатывать его до самого основания — с какими-то такими мыслями Сынмин нервно распахивает свой халат и приглашающе раздвигает ноги. Специально или нет, Сынмин снова тянет поводок на себя, когда расставляет руки на кровати по обе стороны, и Чан, не отводя глаз, тащится за ним, устраивается между расставленных бедер и кладет на них влажные от волнения ладони. Сынмина это немножечко забавляет. — Тебе бы лучше убрать руки за спину, Чани. Чан останавливается в паре сантиметров от чужого члена, лежащего на бедре, и смотрит Сынмину в глаза с заметным волнением, которое щекочет ему кожу и протаскивает дрожью вдоль позвоночника. Он послушно убирает руки за спину, и Сынмин нежно касается его щеки собственной ладонью. Мягко поглаживает пальцами, и Чан вздрагивает от этой ласки, словно его ошпаривает раскаленными чувствами. — Тебе помочь? — заинтересованно спрашивает он, склонив голову, и Чан отрицательно мычит, раскрывая рот вокруг его головки. Чан цепляется губами за член, втягивая воздух, двигает головой, и Сынмин тянется рукой к мышцам шеи, плавно играющим под кожей и натянутым ошейником, проскальзывает указательным пальцем между и чувствует, как Чан волнительно сглатывает на его члене. Как старательно вытягивает губы, притирается языком вдоль и собирает слюну. За эти полгода Чан уже выучил, как Сынмину нравится больше всего. Иногда кажется, что ему даже не требовались эти полгода — в тот первый раз, когда Чан бесстыже спустил чужие штаны прямо в пустом опенспейсе, то, как сладко и ошалело стонал Сынмин, когда Чан притирался языком к основанию и толкал член глубже, сказало ему куда больше. То, как сильно било ему прямо в горло, когда Чан сжимался вокруг, оказывалось куда более содержательным. Просто по тому, как сильно его пальцы стискивали простыни, или как раскрывались его красивые губы в глухом стоне, или как ошалело он бился внутрь, догоняя собственный оргазм на уровне инстинктов, Чан выучил его всего целиком. Сынмин твердеет как-то слишком быстро, заведенный еще тогда, одним только взглядом на чужое безупречное тело, опустившееся перед ним на колени. Иногда он даже не верит самому себе — и это всё его? Это крепкое тело, под кожей которого потрясающе перекатываются мышцы, прямо как сейчас, когда Чан старательно двигает головой, пытаясь насадиться ещё глубже — это всё Сынмину? Просто потрясающе. Иногда Сынмин проводит часы, рассматривая Чана поближе, и Чан шутит, что это выглядит маньячно, но Сынмину всё равно, когда в его кровати лежит сраное божество. — Ты такой молодец, — говорит Сынмин на грани шепота и зарывается пальцами в его волосы, довольно почесывает голову и любуется тем, как чужие губы растягиваются вокруг члена, а затуманенный взгляд устремляется прямо в него. От такого взгляда у Сынмина тяжелеет в паху. — Ты всегда так хорошо стараешься… Сынмин приглаживает пальцами волосы, и Чан довольно прикрывает глаза, настойчивее скользит ртом, и тяжелое дыхание Сынмина прерывается жалобным скулежом. Он хватает пальцами лежащий на кровати пульт, не совсем разбирается, как он работает, но то, что он работает, понимает только по тому, как протяжно Чан стонет, скользнув с его члена. Утыкается вспотевшим лбом в бедра и подмахивает задницей, когда Сынмин безжалостно прибавляет скорости. — Как ощущения? — весело спрашивает Сынмин и поднимает чужую голову, дернув цепью. Чан уже выглядит непозволительно затраханным — значит ли это, что помучить его не получится? — Странные, — сглотнув, отвечает Чан, — слишком мало, чтобы кончить. — А кто сказал, что ты сегодня кончишь? Чан поджимает губы, встречаясь взглядом с Сынмином, и его совсем не заразное веселье бьет мурашками вдоль позвоночника. Сынмин заботливо вытирает слюни вокруг его рта тыльной стороной ладони, которой потом небрежно мажет по халату, а затем откидывается назад. — Ты можешь продолжать. Чан наверняка собирается сделать это побыстрее, кончить сам, иначе объяснить то дикое рвение, с которым он насаживается на член по самые гланды, Сынмин не может. Это всё теперь больше напоминает Сынмину какую-то игру: Чан двигается глубоко и сильно, притираясь языком, а Сынмин лихорадочно крутит в руках пульт от игрушки, прибавляя скорость. Чану хорошо — ещё бы ему не было хорошо, когда здесь, наверху, Сынмин так хорошо заполняет его рот, а внизу игрушка настойчиво вибрирует у простаты; Сынмину очень хорошо тоже, потому что Чан захлебывается собственными стонами, сбитым дыханием, захлебывается ему в бедра, когда соскальзывает с члена, потому что знает наверняка, что Сынмин это не любит. Даже так Чан хочет дать ему больше, когда внутри него снова просыпается этот противный контролер, и, хоть сейчас обозначить главенство у него не получится, он может хотя бы заставить Сынмина забыть о собственном, выгнуть его против его воли. Он с остервенением жмется языком к мошонке, мягко втягивает губами, и Сынмина колотит так сильно, что он склоняется над его макушкой и не сдерживает блаженного стона. Когда Чан стонет в ответ, у Сынмина начинает кружиться голова. — Хватит, — просит Чан, и Сынмин весело улыбается, переводя дыхание, — мы не так договаривались. — Мы вообще ни о чем не договаривались, — напоминает Сынмин и, грустно вздохнув, сбавляет скорость, — ты ещё не трогал себя? Чан заваливается к нему на бедра и отрицательно мотает головой, и Сынмина ломает это его рабское послушание — он ведь не сказал, что Чану можно прикоснуться к себе, а спросить это рот был занят. Очаровательно. — Хочешь кончить? — спрашивает Сынмин, наверняка зная ответ, спрашивает это, потому что это весело, потому что та настойчивость, с которой Чан крутит головой, и тот румянец, который ползет ему до самой груди, оказываются для Сынмина слишком говорящими. — Залезай на кровать, хороший мальчик. Чан хрюкает, когда Сынмин уступает ему место и поднимается на негнущиеся ноги. Он склоняется над прикроватным столиком, хватает пальцами смазку и с тяжелым вздохом поднимается к Чану. Тот лежит на кровати, распластавшись по простыни так, словно не готов больше ни на что — и ничего страшного, потому что Сынмин готов сделать всё для него; грудь заходится в тяжелом дыхании, глаза прикрыты, бедра сжаты вместе, а влажные розовые губы жадно вбирают воздух. И Сынмин думает о том, какой он непозволительно красивый. Не дать ему кончить будет просто кощунством. Сынмин забирается к нему на бедра, вытаскивает пояс халата из-под себя, но сам халат так и не снимает, устраивается удобнее и улыбается, когда Чан открывает глаза. В животе странно крутит, когда Чан смотрит на него так, с неприкрытым восхищением, с этим откровенным обожанием, с каким он чертит взглядом всего его целиком. Сынмин ощущает себя обнаженным под ним, чистым, абсолютно открытым — и это ему подходит. Когда он наклоняется вперед, встречаясь с ним носами, Чан улыбается. — Привет, — глупо говорит Чан, и Сынмин и правда чувствует себя так, что вот-вот — и ответит ему той же заразной глупостью. — Тебе понравилась игрушка? — заинтересованно спрашивает Сынмин, когда Чан сокращает между ними жалкие миллиметры и останавливается с разочарованным вздохом. — Нет, — честно отвечает тот, — я не понял прикола. Если это было создано, чтобы ты переключал скорости так, как хочется тебе, то это не прикольно. Ты в курсе, что ты на плойке играешь точно так же? Просто жмешь все кнопк… Почему вообще у Сынмина стоит так тяжело даже от его тупых брюзжаний? Он влетает в него губами, и Чан протестующе мычит ему в рот — или потому что он ещё недостаточно подушнил, или потому что Сынмин сразу жмется к нему языком, проталкивая глубже. Чан отвечает ему звуками, которые отчаянно пытается заглушить, крепко обнимает за спину, словно пытается вжать его в себя, и Сынмин переключается на челюсть. Лижет кожу, втягивает губами у ключиц, вбирает сосок ртом, и Чан несдержанно хнычет, знакомо заламывает брови, когда Сынмин следует языком ниже и не отрывает взгляд от того сладкого блаженства на чужом лице, которое крутит Сынмину голову. Сынмин сухо целует живот, пока щелкает крышкой тюбика и выдавливает смазку на ладонь, оставляет нежное прикосновение у подвздошной косточки и, снова устроившись на бедрах, опускает руку на член. Чан стонет, стонет так неприкрыто и так громко, что ему приходится с силой приложить ладонь к губам и испуганно взглянуть на Сынмина. — Хороший мальчик, — поощряет Сынмин с довольной улыбкой, медленно двигая правой рукой по его члену, и заводит левую назад, шлепает по чужим бедрам, и Чан раздвигает их, закусывает губы и вжимается головой в подушку. — Не мешай мне, ладно? Лучше убери руки куда-нибудь. Чан задыхается, когда Сынмин аккуратно вытаскивает игрушку; задыхается, когда Сынмин туго проводит двумя пальцами по члену, собирая смазку, а затем заводит руку себе за спину и жмется подушечками к самому входу. — Расслабься, я не буду делать того, что бы тебе не понравилось, — успокаивает он, сжав пальцами головку, как раз в тот момент, когда Чана постыдно выгибает навстречу. — Чани… Чани, пожалуйста. Чан расслабляется с парой ленивых движений по члену и позволяет Сынмину проникнуть пальцами внутрь. Позволяет Сынмину всё. Он жадно наблюдает за его реакцией, когда жмется пальцами к стенкам, наблюдает за тем, как Чан заламывает брови, наверняка ещё не распробовав те ощущения, с которыми у него горит кожа, по которой Сынмин шлепает своими пальцами. Чан распахивает рот, когда Сынмин гладит настойчивее, лениво двигая другой рукой по члену; Чан подмахивает бедрами, крупно вздрагивает от того, как мягко Сынмин проходится по простате с каждым толчком внутрь. — Вибратор твой дурацкий… — со знанием дела возмущается Сынмин, надавливая большим пальцем под мошонкой, и Чан захлебывается в жалобном стоне от тех острых ощущений, которые Сынмин ему дарит, — тебе ведь куда приятнее с моими пальцами, да? Потому что я знаю, как нужно делать, чтобы тебе было хорошо. Запястье затекает слишком быстро, когда Сынмин в очередной раз крутит им, и чужая задница сжимается вокруг его пальцев — нужно бы поменять позу, или нужно было сделать это с самого начала, но Сынмин просто не может отвлечься. Ему хотелось быстро, глубоко, даже если сейчас кисть ноет от боли, а нависающие над Чаном бедра трясутся. Сынмин просто забывает о дискомфорте, когда чувствует, как Чан хаотично сжимается вокруг его пальцев, когда чувствует чужое подступающее наслаждение буквально кончиками собственных. — Я очень близко… — тяжело говорит Чан и зажимает простынь пальцами, просто потому что ему некуда деть метающиеся по кровати руки, и Сынмин крепко обхватывает член у основания. — Я сейчас… Когда Сынмин в последний раз жмет пальцами в простату, то чувствует, как сладко и сильно бедра под ним бьет дрожь, весь Чан крупно вздрагивает, стоит ему вытащить пальцы — и это всё ощущается одуряюще приятным, буквально единственным необходимым, что могло бы довести Сынмина до грани следом. Он легонько соскальзывает пальцами, сжимая член другой рукой, и Чан неконтролируемо срывается. — Я же почти! Что ты делаешь?! — возмущается он, хватая Сынмина за запястье, и тот плотоядно улыбается. Что-то в его лице меняется, когда Сынмин встречается взглядом с ним, глаза подозрительно неестественно блестят в приглушенном свете лампы, и он, отпихнув чужую руку от себя, приближается вплотную. — Ты плачешь? — волнение в голосе Сынмина припечатывает по груди, и он ласково опускает ладонь на чужую щеку, прежде только вытерев её о простынь. Мягко собирает большим пальцем слезы в уголках глаз, и смотрит до упора — Чан выглядит обиженным. — Ничего себе… я довел тебя до слез… Это сексуально. Люблю, когда мужчины плачут подо мной. — Иди в задницу. — Я только оттуда, — забавно хрюкает Сынмин, и Чан улыбается, устало прикрыв глаза. Сынмин любовно вытирает слезы, любуясь чужими румяными щеками и трепещущими ресницами, и оставляет поцелуй на его губах. А затем ещё один. И третий, четвертый — Сынмин зацеловывает его губы, пока Чан не начинает вырываться. — Люблю тебя, — говорит Сынмин, когда Чан вырывается в очередной раз, отвернув голову. — Ничего себе, — пародирует Чан, — хоть что-то хорошее я заслужил всё-таки. Сынмин любуется его недовольным лицом ещё немного, прежде чем подтянуться на руках и случайно толкнуться пахом в его. Он опускает руку вниз, обхватывает пальцами оба члена и устало утыкается лбом в чужое плечо. — Позволишь мне в следующий раз… — Сынмин захлебывается, когда начинает двигать рукой, — позволишь сделать тебе… сделать это ещё раз? Спорим, что я доведу тебя до оргазма… без прикосновений к члену? Пальцы сжимаются плотнее, и Чан несдержанно вдыхает где-то у его уха. Сынмин наваливается на его грудь, толкаясь вперед, берет безжалостный темп и задыхается Чану в раскрытый рот, хватает зубами верхнюю губу, когда чувствует, как там внизу Чан заливает его пальцы. Чан так сильно течет ему в кулак, себе на живот, его так сильно колотит, что Сынмину хватает только пары резких движений и чужого блаженного стона. Чан после оргазма чересчур любвеобильный, чересчур расслабленный, но всё ещё слишком чувствительный — Сынмин знает это и знает то, как крупно дрожит Чан, когда Сынмин ещё пару раз двигает рукой с довольной улыбкой на лице. — Месячное воздержание стоило того? — спрашивает Сынмин, и Чан смеется, зарываясь пальцами ему в бедра. — Спрашиваешь так, будто оно было по моей инициативе, — цокает Чан, обнимая его второй рукой, — слушай, может, ну его нахуй — в душ, по пивку и спать? Сынмин задумывается ровно на мгновение — и зачем вообще он тащил почти один килограмм лапши домой? — Да. Да, я согласен.