Бешенство и ласка

      Рука, покрытая марлевым бинтом, уже не саднит; капельки алой крови не стекают с моих ладоней. Однако страх все еще клокочет в груди, истощенно кричит и разрывает глотку, стараясь вырваться наружу. Комок, сотканный из страха, мешает ему выбежать из моего тела и достичь уха медсестры Джинн. — Люмин, — голос женщины старается успокоить мои озабоченные вздохи. Она аккуратно треплет меня по голове и, немного отойдя, начинает рыться в столе с документами. — Черт, мне очень нужен этот учет. Я не смогу остаться, пока не сбегаю за нужным мне листком бумаги.       Я снова открываю рот, но вместо слов из груди вырывается жалобный скулеж. Хочется вырвать язык — к чему он мне, когда я даже причину собственного страха выдать не могу? Что-то блокирует речь, играется со мной. Как будто так интереснее. Так куда приятнее. Беспомощность как раскаленный металл — плавиться и болезненные ожоги на коже оставляет.       Я кусаю губу до кровоподтеков, пока язык инстинктивно не слизывает выступившие капли крови. Прижимаюсь к койке, отрешенно качаю головой, принимая заявление Джинн. Деваться некуда: либо я молча принимаю ее предложение и стараюсь дожить до возвращения, либо сгибаюсь в судорогах от подступающей рвоты в попытке выдать замысел Тартальи.       Только пожалуйста, — отчаянно мечется в мыслях, — возвращайтесь быстрее.       Дверь захлопывается прямо перед моей койкой. Теперь я одна: наедине с мыслями, со страхами.       И с паранойей, которая заставляет слышать его дыхание и неспешные шаги. Я молю Всевышнего о том, чтобы Тарталья забыл про мое существование, больше никогда обо мне ничего не знал. Все воспоминания, — болезненные и приятные, — сбиваются в кучу и разбиваются прямо у моих ног. Я ломаю их, топчу туфлями. Больше не хочу знать этого человека, дышать с ним одним воздухом, понимая, что он в любой удобный момент готов убить меня.       Он придет, — почему-то я слишком в этом уверена. Поэтому мне остается лишь ждать, старательно удерживая вырывающийся наружу ужас. Со мной такое впервые — страшно настолько, что звенит в ушах и застревает комок рвоты в горле, вынуждая меня замереть и прислушаться.       Дверь, как по приказу, неспешно открывается. Издевательски медленно.       Как бы я сильно я не готовила себя к его приходу, тело все равно предательски залихорадило. В дверной щели я вижу его взгляд: глубокие синие радужки, обрамляющие обсидиановый зрачки, устремлены прямо на меня. Они поглощают каждую клеточку тела, начиная от поцарапанной руки и заканчивая моими кровоточащими губами. Ему нравится зрелище, — это я сужу по удовлетворенному выдоху, заставляющему мне дернуться. — Прошу, оставь меня, — выпаливаю я и не узнаю собственного голоса — он напоминал мне завывания подбитого зверя. Сглатываю вязкую слюну, успокаивая тошноту, и продолжаю: — Зачем тебе? Оставь.       Он ничего не говорит, а просто проникает внутрь, затворяя двери. Медленно обходит мою койку, не смея приближаться, и садится за медицинский стул. Руки его начинают бессовестно копаться в чужих документах, пока сам парень то и дело украдкой поглядывает на меня. — Люмин, с тобой все хорошо? — обеспокоенность в его голосе раздражает. Сейчас его взгляд напряжен, выдавливает из себя изумление и небольшой страх. Но я знаю точно: маска волнения скрывает за собой ликующую физиономию самого настоящего садиста. — Ты с самого утра сама не своя. Может, ты заболела?       Он поднимается с насиженного места, кидая на стол бесполезные бумажки, и пытается подойти ближе, пока мой визг не останавливает все попытки. Возможно, играй он чуточку подольше, то я бы поверила, что все произошедшее — глупое расстройство моей паранойи. Но не сейчас. Не в данный момент, когда уголки его губ натянуты до ушей и демонстрируют мне животный оскал.       Он играется со мной. И увиденное его более чем устраивает. — Не трогай меня, — почти рычу я, соскальзывая с кровати и болезненно царапая копчик уголком тумбочки. Мне не составляет труда сразу же подняться и вооружиться всеми средствами, которые попались мне под руку: ножницами, бинтом и, конечно же, перекисью водорода.       Все это моментально летит в парня, достигая своей цели, но не принося никакого результата. Единственное, что осталось — это крепко сжимать ножницы в руках и пятиться назад в надежде, что медсестра Джинн скоро вернется. Хочу громко крикнуть, но терплю неудачу в очередной раз: от паники свело горло.       Из уст вырывается исключительно тихий хрип.       Руки отчаянно выискивают спасение и беспощадно откидывают вещи, встретившиеся на пути. Теперь в ушах звенит не только страх; противно и до ужаса громко лязгают металлические приборы, соприкоснувшиеся с плиткой. Я полностью опустошаю полку с медицинским оборудованием, скидываю под ноги небольшие тумбы, преграждая к себе путь. Аякса это замедляет.       Но не останавливает.       Он наступает неспеша, вынуждая меня сгорбиться от застилающей разум паники. Кажется, еще чуть-чуть — и я сама наброшусь на него с этими чертовыми ножницами. В такт моим мыслям Аякс поднимает какую-то странную баночку и, не успев прочитать ее название, откидывает куда-то за спину, заставляя ее разбиться. Горечь поражения царапает горло, раздражая глаза, и заставляет их покраснеть.       Хрип, исходящий из моего рта, переходит в животные завывания, пока руки отчаянно опрокидывают с огромным грохотом очередную тумбу. Пусть все летит в тартарары, если это продлит мою жизнь хотя бы на малую долю секунды.       Я знала Аякса больше десяти лет. Даже в подготовительной группе, когда девочки играли с девочками, а мальчики приносили проблемы воспитателям — мы с Тартальей держались поодаль и делились эксклюзивными фантиками, найденными в засекреченных местах. Его улыбка оттепелью отдавала в сердце, а сейчас пронзает его, точно копьем. Я кашляю. То ли от боли, которую мысленно приносит Аякс, то ли от нескончаемой обиды на человека, которого я считала частью своей семьи. — Я делаю это ради нас, Люмин, — шепот его, какой-то удивительно невинный для убийцы, исчезает вместе с опрокинутым столом, на котором была добрая дюжина склянок. Его слова разбились вместе со стеклом, рассыпавшимся прямо у меня под ногами.       И наконец я заликовала. Это была моя маленькая, но очень глупая победа. Когда на звук битого стекла прибегает медсестра Джинн и держит в руках тот самый отчет, Тарталья отрешенно опускает голову, и плечи его начинают предательски вздрагивать.       Смеешься, гад? Издеваешься? — Я пытался поддержать ее, правда, — голос Аякса сменился на жалобный вой — такой же, каким я умоляла медсестру Джинн остаться. И только когда Тарталья тычет в меня пальцем, я осознаю: ножницы, которые я отчаянно сжимала в руках, впились в мою кожу. — Она пыталась покончить с собой.       Нет! Это все неправда! Он убийца, маньяк!       И я снова раскрываю рот точно рыба на суше — из моих уст не издается ни единого звука. Только этот треклятый убийственный хрип. Я разгромила весь ее медицинский кабинет, не пожалев ни единого лекарства. Перевернула все тумбы и стол и забаррикадировалась в углу комнаты точно испуганный зверь. Джинн не простит мне этого.       Она лишь отчаянно машет головой, кладя документ на единственный уцелевший стол, и пальцем подзывает меня к себе, намекая, что самое время посетить директора. Я аккуратно переступаю созданный беспорядок и, свернув прямо возле одной из коек, выхожу через другой вход, лишь бы не приближаться к своему убийце.       В кабинете директора я сидела как на каторге: я не смогла придумать ни единого оправдания тому, что же все-таки совершила в медпункте. И честно, мысли совершенно не лезли в голову. Мозг был занят куда более серьезными размышлениями, чем последующие проблемы с директором Нин Гуан и медсестрой Джинн. — Ты знала, Люмин, что после такого подлежит исключение? — хладный тон Нин Гуан режет слух, но я лишь виновато опускаю голову. Они меня не исключат — это я прекрасно знаю. — Скажите спасибо своим родителям, которые пообещали покрыть расходы на последующий ремонт.       Нин Гуан вальяжно поправляет очки и недовольно отворачивается к окну, словно не желает меня видеть. Джинн, на удивление, отчаянно меня защищает: она единственная, кто подметил мой болезненный вид и очень острую реакцию на каждый шорох. Она больна, — резко заявляла Джинн, — но покончить с собой, как говорят другие, не хотела. — Как увижу — передам, — язвительно бросаю я и заставляю директора вздрогнуть. Родителей я уже не видела около трех лет; после них остались лишь счастливые письма о том, как же хороша работа в Африке, и куча фотографий, подтверждающих эту теорию. Но больше всего от родителей приходят пустые обещания о том, что скоро они вернутся.       Директор лишь понимающе вздыхает и, перелистав в сто пятнадцатый раз журнал моего класса, уверенно произносит: — Но все же, отсутствие на занятиях из-за плохо самочувствия, — фраза перебивается тихим кашлем, — и, естественно, поведения тебе не повредит. Отправляйся домой, Люмин, и завтра принеси объяснительную записку.       Она слегка озлобленно захлопывает журнал и советует медсестре Джинн проследить за тем, чтобы я в безопасности дошла до дома. Дом! До места, в котором я точно почувствую себя в безопасности. Слава Всевышнему, что я смогла отделаться одной лишь объяснительной! И, покидая кабинет директора, я случайно встречаюсь с поджидающим меня Аяксом и одними лишь губами произношу так, чтобы понял только он:       «Увидимся завтра, ублюдок».       Я чувствую привкус победы на кончике языка. Теперь я в полнейшей безопасности. Все, что осталось — спокойно дойти до дома. И в этом мне поможет Джинн. Она не отходит от меня ни на шаг, боится, что я что-то совершу с собой. Я лишь расслабленно выдыхаю и шагаю следом. Маленькие снежинки самонадеянно падают на мои щеки и ресницы, но так глупо плавятся от жара моего тела. Зима была прекрасно: мороз игриво кусал щеки, а белоснежные сугробы по-детски отблескивали у меня в глазах. От холода спасал лишь вязанный шарф и чувство полной безопасности. — Вам не кажется, — неожиданно для себя же начинаю беседу. Я должна хотя бы намекнуть на то, что не может вырваться из моего горла, — что что-то в учениках поменялось?       Джинн не сбавляет шаг, а лишь немного ускоряется, пытаясь скорее отвести меня в безопасное место. До дома идти недалеко — всего лишь сто двадцать метров. — Ты боишься кого-то, — уверенно произносит она, и в моем сердце неумолимо горит надежда. Я с придыханием оттесняю страх и теперь с полной уверенность всматриваюсь в ее силуэт. Она слегка ежится, но затем продолжает говорить так, словно выучила этот текст наизусть: — Но это все подростковое и быстро пойдет.       Надежда разбивается так же быстро, как и появляется. Я осознаю: помощи мне ждать не от кого.       Впервые в жизни дверь в моем доме закрывается на все замки. Дополнительно я затворяю все окна вместе со шторами, воссоздавая из этой коробки собственную крепость. Ключи только у Итэра. Только Итэр попадет сюда.       На этот раз я жива. И я не позволю себе снова напороться на те же грабли и остаться совершенно одной. Поэтому теперь я могу все обдумать.       Я ставлю чайник на плиту и облокачиваюсь на кухонную тумбу. Веки постепенно тяжелеют, словно наливаются свинцом: возможно, резкая смена температур (на улице ведь зима, как-никак) заставила мой организм ослабнуть. А может, дело было в эмоциональном всплеске, произошедшем со мной около получаса назад. Тарталья разыгрывает спектакль, представая передо мной безжалостным убийцей, а перед другими — отчаянным и забытым другом.       Я сжимаю руки в кулаки. Из мыслей меня выводит свист чайника. Через минуту кипяток уже плескался в моей кружке, темнея от чайной заварки и приобретая не только привлекательный цвет, но и чрезмерно приятный аромат.       Пальцы инстинктивно выудили телефон из кармана и, тыкнув на знакомый номер, набрали незамысловатое сообщение. Памятка о том, что я в порядке и отдыхаю дома, адресованная Итэру. А после извиняющиеся смайлики и просьба скинуть пример объяснительной на имя директора. От брата приходит лишь улыбающийся смайлик, а через полчаса и нужная мне фотография.       Чай я выпиваю быстро. Он расслабляет мышцы и заставляет не думать о произошедшем. Может быть, мне стоит взять больничный на неделю, а после — перевестись в другую школу? Этот вариант был самым логичным из всех пришедших в голову раннее.       Однако в дверь неожиданно постучали. Я слегка дернулась и с опаской повернулась в сторону шума.       Конечно, прошло уже около восьми часов с момента моего прибытия домой, возможно, Итэр уже вернулся. Но в чем смысл стучать в дверь, а не открывать ее самостоятельно?       Снова стук. Только уже грубее. Настойчивее.       Я подхожу к дверному проему и громко спрашиваю: — Кто там?       Тишина. Спустя секунду телефон вибрирует — смска от Итэра:       «НИКОМУ НЕ ОТКРЫВАЙ!»       Я громко вздыхаю. Страх парализует тело. Неспешно пячусь назад, спотыкаясь об собственную обувь и падаю на и так подбитый с момента медпункта копчик. Спустя секунду читаю следующее смс: «Ха-ха-ха, это ты сейчас упала? Открывай, я просто забыл ключи. Ху Тао заставила петь ту бесящую песенку, поэтому горло болит просто адски»       На смену ужаса пришла неугомонная злость — я просто вскипела! Как так можно шутить!? Итэр умел, конечно, неуместно подколоть, но это совсем перебор! Я подхожу к двери ближе и, успокаивая свою паранойю, заглядываю в глазок: Итэр стоит, опустив голову. Стыдно ему, надеюсь.       Я отворяю дверь быстро, умело справившись со всеми замками. И, посмотрев на Итэра, тут же жалею о своем поступке.       Снег под его ногами был кроваво-красным. Это не мое воображение — это точно его кровь. Он стоит неподвижно лишь секунду — чья-то крепкая рука в этой пугающей кожаной перчатке отпускает его, и он, задевая мое плечо, падает совсем рядом, покрывая собственной кровью старательно вымытый пол.       Мне хотелось плакать — настолько сильно сжалось мое сердце. Его бездыханное посиневшее тело лежало в паре сантиметров от меня. На плече, которое он задел подбородком, остался след от его крови. А передо мной теперь во всю улыбается Аякс, размахивая окровавленной перчаткой и что-то бубня.       Разобрать я не могу — отчаяние залило мне уши. Закрыть дверь уже точно не получится, так как тело брата распласталось прямо на нужной траектории. Теперь и я не дышу — лишь жалобно всхлипываю и смотрю своему ужасу прямо в глаза. Аякса это лишь забавляет: он ногой подталкивает тело моего брата и закрывает дверь. — Сквозняк запустим.       Он выглядит слишком безмятежно, словно затолкал в дом тушу пьяного, а не мертвого человека. Скидывает с себя меховой капюшон и вешает куртку на стул. Я падаю на колени под тяжестью его безразличия: он только что сломал мне жизнь, а ведет себя так, будто случайно наступил на печенье.       Стоит ему открыть рот, как я тут же срываюсь с места и направляюсь прямо на кухню. Он дергается вместе со мной. Один его размашистый шаг стоит трем моим, но я все равно успеваю забежать на кухню и ухватиться за первое, что попалось под руку — за нож. Прижимаюсь к стене, как к спасительному атрибуту и выставляю руки с ножом вперед, пытаясь отпугнуть прижавшего меня в угол хищника. — Ты думаешь, что сможешь меня зарезать? — его голос бьет по ушам тяжеловесным молотом, заставляет меня неистово завыть от несправедливости. Я уверенно махаю головой — из-за бесконечных всхлипов я не могу вымолвить ни слова. — Не сможешь.       Он подходит ближе, а я лишь сильнее прижимаюсь к стене. У меня дрожат руки и ноги, — тело, если честно, полностью лихорадит. Почему не смогу? Он уже убил меня однажды, а сейчас так нагло откинул труп моего брата, как какого-то животного. Он не считается с моими угрозами — уже совсем близко, кончиками пальцев касается ножа.       Я замахиваюсь орудием убийства с отчаянным воем. Замахиваюсь — и ничего сделать не могу.       Снова парализует тело. Мне страшно. Я не могу убить этого человека, даже если он разбил мне сердце. Инстинкты дали сбой и нож тут же отлетел в другой конец комнаты. Эта секунда замешательства стоила мне всей жизни. Теперь здесь только я и он. Оба безоружные. — Зачем, — сквозь рыдания бормочу я, обессиленно падая на пол. — Зачем?       Тарталья разбирает мои слова не сразу. Сначала иступлено смотрит на меня, а после, словно переварив сказанное, слабо улыбается. Ему все это кажется глупой игрой, а мне — самым ужасным кошмаром.       Его глаза словно ненавидят и любят меня одновременно. Его лисий прищур, который я всегда считала чересчур милым, сейчас пугает меня, заставляет съежиться и зажмуриться, лишь бы не видеть его вновь. Тарталья приседает на корточки, жалеет меня. Кожаная перчатка, покрытая еще теплой кровью, нежно треплет мне щеку. От данного действия скручивает желудок, и я обессиленно отталкиваю его ладонь. — Ты все равно воскреснешь, любимая Люмин, — протягивает он, встречаясь с моим обеспокоенным взглядом. — Но я вернусь за тобой снова. Здесь только два выхода: либо ты, либо я.       Я непонимающе хлопаю глазами. Однако Аякс и не спешит докладывать о произошедшем. Он лишь прикрывает глаза, пытаясь встать.       Самый удобный момент.       Я резко отталкиваю Тарталью, заставляя его потерять равновесие, и подскакиваю с места в сторону упавшего ножа, надеясь в этот раз не мешкать. Всего лишь пару метров, совсем чуть-чуть. Я почти чувствую победу кончиками своих пальцев, пока ногой не чувствую эту гребаную черную перчатку.       И, будучи снова в плену, падаю на охладевший пол, так и не достигнув своей цели. Обида захлестнула меня целиком и полностью — нужно было не упускать ни единого шанса. — Нет, — некогда спокойный голос Аякса сейчас был похож на животный гортанный рык. — Теперь моя очередь спастись, Люмин.       Я барахтаюсь как рыба на суше: пытаюсь отбить его руку, чтобы высвободиться из плена, но все напрасно. Он куда сильнее меня. Мне остается лишь обессиленно упасть и принять собственное поражение. Он тянет меня к себе и своим весом прижимает ноги. Я отчаянно извиваюсь, пока не слышу звук шуршания, а после — болезненное ощущение в нескольких местах: сначала у ступней обеих ног, а после — чуть выше колен. Опустевшие склянки летят на пол, и я со страхом прочитываю название — «Местная анестезия». — Это лошадиная доза, потерпи пару минут, — щебечет он, и я уже ощущаю слабость и перестаю чувствовать все, что ниже колена. Он пытается обездвижить меня. И план исполняется просто блестяще. — Украл, пока ты без разбора швырялась тумбами.       Он выглядит слишком довольным. Когда удостоверяется, что мои ноги полностью теряют чувствительность, приподнимается с места и оставляет меня, забирая нож прямо из-под моего носа.       Он уходит куда-то в коридор, а я отчаянно ползу к ближайшему дивану, возле которого находится плотно закрытое окно. Может, выползти из него — самый удачный способ? Однако я не успеваю — прямо перед глазами оказывается труп.       Пустые зрачки, казалось, смотрят на меня. Но я в них уже не отражаюсь. — Теперь твоя очередь страдать, — протягивает он и наседает на труп, замахиваясь ножом. Я непонимающе отползаю, когда нож врезается прямо в обездвиженную тушу: Аякс попадает ему прямо в грудь и, как искусный мясник, прорезает до самого пупка, задевая не только желудок, но и остальные органы. Рефлексы брата снова оживают: он дергается в такт движениям и на секунду кажется мне живым. — Ты ведь поступала со мной так же.       Мой отчаянный вой заглушает его слова. Я кричу что-то наподобие «прекрати» и «хватит», пока капли брызжущей крови попадают мне на лицо, вызывая очередной приступ рвоты.       Который завершается успехом. Вместе с криками и негативом из меня выходит огромное количество желчи.       Мольбы остановиться оканчиваются полнейшим провалом. Он разделывает его. Разрезает прямо на моих глазах, а после криков и просьб прекратить словно входит в кураж и делает надрезы более жестоко. — Только так я смогу пройти дальше, — протягивает он, вытаскивая нож из мягкого тела. Все его лицо и руки в крови. Он наблюдает за тем, как я, не в силах подняться, лишь отчаянно отползаю назад и жмурюсь, только бы не видеть ужаса, представшего передо мной.       Но просто закрыть глаза не получается — я все равно слышу эти хлюпающие звуки, которые снова вызывают у меня рвоту. Ненависть заполняет меня с новой силой. Теперь вместо брата передо мной месиво из костей, органов и крови — в это его превратил Тарталья.       Спустя несколько минут, когда мое горло уже охрипло от криков, а сил не осталось даже на то, чтобы размахивать руками, Аякс наконец-таки переключается на меня. Он вытирает лицо от крови и, взяв с кухни попавшееся под руки полотенце так заботливо убирает с уголков моего рта остатки рвоты.       Теперь мой черед — это я понимаю без слов. — В первый раз, — проговаривает он, — Ты разрезала меня на куски и спрятала в раздевалке.       Окровавленный нож блестит над моей головой — и врезается в одну из рук, как гвоздь в стену.       Истошный крик перебивает его. Я даже удивилась, что на какие-либо звуки у меня еще остались силы. — Второй раз — утопление, — он вытаскивает нож под нескончаемый скулеж, исходящий из моего рта. Все в крови: она на моем лице, на Тарталье, на полу — она просто везде. Родной дом превратился в кошмар. Теперь я нигде не чувствовала себя в безопасности. — Третий — вколоть яд.       Теперь его руки переворачивают меня и заставляют прилипнуть спиной к полу. Он садится сверху. Секунда промедления — и нож с легкостью пробивает мое легкое. — Пятнадцать раз. Я страдал пятнадцать раз, Люмин, только потому, что ты меня жалела. Будь убийства более изощренными, ты бы управилась в десять. — он шепчет это с таким наслаждением, затыкая мне рот своей рукой, чтобы отчаянный вопль не перебивал его монолог. — Но не бойся, я управлюсь за пять. И твоего отчаяния хватит, чтобы я смог пройти дальше.       Я словно очутилась под водой: его голос кажется глухим и тихим, таким отдаляющимся. Боль, прознающая все мое тело, уходит на второй план. Он прокручивает нож, застрявший в моем теле, а я выдаю самые бешенные вопли, на которые только способна: кусаю его пальцы и проклинаю ласковый взгляд, устремленный прямо на меня.       И наполненный жгучей обидой и нескончаемой привязанностью одновременно.       То ли умирающий мозг дорисовал отвратительную картину, то ли предсмертная иллюзия решила поиздеваться надо мной: прямо перед тем, как умереть, я ощутила его мягкие губы, касающиеся моих заплаканных глаз.       А после — тот же потолок, то же спутанное одеяло, заставляющее меня упасть, тот же будильник.       Тот же изумленный и живой брат, спрашивающий, все ли со мной в порядке.       Я прижимаюсь к нему, как к собственному спасению, и не сдерживаю очередной поток рыданий, исходящий прямо из израненного и испуганного сердца. Живой, — проносится в моих мыслях, когда я чувствую его теплые руки на своей спине. — Слава богу, живой!        Этот кошмар закончился. Пришло время следующего.