Благословенно-проклятый

Почему-то Чонсону не позволили ехать в больницу и попросили вообще не навещать Чонвона, под предлогом, что ему лучше следить за домом, пока все поедут на скорой с парнем. Только вот Рики отказался от поездки, пожелав им лишь хорошей дороги. Оба стояли возле лестницы, осматривая то место, где до этого растекалась кровь. Теперь Пак совершенно ничего не понимает и от этого становится только страшней, сразу же всплывает вопрос: а не случится ли с ним то же самое, что и с Яном-младшим? Он явно не мог просто так взять и упасть с лестницы в столь поздний час, когда сам Сон был где-то в потайной комнате. Может это его так решили отвлечь от похождений по дому? В любом случае, он останавливаться не намерен и хочет наконец узнать, что таит эта семья. И меньше всего здесь стоит доверять этому японцу, что явно причастен к этому покушению. С подозрением глядя на него, парень поднимается вверх и направляется в комнату, где ранее ночевал Хисын. Чонсон совершенно не желает сейчас находиться в одной комнате с этим пареньком, только вот Нишимура всё равно идёт за ним следом, чтобы всё же объясниться. Трудно объяснить то, что думает о Джее блондин, но он явно его уважает и любит больше, чем брата своего, а этого уже хватает, чтобы бояться того, что Пак подумает о нём что-то не то. Взяв за плечо, останавливает и с губ срывается глухое "Джей", пока сам работник старается держаться, лишь бы не врезать ему. Он зол, ведь знал, что Нишимура в курсе всего, что он замышляет, но ничего не говорит, строя из себя молчаливого школьника. — Ты, наверное, думаешь, что это я, но ты глубоко заблуждаешься,— прошёл к одной из картин и случайно её задел, позволив звону пройтись по коридору, после чего внимание старшего перешло лишь на эту картину, но и бежать к ней не стал, дабы Нишимура ничего не заподозрил,— давай просто разберёмся в этом вместе? Я помогу тебе найти оставшиеся двери, а ты — заберёшь меня. — Ч... — Но будь всегда на чеку, тут есть глаза повсюду, ты мог уже давно попасться и родители могли узнать о твоих похождениях,— добавил более тихо и аккуратно, закрыв рукой рот,— тут всё тихо происходит. И работников увольняют тоже тихо. Становится даже не по себе, что только может хранить этот огромный дом, сколько же тут всего тайного и, возможно, забытого самими хозяевами. Знают ли вообще родители их о наличии ещё нескольких дверей? Нет-нет, не это сейчас волнует. Чонсон скорее всё ещё в шоке от того, что было в тех сундуках. Как и какого чёрта? Очень хотелось бы спросить у Рики по поводу этих скелетов в шкафу, но доверия к нему не прибавилось, поэтому лучше спросить то, что его также волнует, но будет выглядеть хотя бы немного безобидней. Иконы. Те самые, которые нашёл за дверью, в первой же, куда он зашёл. Достав их из портфеля, показал школьнику, надеясь, что он не начнёт грехи замаливать и не отругает за то, что тот хотел их с собой взять. Но блондин лишь сел на пол, расставив их перед собой, а после каждую начал переворачивать и снимать задние дощечки с подставкой, показывая записи, которые и на записи-то совсем не похожи. — Что это? — Иврит, точнее древнееврейский,— ознакомил с парой букв, надо же показать свои знания в этом. Учил подобные записи с ветхого завета ещё с десяти лет, чёрт бы их побрал,— это,— указывает на первую икону, стирая пыль, чтобы убедиться, что всё понял правильно,— гордыня. А следующая — уныние. Потом идёт чревоугодие. Это семь грехов, но ты — умник — принёс лишь три. И всё же тут написано то, кто является богом этих грехов и как с согрешившими расправляются. Ты бы хотел поесть крыс, пауков и жаб? Звучит как меню во французском ресторане. — Зачем это всё здесь?— тихо спросил, скорее бросая этот вопрос в воздух, не ожидая никакого ответа,— и... почему ваша семья так двинута на религии? — Наша? У меня нет семьи,— японец поднялся, подходя к шкафу. Открывает его и вываливает все вещи под ноги, пока сам забирается внутрь. Рики тянет за собой старшего, оказываясь с ним внутри и показывая отсутствие задней доски, из-за чего стена была оголённой. Точнее могла быть таковой,— этот дом старее, чем моя прабабушка, он был построен в конце семнадцатого века, но часто перестраивался и реконструировался, его хотели сделать музеем, но семья Ян его перекупила лет сорок назад,— всё это время копался в телефоне и наконец включила на полную яркость фонарик, проводя им по каждому миллиметру холста, размещающегося на стене,— и за эти сорок лет здесь произошло больше всего несчастных случаев. Половина дверей заперты, а каждая картина может являться запиской. Ты думаешь, здесь просто так нет гостей? Перед ними была большая картина "Сикстинской Мадонны", но была она изображена как-то очень странно: преобладали больше красный, бордовый и чёрный цвета, местами холст порван или потёрт. Приблизившись, Чонсон замечает, что глаз ни у кого нет — вместо этого на их месте чёрные пятна, из которых идут вниз красные дорожки. По коже прошлись мурашки, а во рту всё пересохло, дар речи покинул его, а глаза никак не отрывались от мелочей. Столько ужаса и предположений смешивается внутри, кажется, парень вот-вот упадёт в обморок от перенапряжения. Похлопав его по плечу, Нишимура выводит к свету и помогает ему сесть на кровать. Столько кошмара он ещё не испытывал, не относился к искусству, даже самому жуткому, с такой серьёзностью, ощущение, что всё здесь просто давит для того, чтобы Пак ушёл отсюда как можно скорее. Прохладная вода и вправду помогла успокоиться и упорядочить мысли. — Господин Ян и его жена росли в детском доме и их отдали в религиозные школы. Чонвона родили в семнадцать лет по глупости и тогда они начали замаливать грехи и обещали сына тоже направить на путь истины,— блондин указал на фотографии маленького мальчика, на котором было три медали, в руках грамоты, а вокруг множество людей,— он не христианин, тоже не верующий. Делает вид, будто с удовольствием молится, лишь бы родители ему давали деньги на все его желания. Не знаю, зачем им нужен стал я, но отношение ко мне здесь было совсем неприятным до твоего прихода. Как только ты пришёл — всё изменилось. Отец чаще дома стал появляться и ночует даже здесь. Мать перестала кричать на нас и увольнять каждую слугу за любой косяк. И меня перестали трогать и бить. Оба смотрели в глаза напротив и видели в друг друге что-то искреннее. Рики надеялся на то, что это всё прекратится и наступит в этом доме спокойствие, а Чонсон пытался добраться до истины, что закопана так глубоко, что на него начала сыпаться земля и он сам может быть здесь закопан. Кто знает, чьи кости в тех сундуках, может таких же любопытных работников. Ведь тут увольняют тоже тихо. — Но я знаю точно одно,— продолжил, опустив голову и сделав тяжёлый вдох,— мои родители умерли не просто так. На их кистях были гвозди. Их пытались к чему-то прибить.