Зеркало

Юань представлялся себе чем-то без выразительных черт, пола и возраста. Безликий сосуд, внешне ничем интересным не выделяющийся, не привлекающий к себе внимания. Подкреплял он эти мысли своим равнодушием к собственному отражению, в которое не вглядывался, лишь смотрел, уделив этому не больше минуты. Кому важно тело? Не ему уж точно. Тогда, вероятно, Юань гордился и не жалел внимания для своей души? Но и душа, собственный внутренний мир, его не интересовали, а размышления о них лишь вызывали мигрень. Никогда не задерживающиеся надолго друзья почему-то очень любили рассуждать о морали, думать правильно или не правильно, это объективно или субъективно, уделяя этому большое количество времени и строк, в ответ лишь получая сухой и быстрый ответ Юаня, у которого при виде этой демогогии начинал дёргаться глаз, и в груди колючим ежом рос шарик бешенства. Потеряв, казалось бы и не свое тело, он впервые ощутил, насколько же был в нем живым, мясным и кровавым, таким, каким должен был быть. Тело, идеально подходящее, будто перчатка, душе, утеряно, камень, брошенный в воду. Из блёклого отражения чашки, в прошлом наполненной травяным отваром, явно подслащённым для избалованного истинного владельца тела, на него смотрел до омерзения красивый и знакомый человек, лицо которого украшало обложку романа, не раз проклинаемого Юанем. Тело совсем холодное, сделанное будто из камня, ощущалось как попытка вставить деревянный кубик в треугольное отверстие. Чужое. Чужое тело, чужая душа. Как быстро его раскроют? Наступят ногой и расколют как орех, съев внутренности и оставив лишь осколки скорлупы. Юань был любителем крайностей: при своём размеренном, медлительном стиле жизни, даже несколько наплевательском, он являлся тревожной личностью, взвывающей, до крови из горла, от малейшего изменения в течении своей реки. И эта ситуация превратила его в параноика, настоящего сумасшедшего, сидящего перед зеркалом часами, поправляя даже ресницы, выдирая "лишние" пряди волос, которые своим неряшливым, пошлым видом могли бросить тень на Юаня. Его руки то и дело сжимали рукава ханьфу, пропитывая их холодным, лживым потом самозванца, что трясётся в ужасе ночами, страшась быть раскрытым. В какой-то момент, стёртый из его измученной паранойей головы, у его бока оказался его ученик, его погибель, малыш Ло. Мальчик с присущей лишь ему одному лаской и нежностью жался к учителю, подстраиваясь под дрожь чужого тела, не задавая лишних вопросов, принимая за реальность любое оправдание, любую ложь. Благодаря его манере услужливого хвостика, у Юаня появилась возможность всегда иметь при себе зеркало, что ученик со всей ответственностью и трепетом носил при себе, желая угодить учителю. С каждым днем руки Юаня все тревожнее и слабее, разбивая очередное зеркало, он не видит в отражении своей мертвенно бледной кожи, почти серой. Стремясь выглядеть настоящим, он лишь сильнее отдалялся от желаемого. Ему не нравилось его нынешнее лицо, в каждой складке губы он искал свою, ту, что, как и он, чужая для этого мира и тела. Юань забывался только рядом с малышом Ло, почему-то где-то внутри он казался ему таким же, как и он, чужим. Будто это и не тот Ло Бинхе. Совершив ежедневный, уже ставший традицией и обязанность, прощальный ритуал, потрепав Бинхе за щеки, орумянившиеся за короткий срок пребывания в этом мире Юаня, он развернётся и уйдёт, чтобы вернуться в свою такую чужую комнату, в полу которой он хранит осколки зеркал. Однажды он посмотрится в них, отказавшись вглядываться.