У меня на тебя есть особые планы

      Это было не единожды.       Сначала были медицинские маски, долгий гундеж про пациентов, которые весь мозг затрахали и «ну, для баланса вселенной теперь ты должен трахнуть меня». Он — тогда его звали Илья — садился перед ним на маленький кухонный жутко неудобный стол и, шало улыбаясь, разводил перед ним колени. И Он лез жадно к его бедрам, талии, груди. Зарывался в мягкие волосы, целовал нежные щеки и слушал жаркий шёпотом о том, как надо больше, лучше, ярче. И Он давал, пока Илья млел, кусал губы, трогал его, целовал.       Страсти было до жопы, огня тоже, даже стол дважды под ними ломался, но Он чувствовал — не то. Что-то другое. Смотрел в лицо — то же самое. Точно. Очень похожее. Только у Пети усов не было, и более колкий он какой-то весь, бледный, глаза темнее. Странно. Лицо такое же и все в нем другое.       Он искал, а Илья должен был чему-то научиться.       Так в буддизме говорят, урок пройти, карму исправить, что-то такое.       Сам Илья, обливаясь слезами над пустой могилой, под которой даже костей не было, тут ведь от Него только гравировка его имени, понятия не имел, понял он что-то или нет, выучил что-то или нет, он только хотел землю руками рыть и самому улечься в пустой гроб.       Похороны — это всего лишь ритуал, чтобы живым было легче расставаться с мертвыми.       Но как расстаться с тем, кого даже не похоронили?                     Денис колючим был, озлобленным. Губы кривил в ядовитой усмешке, раздевал Его одним взглядом, губы кусал, и Он даже думал — вот оно, точно оно. Он Петю точно не помнил, только видя чужое лицо, как с Пети срисованное, чувствовал, как в нем что-то отзывается, но нащупать и понять, точно ли это он не мог. Последнее, что он помнил о Пете — его залитое кровью лицо и внезапно голубые трупные глаза. Дениса было легко спутать с ним. Колкий, злой, издевки, усмешки. Рыки-стоны, руки — царапины, губы — зацелованные. Взгляд — дикий.       Он понял все в Топях, наконец понял. Понял, что Петя не такой. Злость в Денисе самозабвенная, дикая, такая настоящая, что аж искрит, это в его природе, в его сути. Она к себе тянет и хочется подчинить-подчиниться. Хочется зубами кусать-разорвать. Но Он понял. Петя таким не был. Вся его злость — напускная и от того неловкая, неискренняя. Он помнил, что Петя защищался, а Денису просто не от чего защищаться.       У Пети в его остром лице больше нежности, чем случилось тут между ними. Денис тоже не дурак. Поцелуи становятся холоднее, царапины — злее. Денис тоже кого-то ищет и видит, что Он — не тот.       Но Он все равно уже тут, и полюбил всю эту дикость, оберегал его, как мог, в руках убаюкивал в острые приступы, и вот тогда в Денисе что-то Петино проступало — нежное, мягкое, доверчивое, и Он знал, что Денис тоже такое и есть, как и Петя, просто для того, кого он сам ищет. Ему дать больше этих кусочков, за которыми Он подглядывает в такие уязвимые моменты, просто не получается.       И все-таки что-то в Нем опускается, холодеет весь, когда слышит, как машина падает в воду. Весь сковывается, напрягается и просто смотрит ошарашенными глазами. Руки холодные, перед глазами все мутнеет и бледнеет.       Но Он знает — по-настоящему никто не умирает.       По-настоящему умер только Петя.       Женя грубый, мрачный, им даже не о чем поговорить, кроме дел, шелестящих меж страниц картонных папок. Женя кидает короткие взгляды исподлобья и разве что не рычит. В нем угадывается что-то особенно-Петино, какой-то тихий шёпот меж его губ, острота лезвий в его словах, кривые линии в его скулах. Все знакомое, все выученное, и все — чужое.       Он знает, что никогда не услышит       я       тебя       люблю       Как было в сотню раз до этого, и все это ему облегчает. Он любит-не любит все эти копии, он обожает и отвергает знакомые черты лица, ему претит чужая нежность, хоть и жадно искомая, но не та. Он устал, но не может перестать бежать. Он ищет почти на ощупь, не находит, влюбляется       и снова хоронит.       Женя близко к себе не подпускает. Он знает о причинах, Он тоже был сразу же таким после, как Петя умер. Будет ли Женя искать ее так же?       Нет, лучше не надо, — думает онОн (кто?)       И все равно хочется коснуться до ломоты. Он плохо помнит, узнавать надо на ощупь. Вдруг? Коснутся и понять — оно. Что жмется так же, что взгляд так же неуловимо смягчается, и вся резкость внезапно замедляется до влюбленной плавности.       Петя ведь на вид тоже не тот, кем является — это Он помнит чудесно. Только коснувшись можно узнать.       И Он касается. Снова и снова. В кабинете, темных коридорах, в свете фонаря, под желтой мягкой лампой, в тьме ночи. Снова и снова. Лезет даже, к самому сердцу. Нащупать, увидеть, понять.       И ничего. Нет даже тени его, даже быстрого взгляда. Ничего.       А в руке уже вложено чужое, горячее       сердце.       Он пугается его, хватает еще крепче       и случайно ломает.       Женя тихо хмыкает.       (будто бы есть       что).       Похожие лица идут перед ними вереницей. Все есть одно и все — разное. Он цепляется за единственное воспоминание в голове, хоть оно до сих пор причиняет Ему много боли, но это единственное, что Ему осталось, чтобы не забыть. Белая кожа, голубые глаза, красный рот. Что в нем от Пети? Был ли Петя? Кто такой Петя?       Имя — ничто, просто отзвук. Он сам не понимает, что ищет, кого ищет. Ищет ли?       Что Ему нужно понять? Что искупить? Какой урок уяснить?       Но голубые глаза мерещатся на изнанке век.       Он тянется, и чувствуется же, чувствует, что все не то.       Не то…       не то       не…       Игорь просыпается, как от кошмара.       Петя?       Петя умер. Там, на трехгорке. Зек бывший. Петю в люк закидывал еще живым, кажется, Петя умер, когда был еще без сознании, там, внутри. Вроде бы… вроде бы так. Голубые глаза, красные губы…       Потерял…       Искал…       Нашел…       На…       В комнате темно, на улице поздняя осень. Сколько времени? На часах не разглядеть. Он знает, что его зовут Игорь. Странно. Его так звали всегда. Да? Он тянется, чтобы включить свет — если шесть, пора на пробежку. Игорь бегает в шесть утра. Откуда он это знает?       Щелкает выключатель, комната тонет в мягком желтом свету. Он помнит. Был такой… Женя. Похожий. И комнату помнит, и там…       Рядом что-то заворочалось, зашипело.       — Горь, совсем дурак? Три ночи, блин, че делаешь? Я лег полчаса назад.       Игорь дергается, рывком склоняется к тому, кто рядом. Кто? В руках теплые щеки, в глаза — недовольный взгляд.       Петя глядит на него с напускным раздражением, но на самом деле — безграничной нежностью.       Хочется спросить: ты же умер?       Но он знает, что Петя скажет.       «Нашел».       И вместо слов Игорь нежно целует его в кончик носа. Петя фыркает, морщит нос, потом сонно улыбается, и снова укладывается, укрываясь одеялом по самую шею. Игорь на ощупь выключает свет, прижимается к нему со спины, обнимает крепко, дышит им, слушает его ритм сердца.       Нашел.       или никогда не терял?       Или и не искал, а только пытался понять.       Сквозь дрему, почти засыпая, Петя с улыбкой шепчет:       — Нашел.       Просто холод сточных вод сменился на жар Игоревых рук. И он понял: нашел.