Далеко за городом

      Проснулись окончательно, когда Татьяна Ивановна уже успела приготовить завтрак. Лёша собирался на прогулку. Миша ушёл на кухню, помочь матери, а Андрей попытался тоже пойти за ним, но острая боль в ноге не дала подняться. — Проснулся, Андрюш? — Татьяна Ивановна зашла в комнату и улыбнулась. — Я завтрак уже приготовила, сейчас принесу, поешь. Тебе сил набираться надо. Воды принести? Лекарства запить. — Татьяна Ивановна, я дойду, не переживайте, правда. — Ну-ка сиди спокойно. Врач тебе сказал не напрягать ногу и два дня на неё никак не наступать — вот и не наступай. Миша! Принеси водички Андрюше.       Миха быстро принёс Князю воды. Довольный, понаблюдал немного, как тот пьёт и, развернувшись, присел на корточки, роясь в нижнем ящике комода. Найдя нужную футболку, он принялся переодеваться. — Болит? — спросил Лёша. — Ты мне что ли? — не понял Горшок. — У тебя синяк на всю спину… Ты вчера ж приложился о землю, ну когда… — Лёша посмотрел в сторону Андрея, но вовремя замолчал.       Мать вошла с завтраком. — Миша, ты почему не сказал, что синяк такой. Давай водкой разотру. — Я согласен только на внутреннее лечение, — засмеялся тот. — Да не переживай ты так, не болит. — А если нажму? Заболит. Разотрите, Татьяна Ивановна, а то потом уж точно заболит, а такое дело лучше предупредить.       Андрей принял тарелку и вилку. На тарелке была свежая яичница с укропом. У Горшеневых был свой небольшой курятник даже с большим чёрным петухом, которого Миха иногда гонял по двору от скуки. Лёша ещё несколько секунд смотрел на спину брата, а затем бросил это дело, заканчивая сборы и объявляя громкое «я гулять», так, чтобы мама точно услышала. Когда за ним закрылась дверь, Князь, отвлекшись от еды, поднял взгляд на Мишу. — Прости. Из-за меня у тебя теперь синячина во всю спину. — Андрей виновато опустил голову. — Но спасибо, правда. Если бы не ты и остальные, они бы точно меня увезли. — Из-за меня ты вообще из машины выпрыгнул, — буркнул Миха. Он надел чистую футболку и присел рядом с Андреем. — Ну не деревенский же воздух тебя здесь держит. Я не дурак, ё-моё.       В комнате было тихо. Лишь из открытого окна ветер порывами раздувал шторы. Со стены над Мишкиной (временно Лёшиной) кроватью смотрел добрый монстр-медведь с грустными глазами. Нарисованный Князем и очень похожий на Миху.       Андрей водил вилкой по яичнице в тарелке, а затем произнёс: — Ты. Ты меня здесь держишь. —Князь повернул голову к Михе и поджал губы, практически тут же взгляд отводя. — А я тебя, дурак, сам к твоему отцу послал. Остановить его не успел. А обещал защитить. Хренового друга ты выбрал, чтобы за него держаться. Теперь вот лежишь здесь, прикованный к кровати. Ты теперь без меня даже до туалета не дойдёшь.       Мама все-таки ворвалась в комнату с чёткой решимостью наложить Мише компресс из водки и через пять минут тот лежал на животе и потел под толстым зимним одеялом, чтобы компресс сработал лучше. Ох уж эта пыточная народная медицина. Но хоть мама была спокойна. Она попросила Андрея засечь пятнадцать минут и до этого времени Мишу из одеяла не выпускать, а сама отправилась в хозяйственный, а это в соседнюю деревню, значит, часа на два. — Теперь ты никуда не выйдешь. — засмеялся Андрей в кулак, наблюдая за Мишей под одеялом, а затем растрепал ему волосы, не переставая улыбаться. — Ну ничего, через пятнадцать минут вылезешь, а там и синяк быстрее пройдёт. А когда моя нога пройдёт, то будем ходить опять на речку, и вообще гулять. Ещё столько всего надо успеть сделать. Дел по горло! Жалко только, что рубашка порвалась. Думаю ее ещё можно зашить. — Князь поджал губы, но утвердительно кивнул. — Да можно. Да и вообще, зато Поручик ко мне оттаял. Это хорошо. Теперь мы реально группа!       И снова смех. Да уж, смех у него был красивый, Мише хотелось слушать и слушать и слушать его. Хотелось, чтобы он смеялся чаще.       Рубашка… У Андрея все его рубашки и кофты сгорели, а он об одной переживает. И второй альбом наверняка тоже пожара не пережил. Или пережил.       Миха вскочил. — Ты мне альбом, где стихи, не зря оставил. Вот. От огня уберёг, получается. Судьба, ё-моё!       Под строгим взглядом Андрея он все же влез обратно под колючее одеяло. Миша смотрел на Андрея, который как ребёнок радовался спасённому альбому. Сидел в его комнате, в его футболке. На одном с ним диване. И остался с ним. Из-за него… — Можно вопрос странный задам? — почти шёпотом сказал Горшок. — Мозгом Миха понимал, что будет неуместно, плохо и вообще… Вот бы убежать! Но Миха хочет знать. И всё-таки так же тихо произносит. — А ты когда в парня того влюбился, как понял, что оно, ну, это самое? Я вот просто вообще никогда ни в кого…       Андрей опустил взгляд в пол, а затем слабо улыбнулся, касаясь кончиками пальцев обложки тетради. — Я понял, что слишком часто на него смотрю, а в голове то и дело отмечаю, какой же он красивый, какой он интересный, — начал он тихо. — Мне нравилось слушать его смех, его истории, мне просто нравилось быть с ним. Мне хотелось быть с ним ближе, чаще видеть его, хотелось свободно говорить ему, какой он красивый и замечательный. И когда я сопоставил все эти факты, а мама сказала, что я невозможно счастливый бегаю последнее время, я понял, что втюрился по самые уши. — Улыбка стала совсем слабой, а затем и пропала. — Как-то так и понял. Всё просто, ты можешь не понимать мозгом, но сердце-то тебя точно не обманет.       Миха уткнулся в подушку носом. Счастливый бегает. Смотрит постоянно и думает, какой красивый, какой замечательный, как рисует классно, как хорошо с ним… Миха вдруг испытал злость к тому неизвестному парню, захотелось узнать кто он такой, кем его Княже так восхищался. Мише стало страшно. Миша не дурак, Миша понял, что правда слишком сильно привязался. Что вот это уже с зависимостью граничит и все сильнее начинает походить на влюблённость. Лучше бы Миша был дураком. Счастливее был бы.       Или просто напридумывал себе всякого, услышав, что Князев может в мальчика влюбиться… Что вообще такое возможно и даже нормально по своему. Узнай отец — выбьет всё. До крови отхлестает ремнем. Миша сбежит, конечно, опять будет у Балу в шкафу прятаться. — Сейчас любишь кого? — в какой-то слабой надежде, что у Князя там осталась какая-то любовь в городе, что он сейчас скажет об этом, и Миха это зарождающееся чувство сразу же и отпустит. Перечеркнёт все шансы. Поздно понимает, что если б любил кого там, так яростно за деревню не цеплялся.       Миха покраснел весь, извёлся и отвернулся, сделав вид, что просто шея затекла на животе лежать. А самому страшно услышать хоть слово. Вопрос уже задан, но ответ Миху разобьёт в любом случае. Хотелось сейчас к Балу. Высказать тому все что на душе и просить совета, чтобы мудрый Шура всю кашу в его голове разгрёб. Но тот придёт только ближе к вечеру. — Нет. Нет, не люблю.       Услышав это Миха замер, пытаясь понять, что вообще это в нём вызвало.       Анализировать свои чувства Горшок не любил и откровенно не умел. Чувствует и чувствует. Но это было совершенно странным, сбивающим с толку. Смесь печали, грусти, радости и ещё непонятно чего. И эта смесь бурлила и кипела в голове. — Нет, не люблю, — вдруг снова повторил Князь.       Миха услышал и в первый, но на этот раз он повернул к Андрею голову и встретился с этим печальным взглядом голубых глаз-озёр. Долго всматриваться в них Горшок не смог и снова отвернулся к стене. — Что-то шея болит, — сменил тему он. — Долго мне так лежать? — Семь минут, — тихо отозвался Андрей. Шесть минут. Пять.       Время тянется ужасно медленно, но им обоим словно больше нечего сказать. Нельзя любить друга. Хорошего друга. Лучшего друга.       Когда Миша, наконец, вылез из-под тяжёлых шерстяных одеял, он бросил тихое: — я, если что, это, на кухне. Зови, как понадоблюсь. В туалет там отвести или попить, поесть.       Шура пришёл намного раньше, практически одновременно с Лёшей. И вот с братом Горшок мог хоть ненадолго, но оставить Князя, а с Балу пойти в сарай на «поговорить». — Думаешь, я мог в Андрея влюбиться? — как всегда, в лоб спросил Миха. — А когда свадьба? — по-доброму насмешливо толкнул друга в плечо Балу. — Миха, не хмурься ты так. Просто вы так близки… Мы с Тамарой ходим парой. Вся деревня уже вас в шутку женатиками зовёт. — Да плевать, что там эти дураки говорят. Я ж сам пока не знаю, что это за чувство. — Представь, как целуешь его, — неожиданно легко сказал Балу, выискивая что-то взглядом. Потом вспомнил, что гитару Лёша оттащил в дом.       Миха глаза зажмурил. Представил, как Андрей над ним наклоняется, мягко давит на плечи, дышит на губы, смотрит пронзительно своими глазищами-озёрами, а потом целует. — Ё-моё, — шумно выдохнул покрасневший Миха. — Вот тебе и «ё-моё», — кивнул Шура. — Я одно понять не могу, — начал Миха. — Ты ж тоже деревенский, почему ты так легко это всё воспринимаешь? Ну, что парни между собой это самое… — Меня в первую поездку в Питер Яша огорошил, что он из этих, — признался Балу. — Я тогда аж уехать думал, но как-то потихоньку принял и понял. Прошёл я свое принятие, короче. Да и прав ты… Свобода, оно для человека важно. Особенно свобода собой был. Я ж сам за обе команды играю, оказывается, — подмигнул Шура. — А давайте перед Поручиком массовый каминг-аут устроим. Его ж кондратий хватит. — Ками… Что?       Балу рассмеялся, но принялся спокойно объяснять. Вскоре Горшок понял новое для себя слово. Вернувшись в дом, друзья застали, как Князь на одной ноге прыгает до кухни, а Лёша увлеченно читает его тетрадку со стихами. —Эй! Кузнечик, ты хер ли так расплыгался? — хмыкнул Балу, а затем повернулся к Лёше. — А ты чего сидишь? У тебя пациент из-под носа сбежал! — А я что? А я что сделаю? Я ж его не остановлю, мы по комплекции разные! — Лёшка, ты хотя бы попытался бы, — Балу перевёл взгляд на Миху, который уже пошёл на кухню, решая Андрея вернуть на законное место, и с кухни уже понеслись матерные возмущения Князя по этому поводу. — Мих, блять, ну я не хочу лежать! Ну у меня же вторая нога не болит! Ну чего ты, в самом деле? Ну ты, блин, ну Миша, ну я ж не наступал на поврежденную ногу, я только на целой прыгал, правда!       В комнату вернулся Миха, таща возмущающегося Князя на плече. Уложил на диван и строго напомнил. — Постельный режим соблюдать нужно. От тебя и на минуту отойти нельзя, ё-моё. — Какой ты вдруг стал заботливый, — мягким голосом подкалывал Балу.       Миха не очень свойственно ему смутился и что-то пробурчал под нос.       Лёша, восхищенный, поднял голову. — Офигенные стихи, Князь. Мне особенно про отрезанную голову понравилось. — Про дурака и молнию хитяра будущий, — кивнул Горшок. — Балу, тоже почитай. — Конечно, я про них столько наслушался от тебя… Ты ж по всей деревне счастливый бегал, всем рассказывал, какой Князь поэт крутой, а оригинал так и не показал. Непорядок. — Шура подсел к Лёше, слегка толкая того в плечо, чтобы тот поделился тетрадкой.       Лёша тетрадку подвинул, а Балу начал читать стихи, восхищаясь, совершенно этого не скрывая: — Ну Князь! Ну талантище же! Про дурака и молнию действительно хитяра будущий! Положим стихи на музыку, я там по своей части подправлю, Поручик ритм отстучит, и будем уже все вместе выступать. Ну сейчас, ты только поправишься немного, и будем в клубе выступать. Все девчонки… И не только, будут вашими. — Шура хитро взглянул на обоих парней, замечая, как концы ушей Андрея краснеют. — Ладно тебе, Шур, угомонись давай. Сначала поправиться надо, а потом уже будем выступать, — усмехнулся тот.       До вечера в их комнате было шумно. Миха даже рад был, что не оставалось времени сесть и осмыслить внезапное утреннее осознание. К обеду пришёл Поручик, тоже оценил Князевы стихи.       Потом Князева бабушка гостила. Неравнодушные соседи приносили гостинцы и говорили пару поддерживающих слов. Девчонки какие-то, которым Андрей явно нравился, но Миша не дал им задержаться и окружить того заботой, говоря, что больному нужны тишина и покой.       Под самый вечер приехала мать Андрюхи. Без мужа.       Миша ощетинился весь. Сначала на порог впускать не хотел, но понимая, что это все-таки мать, что не она Андрея в машину насильно тащила, отвёл её к сыну. Забрался с ногами на диван и всем своим видом показал, что выходить отсюда не собирается. В этот раз уж точно рядом будет, чтоб не случилось. — Андрюш, ты прости папу, он лишь переживает за твое состояние, мы все переживаем. Как ты себя сейчас чувствуешь? — Папиными стараниями пока не могу нормально ходить, легкие все ещё болят, спина разодрана, ну и синяки по всему телу. А так всё замечательно.       Надежда тяжело вздохнула, беря руку сына в свою и поглаживая ее. Аккуратно, практически невесомо — Прости папу. Может тебе что-то нужно? Я там привезла по мелочи, вещи твои, лекарства, капельницы. Даже книжки твои любимые захватила. Если ещё что-то нужно, то ты скажи, я привезу, хорошо?       Князев поджал губы, но кивнул, наблюдая как мама выпрямляется и обнимает его, целуя в макушку, в щеку и в висок, и параллельно поглаживая по плечу и спине. Гладила она все так же аккуратно, невесомо, чтобы не навредить сыну ещё больше.       Миша сидел молча, отмечая про себя, что мама у Князя всё-таки нормальная. Да может и отец не такой плохой. Князь же правда болеет. Что Миша б сам на его месте сделал? Ну, явно не стал бы свободу ограничивать. — «Ага, а кто на каждую его сегодняшнюю попытку встать на руках назад в постель уносил?» — пронеслось в голове у Миши.       Он вдруг осознал, насколько много знает о его Княже, который вот здесь рядом в деревне с ним. И как мало о том, какой он там. Где-то в городе, с родителями, какие они вообще. Его ж всю жизнь в свободе ограничивали, таскали на руках, как Миха теперь таскает. — Ты Миша, да? — спросила женщина.       Тот кивнул и весь напрягся. — Спасибо, что об Андрюше заботишься, мне Марина Степановна много рассказала про тебя. Андрюш, береги таких друзей. — она неожиданно обняла обоих парней. — Как же я виновата, мальчики.       Миша подумал, что понимает её. Тоже на себя без вины вину взял и терзает, что Князь из-за него вот так выпрыгнул. Правда, оно из-за него, но будто кто его заставлял. Сам же, добровольно. Его, вот, уезжать заставляли. И единственный, кто в этом виноват, прощения не просит, и наверное своей вины даже не признает.       Андрей кивнул на слова мамы, а затем получил ещё один поцелуй в макушку и шумно выдохнул, проводя ладонью по волосам. —Ладно, мальчики, я поехала. Пакеты с вещами я оставила в коридоре, если что-то будет нужно, то звони мне и говори, хорошо, Андрюш?       Князев кивнул и Надежда Владимировна покинула дом Горшенёвых, оставляя Мишу и Андрея вдвоем. Князь взглянул на друга, а затем перевел взгляд на ноги. — Она хорошая, просто с папой ей не повезло. Он на самом деле тоже хороший, но очень вспыльчивый и слишком опекающий. Он меня любит, но просто не знает как эту самую любовь стоит показывать… — Андрей усмехнулся, качая головой, а затем забираясь на диван с ногами и переводясь в лежачее положение. — Он просто устает много, работа-то у него муторная. А так он хороший… — Все равно, только попробует тебя забрать… — нахмурился Миша.       Вечером они втроём с Лёшей играли дурака, поедая принесенные Андрею сладости. Миха проиграл сначала брату и не самым оригинальным образом кукарекал на столе, а затем и Князю.       Увидев, как младшего рубит, а Андрей все ещё мучается, придумывая задание, Миша махнул рукой, сказав, что будет должен. Отправил брата спать и выключил свет.       Миша ушёл на кухню. Сидел там, растягивал чай, проклиная Балу за то, что тот просил представить. Возвращаться в постель было неловко. Жарко, удушливо, неправильно.       Горшок подумал, что если Князь и узнает о его мыслях как-то, то точно пошлёт. Скажет «раз уж я гей (от слова педик Миху отучил прошаренный и сдержанный Шура) так уж мне любой подойдёт? Я думал, мы друзья» Осуждающий взгляд голубых глаз-озёр, нарисованный воображением, вдруг стал почти реальным и давил.       Миша помыл кружку и поплёлся в комнату, в надежде, что Андрей уже спит. Но он не спал. Миха, напряжённый до ужаса, лёг рядом и попытался уснуть, но вдруг диван скрипнул, и Андрей навис прямо над Горшком. Тот не открывал глаза. Просто чувствовал тёплое дыхание рядом со своим лицом и замер, не зная чего ждать. Миха мог поклясться, что чувствовал, как Андрей улыбнулся, прежде чем подуть ему на лоб. — Ну давайте, дурные мысли, валите из этой пушистой башки. Спи, Мих, всё хорошо, — тихо сказал Князь и лёг обратно.       Миха открыл глаза и невольно дотронулся до своего лба, чувствуя, как сердце бешено колотится, как при беге.       Следующие несколько дней Миша спал неспокойно. Ложился на самый край, зубами к стенке, а просыпался, обнимая Андрея или закинув на того ногу. Ночью будто примагничивало.       Когда врач привёз костыли Андрею, уже можно было снова передвигаться, и тот бродил по двору, опираясь на них. Счастливый, что наконец выпустили. — Я тебе желание должен, — вдруг вспомнил Миха, невольно залюбовавшись, как Князь с абсолютно довольной мордой ковыляет к кустам малины. — В дурака играли, помнишь? Что ты там придумал?       Князь до малины доковылял, а затем обернулся на Горшка и улыбнулся, указывая пальцем на свою левую щеку — Сюда поцелуй и будешь свободен, — выдал он, а у самого уши красные от смущения, но улыбка эта его широкая никуда не пропала. Счастливые глаза-озера смотрели на Горшенева, не отрываясь, а сам Князь застыл, будто просто ждал, пока Миха подойдет ближе и быстро поцелует его в щёку. Будто нет в этом желании ничего странного. Ничего смущающего.       Миша покраснел. Встал, шёл эти пару метров будто вечность, осмотрелся на всякий случай по сторонам. Заглянул в глаза Андрея, пытаясь осмыслить, в шутку ли сказано. Но быстро поняв, что если что сам может в шутку перевести… Если все не так пойдёт. Да и Княже сам попросил. На нём вся ответственность.       Миша наклонился и припал губами у чужой щеке. На секунды две задержался. Прикосновение невинное, но как током ударило. Миша отстранился и взглядом уставился на Князя. Губы закололо, и Миша попытался посмеяться, чтоб скрыть смущение. — Может, оно как в сказке. Я тебя поцеловал, и у тебя нога пройдёт? Лягушек же поцелуи в принцев превращают, — начал нести бред Миша.       Андрей же стоял цвета спелых ягод малины, к кустам с которыми он так спешил минуту назад. Князь упёр взгляд в землю, крепче вцепился в костыль и зажмурился. — Мих, — тихо позвал он.