Листопад

      Вельзевул не знает, сколько проходит времени. Она не слышит ничего, кроме их с Гавриилом дыхания, кроме гула крови и соразмерного биения сердец: она прислушивается и иногда считает. Тук-тук, тук-тук, тук-тук — два в одно время, спокойно и мягко, друг напротив друга. Единственными ощущениями остаются руки Гавриила на её спине и затылке, его грудь и твёрдое плечо, его тёплый запах озона и солнца. Вельзевул иногда мажет губами по коже шеи, задевает ухо, оставляя лёгкий поцелуй, и прислушивается к тому, как на мгновение сбиваются сердца и замирает Суть. Гавриил прерывисто вздыхает, Вельзевул улыбается, прикрывая глаза.       Идиллию нарушает писк телефона — и они вздрагивают одновременно, откликаясь на звук. Вельзевул приходится встать и, пошатываясь, сначала найти телефон, а потом ответить. Зачем-то снова звонит Анафема, и, мельком взглянув на время и дату, Вельзевул обнаруживает, что пикник был вчера, а за окном скоро будет полдень.       — Да?       — Ох, Вельзевул, здравствуй. У меня к вам просьба, вопрос жизни и смерти! — восклицает Анафема и чем-то шуршит, скребёт, что-то падает. — Чёрт! Можешь посидеть с Евой?       От неожиданности Вельзевул забывает, как дышать, и только вопросительно мычит в телефон.       — Пожалуйста! Ньют на работе, я уже опаздываю, а наша няня заболела, и у меня совершенно нет времени искать кого-то ещё! Пожалуйста, это на несколько часов, я заплачу!..       Вельзевул с опаской оглядывается на подошедшего Гавриила.       — Я не умею обращаться с детьми, я не…       — Мне действительно не к кому больше обратиться! — настаивает Анафема, и её голос до раздражающего молящий. Гавриил вопросительно выгибает бровь. — Я всё объясню, половину времени вообще займёт дневной сон. Ну, Вельзевул, пожалуйста?       Что-то внутри настойчиво и неотвратимо толкает к тому, чтобы сказать «хорошо». У Вельзевул не хватает времени, чтобы поспорить с самой собой — о том, что дети действительно не про неё — Антихриста вот, уговорить не удалось, хотя вряд ли дело было в ней; что она не поддаётся на мольбы и уговоры — она их вообще не слушает, о том, что всё это — где-то в прошлой, нелюбимой жизни.       — Да, ладно, — выдыхает она, потирая лоб. Гавриил удивляется сильнее. — Сейчас придём.       — Спасибо, Вельзевул, ты не представляешь, как выручила!       — Куда придём? — спрашивает Гавриил, едва Вельзевул завершает звонок. — Анафема звонила?       Вельзевул запрокидывает голову, тяжело вздыхая.       — Да. Она попросила посидеть с Евой. Без понятия, что это значит, — она смотрит на него в поисках поддержки, но, кажется, Гавриил тоже не осведомлён о том, что делать с детьми. — Пойдём?       — Пойдём.

***

      Анафема суетится, собирая вещи и раздавая указания — слишком быстро, чтобы Вельзевул успевала их осознавать — и от этого растёт смутная, чужеродная тревога. Гавриил кивает с серьёзным видом и придерживает Еву за руку, пока она бегает вокруг него, заливисто смеясь и будто бы пытаясь упасть специально.       — Всё, я ушла, — Анафема ловит и целует дочь в щёку и бросает признательный взгляд на Вельзевул и Гавриила: — Ещё раз большое спасибо! Четыре часа!       Она исчезает за дверью, и Ева смешливо смотрит на них двоих, не то затевая шалость, не то спрашивая, чем они займутся.       — Мы неплохо поладили на пикнике… — напоминает Гавриил, но уверенности это прибавляет не много.       Вельзевул снова вздыхает, оглядывая ребёнка. Да ладно! Она шесть тысяч лет руководила грёбаным Адом, при ней был порядок настолько, насколько возможно — ей удалось утихомирить десять миллионов демонов! Но даже десять миллионов демонов, на которых Вельзевул было плевать, не сравнятся с одним ребёнком, к которому она не то чтобы привязалась — она не уверена в том, что чувствует — но за жизнь и благополучие которого она сейчас в ответе.       Казалось бы, что мешает ей просто не обращать внимания? Какая разница? Но что-то усмиряет еë возмущение, что-то, что пару дней назад решило, что познакомиться с людьми поближе — это хорошая идея, что-то, что побудило взять карту Земли, а не рвануть на Альфа-Центавру, что-то, что однажды заставило посмотреть на мир другими глазами и увидеть в нём Гавриила.       Вельзевул присаживается на корточки, обращая на себя внимание Евы.       — Что ты хочешь делать?       Она задумывается, словно напоказ, и вскрикивает:       — Исовать!       Ева, не дожидаясь ответа, бежит в свою комнату, и Гавриил, идя вслед за ней, напоминает:       — Анафема говорила, чтобы ты не бегала по лестницам! Ева!       Вельзевул усмехается. Будет весело.       В комнате Евы места для двух взрослых не оказывается, и они, взяв кисти, коробочку с красками, баночку для воды и листы бумаги, спускаются на кухню. Ева деловито раскладывает перед Вельзевул и Гавриилом бумагу, с упёртым «Я сама!» набирает воду и открывает краски.       Как что-то «рисовать», Вельзевул не имеет ни малейшего понятия. Она мельком смотрит на Гавриила — он навис над пустым листом, зажав чистую кисть и посматривая на то, что делает Ева.       Ева макает кисть в жёлтую краску и резво водит ею по листу, кажется, даже не пытаясь нарисовать что-то конкретное — просто круги и линии, без узора, без принципа, хотя на её лице отражается усердие. Потом она проводит толстую зелёную линию у самого края и оставляет несколько разноцветных, грязных пятен, перекрывающих и друг друга, и жёлтое пятно, и зелёную полосу. Краска остаётся на столе, на пальчиках Евы, даже на её щеке, и Вельзевул решает, что не будет долго думать и в конце просто уберёт это чудом.       — Всё! — восклицает Ева довольно, оставляя кисть в стакане и поднимая рисунок перед собой.       Это сильно отличается от тех картин, которые Вельзевул помнит, но не то чтобы она видела очень много.       — Красочно, — выдаёт Гавриил, видимо, тоже пытаясь что-то рассмотреть.       Ева довольно хихикает и, положив рисунок рядом с собой, тянется через стол, пачкая руками футболку.       — А вычто наисовали? Есё не успели?       — Мы никогда не рисовали, — признаётся Гавриил, косясь на её рисунок.       — О, я сесяс научу!       Ева тянется за новым листом, оставляя на нём зеленовато-синее отпечатки, и принимается объяснять, как рисуются разные вещи. Вельзевул не успевает за её шустрыми мазками и бесконечным «так, так и так», а в итоге всё равно получаются пятна разной формы, мало похожие на то, о чём Ева говорит. И что-то подсказывает Вельзевул, что она тоже рисовать не умеет — она ребёнок, но всё равно делает, так смело и радостно…       Изрисовав листов семь, она устало вздыхает, безвольно выпуская кисточку из рук:       — Я есть хочу.       Вельзевул усмехается, запоминая эту мысль. Ей точно нужно попробовать порисовать.       Ева помогает разобраться Гавриилу с бардаком, Вельзевул, выслушав пересказ наставлений Анафемы по поводу еды от Гавриила, разогревает незатейливый детский обед: куриный суп и овощное пюре с котлетой. Вельзевул нравится, как это пахнет, а вот Еву приходится уговаривать: она хочет печенье.       — Если сначала съешь печенье, то заболит живот, — повторяет слова Анафемы Гавриил тем самым тоном, каким он давным-давно объяснял Вельзевул непостижимость путей Господних и то, где демоны не правы. Она улыбается и лукаво тянет:       — Мне не кажется, что это правда, Гейб.       Он оборачивается, недовольно хмурясь.       — Откуда ты знаешь?       Вельзевул выгибает бровь, но на самом деле вопрос резонный — она никогда не оправдывала своё звание на сто процентов, больше руководя, чем реально что-то делая.       — У нас не болит, — пожимает она плечами.       — Мы не люди. И не дети. Они такие хрупкие, — он с сомнением смотрит на Еву, снова пытаясь вручить ей ложку.       Ева отодвигает от себя и руку Гавриила с ложкой, и тарелку с супом и жалобно смотрит на Вельзевул. Она склоняется перед девочкой.       — Давай так, ты съешь чуть-чуть супа, потом печенье, потом ещё супа и ещё печенье, хорошо?       — Не-а. Не хочу суп.       — Ты останешься голодной.       — Хочу печенье.       — После супа.       — Не-ет.       Уговоры заканчиваются ударами ладошек по столу и побегом: Ева спрыгивает со стула и, отбежав в гостиную, складывает руки на груди, на всё отвечая короткое «Печенье». Гавриил не выдерживает и повышает голос, всё пытаясь вразумить ребёнка материнскими словами — но Ева кричит тоже, и громкие слова перерастают в один пронзительный звук — без озорной улыбки, без жалобных слёз — крик требовательный и поднимающий внутри Вельзевул волну раздражения, словно какой-то демон-однодневка посмел ей перечить.       Но Еву развоплотить не получится.       Вельзевул смотрит на неё строго, сведя брови к переносице и не пытаясь приглушить рой. Гавриил, ошарашенный произошедшим, немо наблюдает, ещё пытаясь одёрнуть Еву, но уже спокойнее, и с опаской поглядывая на Вельзевул. Ева срывается на настоящий плач, полный обиды и горести, плач, который Вельзевул никогда не слышала, и нечто колет её под рёбрами, заставляет поджать губы.       Гавриил замирает едва ли не в ужасе.       — И как теперь это исправить?       Он тянется к Еве, чтобы утешить её, но Вельзевул придерживает его за плечо, не позволяя, и не перестаёт смотреть на плачущего ребёнка. Её личико покраснело и опухло от слёз, и голос стал хриплым.       — Вель! Анафема просила нас позаботиться о ней!       — И просила, чтобы Ева съела суп вперёд печенья, а мы решили, что не знаем, можно ли поступить иначе и потому делаем так, как она просила. А договориться не получится, она не понимает аргументов, — Вельзевул разводит руки и складывает их на груди.       — И что ты предлагаешь? Она же…       — Захочет есть — съест суп. Голод — хороший аргумент.       — И мы просто будем смотреть?       Вельзевул кивает. И смотрит. Гавриил беспокойно бродит вокруг.       Постепенно плач стихает. Крик прерывается всхлипами, Ева шмыгает носом и возит ботиночком по полу, оглядывается беспомощно — но не смотрит ни на Вельзевул, ни на Гавриила, всхлипывает, размазывая ладошками слёзы и сопли, и, в конце концов, бредёт к столу. Вельзевул победно задирает подбородок, и Гавриил качает головой, чудом очищая личико Евы. Она забирается на стул, недоверчиво рассматривает тарелку и ложку, ещё бросает не то обиженный, не то полный надежды взгляд на Вельзевул — но она отвечает суровым выражением лица и кивает на тарелку с супом. Ева берёт ложку, придирчиво перебирает содержимое супа, наблюдает, как макаронина сваливается в бульон, и разделяет маленький кусочек курицы, показательно морщась, всхлипывает иногда. Вздыхает. Долго сидит. Качает ногой. Кладёт пустую ложку на язык и снова вздыхает.       — Погреть? — спрашивает Вельзевул тихо, склонившись к Еве. Она кивает.       Снова тёплую еду Ева съедает уже без вопросов: и суп, и котлету с пюре, не отрываясь, и после Вельзевул кладёт перед ней коробку с печеньем, и Ева забывает все обиды.       — Я поражён.       — Если честно, я тоже, — выдыхает Вельзевул и опирается о плечо Гавриила. Он обнимает её, гладя по волосам. — Не представляю, как люди с этим справляются.       Кажется, что детский плач ещё звучит в её голове, отдаётся эхом, отчего Суть передёргивается.       — Что будем делать дальше?       — Иг-ать! — вскрикивает Ева и, оставив печенье, спрыгивает со стула, хлопая в ладоши. — В п-ятки!       Это идея приводит в тупик. Вельзевул всё ещё знает только три игры: в мяч, догонялки и там, где напиваются — что-то подсказывало, что с детьми в такое не поиграешь.       — Что это? — уточняет Гавриил, и Ева широко распахивает глаза:       — Ты не знаес?! — он качает головой. — Тогда сусай: один зак-ывает газа и ситает, от так, — она зажмуривается, закрывает глаза ладошками и чеканит, пронзительно громко: — ас, два, т-и, четы-е, пять, сесть, семь, осемь, девять, десять! — она опять вскрикивает, убирая ладони с лица, — а д-угие пьятутся и он их исет!       — Звучит не безопасно, — тянет Вельзевул, продравшись сквозь путанные объяснения. Голова ощущается ещё тяжёлой. — Мы буквально не будем тебя видеть.       — Да! Подг-ядывать ни-изя, — Ева, прищурившись, трясёт кулачком, выставив указательный палец. — Чу не я!       Гавриил вопросительно смотрит на Вельзевул, на Еву, чего-то от них ждущую, и пожимает плечами, повторяя за ней:       — Чу не я!       Ева радостно взвизгивает, и показывает на Вельзевул пальцем:       — А, ты ситаес! — и убегает в коридор, ведущий из гостиной и кухни со столовой к остальной части дома.       — Закрывай глаза, — говорит Гавриил и убегает вслед за Евой, и Вельзевул слышит её крик:       — А, тут я пьячусь!       Вельзевул остаётся только снова вздохнуть, закрыть глаза и послушно досчитать до десяти.       Поиски не должны затянуться, думает она, обходя дом, теперь внимательно рассматривая его. Она не смотрит на первом этаже — только заглядывает в ванную комнату и кладовку под лестницей. Пустой и тихий, при ясном свете дня дом кажется совсем иным, чем Вельзевул запомнила его. Здесь так много белого, что слепит глаза, прямые углы и линии, не то металл, не то камень… Бродить здесь в одиночестве, заглядывая за закрытые двери — словно подсматривать за чужой жизнью, неуютно, неловко.       Вельзевул ступает тихо, пытаясь услышать голос Евы, дыхания или малейшие движения, волнующие воздух, но, кажется, это против правил. Люди не очень хорошо слышат. На втором этаже четыре двери: в ещё одной кладовке пусто, три оставшиеся, включая детскую, вероятно, спальни. В одной, на первый взгляд тоже никого, но в ней есть большой шкаф и ещё одна дверь. Вельзевул какое-то время размышляет, сможет ли Гавриил влезть внутрь, и от представшей перед глазами картины становится смешно. Но в шкафу ничего нет, даже вещей. Да и в принципе спальня выглядит… нежилой, как в мебельном магазине. В ванной комнате, кажется, прятаться особо негде, но вместо душевой кабинки там стоит ванна с задёрнутой шторкой.       Вельзевул открывает её резко — и в ванне, прижав колени к груди, сидит Гавриил. Он смотрит на неё почти жалобно, и Вельзевул заливисто смеётся.       — Что?       — Я тебя нашла, — улыбается она, опираясь о бортик ванны. Их лица теперь так близко друг к другу, что все мысли наполняют воспоминаниями прошедшей ночи, и Вельзевул становится жарко.       Она уже хочет подняться, чтобы найти Еву, но Гавриил легко касается её губ своими, улыбаясь, и смотрит в глаза с нежностью — и как будто само время останавливается. Вельзевул, склоняя голову, целует его в ответ, прижимается чуть дольше и жмурится, чувствуя его тепло и мягкость… Она заставляет себя отстраниться с большим трудом.       — Вылезай. Поможешь найти Еву?       Ева находится в детской, где куча разбросанных по полу игрушек, пёстрые стены и рисунки на дверцах шкафов. Она прячется под кроватью, и когда Вельзевул склоняется, чтобы проверить, то вскрикивает так, что Вельзевул вздрагивает и бьётся головой о кровать.       На лбу снова появляется пластырь, под почти сочувствующие смешки Гавриила.       Следующим считает он, потому что его нашли первым. Куда прячется Ева, Вельзевул не видит, но сама идёт на второй этаж в кладовку. Здесь много вещей: какие-то коробки, наставленные друг на друга, стеллажи с непонятными баночками и бутылочками, шкаф с пальто и плащами — Вельзевул забирается туда и скрывается за одеждой в ожидании.       Гавриил тоже ходит тихо, и Вельзевул без труда представляет, как он двигается, как приоткрывает двери и заглядывает, как вертит головой, осматривая комнату и уперев руки в бока… Внутри неё снова начинает нежно жужжать рой, и она вздрагивает, прижимая руки к груди, опасаясь, что Гавриил услышит. Но раньше раздаётся детский крик. Вельзевул усмехается, качая головой; одежда шуршит от её движений, и она замирает снова, вжав голову в плечи и обняв себя за колени.       Ева зовёт её по имени на разные лады, и Гавриил присоединяется, будто это сработает. Вельзевул не знает, можно ли так делать по правилам, и должна ли она откликаться, но на всякий случай выбирает сидеть тихо и ждать, пока они сами не обнаружат её убежище, и только гадает, кому повезёт больше; ближе оказывается голос Гавриила. Он скрипит дверью кладовки, произносит уже не так громко:       — Вель, ты здесь? Вель?       Она чувствует, что он улыбается, прекрасно зная, что она не ответит — а он всё равно её найдёт. И от этой мысли так странно щемит сердце и ноет Суть, что эти несколько мгновений, пока Гавриил не откроет створки шкафа, становятся невыносимыми — и Вельзевул открывает их изнутри.       — Ай!       И одна из них врезается со всего размаху Гавриилу в лоб. Вельзевул буквально вываливается из шкафа.       — Прости!       Гавриил смеётся, качая головой, а на шум прибегает Ева. На покрасневшем ангельском лбу остаётся отпечаток дверного уголка и отговорить девочку от ещё одного пластыря не получается.       — А я говорила, что это не безопасно, — напоминает Вельзевул, пока Ева «лечит анку».       Они играют ещё несколько раз. Вельзевул пытается спрятаться за шторой, Гавриил под кроватью, а Ева в куче игрушек — и когда Гавриил находит её там, она спит.       — Мне кажется, это не то, что имела в виду Анафема, когда говорила, что Еву нужно постараться уложить спать к двум часам, — замечает Гавриил, садясь на пол.       Ева лежит прямо на ковре, свернувшись калачиком и обнимая плюшевую обезьяну.       — Думаю, если она в итоге спит и с ней всё в порядке, то волноваться не о чем. Надо только положить её в кровать.       Вельзевул берёт Еву на руки, подражая Анафеме, когда та несла уставшую дочь в машину после пикника. Маленькое тельце ощущается горячим и хрупким, и Вельзевул боится сжать его слишком сильно или уронить… Ева сладко причмокивает губами и переворачивается на другой бок, когда оказывается в кровати.       — Она милая, — заключает Гавриил.       Вельзевул только кивает, вдруг почувствовав себя так, словно опять разогнала десять миллионов демонов. Она садится возле кроватки, вытянув ноги, и Гавриил садится рядом, привлекая Вельзевул к себе и укладывая её голову на колени, зарывается пальцами в волосы. Вельзевул прикрывает глаза. Остаётся только дождаться Анафему…       — Вель, — шепчет Гавриил спустя время, — меня беспокоит одна мысль.       — Какая?       — Кхм, процесс… ммм… деторождения.       Внутри Вельзевул что-то дёргается и отдаёт горячим.       — А что с ним?       — Ну, это процесс деторождения, — Гавриил делает акцент на последнем слове. Он мнётся, не зная, как сформулировать свою мысль, но Вельзевул понимает и вздыхает, расслабляясь.       — Нет. Не для демонов. Мы не можем больше создавать.       Он молчит какое-то время, замирает, прекращая движения, и Вельзевул поводит плечом, прося продолжить.       — Звучит грустно.       — Мне всё равно на это. Раньше и без того забот по горло было, а сейчас… — она вздыхает, не желая заново погружаться в ту первобытную ярость, которая охватила её после Падения, которую она глушила долгие десятилетия. Она создавала звёзды, создавала живых существ, и что осталось?.. Но Гавриил ведь совсем не об этом, и её затапливает волнение. — А ты… ты бы хотел?       Она поворачивается, чтобы посмотреть ему в глаза. Они кажутся тёмными, и губы задумчиво поджаты.       — Не уверен. Не знаю. Слишком сложно.       Вельзевул кивает: вот именно, и потягивается, удобнее устраиваясь под руками Гавриила. Они могут засчитать Еву за своего ненастоящего ребёнка.