Automne sur Paris

       И так прошла неделя. Пасмурная, с редким легким дождем. С запахом кофе, нагретых шин, сырости и чернил. Энид показалось, что она чувствует все. Она ощущала запахи, словно только родилась. Словно все это время у нее был насморк. А затем он вдруг пропал. Но стоило ей вернуться домой, как насморк возвращался, нос забивало, и все запахи становились одним сплошным противным ароматом. А мать не успокаивалась. Твердила ей одно и тоже. Она говорила и говорила. Не замолкая. Опускала дочь на самое дно, не позволяя ей вынырнуть и вдохнуть. И Энид задыхалась на этом мутном дне. Задыхалась, пока не выбегала из квартиры и не доходила до парка, где ее ждали. Где ей помогали подняться со дна и вдохнуть полной грудью. Она приходила к той, которая позволяла ей дышать и ощущать.       Аддамс разрешала ей читать свои записи, иногда спрашивала совета, как у истинной француженки. И Энид подсказывала. Объясняла, как она видит свет фонарей, как смотрит на красивые здания, и что чувствует, когда ветер проникает под пальто, принося с собой аромат выпечки. Уэнсдей кивала, иногда спорила, соглашалась и исправляла. Они встречались поздно вечером, гуляли до самого утра, а затем вновь отправлялись на ночную прогулку. День за днем.       Так прошла и вторая неделя. Среди нее девушки решили встретиться днем. Все в том же парке. Энид предложила писательнице выпить кофе, и та с удовольствием согласилась. Девушка разглядывала кофейню, столики и стулья, чашки с кофе, тарелки, на которых лежали круассаны, которые они заказали. - Что ты чувствуешь? - Спрашивает девушка, делая глоток обжигающего напитка. - Что? - Энид непонимающе ставит чашку кофе на столик. - Сидя здесь, что ты ощущаешь?       Блондинка на минуту теряется, сначала долго разглядывает лицо девушки перед собой, затем переводит глаза на кофе, улицу и заостряет внимание на птицах, что сидели на фонарях. Когда Уэнсдей вновь сделала аккуратный глоток, то девушка выдохнула и заговорила: - Свободу? Спокойствие... - Девушка отвернула голову от фонарей и вернула взгляд на собеседницу. - Тепло и что-то... хорошее? Я, наверное, повсюду чувствую свободу. Везде, только не дома. - Даже если бы тебя заперли в металлической коробке? Ты бы все равно чувствовала себя там свободнее, чем дома? - Да... Да и еще раз да. - Кивает Энид. - Везде, даже в коробке. Везде, где нет матери и ее вечного вопроса, от которого меня уже наизнанку выворачивает.       Энид как-то заикалась о том, что ее мать не ангел. Уэнсдей тогда лишь пожала плечами, ответив, что все родители неидеальны. - Вопрос? - Аддамс поправляет воротник рубашки и обводит пальцем контур кружки. - Да. О том, нашла ли я аромат. - Аромат? - Я... Мой отец передал мне бизнес по... - Я знаю кто ты, Энид. - Перебивает ее брюнетка, допивая горячий напиток. - Ах... да, конечно. - Девушка улыбается и опускает глаза. - В тот день, когда он мне его передал... Моя мать пообещала людям, что я создам такой аромат духов, от которых у всех дыхание перехватит. - И как я понимаю: результата нет?       Энид качает головой. - Я бы действительно хотела... Но все, что бы я не пробовала, либо уже есть, либо пахло отвратительно. - Девушка грустно улыбается, продолжает глядеть в стол, а пальцами перебирать салфетку. - Я пыталась. Много и долго. Первые полгода я даже не спала. Не ночевала дома... Смешивала все, что можно и нельзя. А потом... Потом я стала наконец-то спать. Пыталась все меньше и меньше. В марте прошлого года я и вовсе ни разу не прикоснулась ко всему этому безумию.       Уэнсдей заинтересованно смотрела на нее, продолжая обводить кружку пальцем. Она вслушивалась в дрожь в голосе, вглядывалась в дрожание ресниц и в нервное постукивание замерзших пальцев по столику. - А мать все не умолкает и не умолкает... А у меня все не выходит и не выходит. - Энид поджимает губы и жмурится, тяжело выдыхает, продолжает, но глаз не поднимает. - А я бы действительно хотела! Хотела бы, чтобы получилось! И не ради того, чтобы мать наконец-то замолчала. Нет. Просто... Просто хочу, чтобы у меня хоть что-нибудь получилось.       И Аддамс хмурится, прекращает обводить кружку и кладет руки на стол, строго смотря на девушку. Но Энид этого не видит, лишь чувствует, как девушка сверлит ее глазами. - Так говоришь, словно у тебя никогда ничего не получалось. - Это так. - Кивает блондинка, продолжая грустно улыбаться.       Ветер шумит, срывает желтые листья с деревьев. Девушки даже на миг пожалели, что сели не внутри кафе, а за столик на улице. Уэнсдей хмурится сильнее, мотает головой и отодвигается от стола. - Глупости. - Она встает и тянется к девушке, нависая над столом. А затем касается пальцами светлого подбородка, поднимая голову Энид, заставляя смотреть ей в глаза. Блондинка удивленно разглядывает писательницу, затаив дыхание. - Я уверена, что ты невероятно талантлива. - Это не так, Уэнсдей... - Отвечает она, еле дыша. - Я не умею ничего. Ни делать духи, хотя, казалось бы, мне суждено этим заниматься. Я не умею петь, танцевать или готовить. Не умею рисовать и красиво писать. Все чем я занимаюсь всю жизнь - это чтением. Мама права... Я просто глупа и ни на что не способна. - Глупости. - Повторяет Аддамс и отходит от столика, отпуская подбородок девушки. Брюнетке словно не хотелось верить в то, что такая девушка как Энид, действительно глупа и ни на что не способна. - Ты, как минимум, знаешь историю обычного моста. Это уже что-то да значит.       Историю моста. Обычного моста, по которому ходят люди ежедневно. Сколько из них знают его историю? А вот Энид знает. - Я живу в этом городе... Я, наверное, обязана это знать? - Не обязана, но почему-то знаешь. - Просто прочла однажды. - Пожимает плечами девушка и встает со стула. - И запомнила. Это уже показатель того, что ты не глупа. - Аддамс это словно разозлило. Женщина, в которой, по слухам, нет ни капли добра, смеет говорить что-то в сторону своей прекрасной дочери! Изначально брюнетка даже сомневалась в словах блондинки. Неужели чьи-то родители были настольно ужасны? Она привыкла видеть своих мать с отцом, которые любили друг друга до потери пульса и заботились, даже чересчур сильно, о ней и ее младшем брате. А тут вдруг такое? В тот день Уэнсдей поняла, что с Эстер ей лучше не видеться.       Но по иронии судьбы им пришлось встретиться в пятницу этой же недели. В прекрасную октябрьскую пятницу. День был наполнен свежим прохладным воздухом, запахом кофе и выпечки, а так же делами. Уэнсдей, после ночных прогулок, стала сама, в одиночку, иногда выбираться из своей квартиры в дневное время суток. Просто чтобы посидеть в кафе, купить продуктов или одежды. Ксавье предъявил ей недавно, мол раз уж она стала так надолго пропадать по ночам, то уже пора и самой выбираться в магазин, а не заставлять его бегать за специальным темным кофе. Любой не подойдет. Уэнсдей нужен был именно ее любимый. А тот редко находился в магазинчике у дома, и художнику приходилось обойти не одну улицу, чтобы найти магазин, в котором продавался этот кофе. Аддамс знала Ксавье слишком долго. И она понимала, что художник, даже если и разозлится, то все равно продолжит ходить ей за кофе. Такое ли это проявление дружбы или у парня свои взгляды на это - девушка не знала. Но, подумав, она все же согласилась с другом и решила, что гулять днем тоже полезно.       Дружба. Да. Уэнсдей действительно называла Ксавье своим другом. Парень был с ней рядом почти с самого детства. Сколько она себя помнила, их семьи, казалось, дружили всегда. Поэтому и парнишка часто появлялся то на праздниках, то просто так в самый любой день. По началу, лет до пяти, Ксавье боялся приближаться к девочке и ее брату. Он прятался от них у матери на руках, потому что считал, что играть с пауками это вовсе не весело. Но время шло, и он пронял, что странности у Аддамсов в крови. Пускай парень до сих пор боялся их ручных пираний.       Аддамс вышла на улицу слишком рано. На часах не было и десяти утра, а девушка уже ходила между прилавков на рынке. Ей не нужны были ни овощи, ни мясо, ни фрукты. Она просто не знала, куда пойти. А этот рынок приглянулся ей на одной из ночных прогулок. Девушка обводила людей взглядом, иногда останавливалась, осматривая товар, а затем уходила. Люди здесь были совершенно разными. Между высокими грудами овощей мелькали и иностранцы, и красивые девушки, и высокие мужчины. Загорелые, после лета, дети. Уставшие парочки и чем-то воодушевленные подростки. Изучив, казалось бы, весь товар, девушка дошла до конца. Она обернулась, вновь окинула взглядом людей и, развернувшись, пошла дальше по улице. Проходя мимо домов и магазинов с неяркими вывесками, Аддамс размышляла над тем, как лучше описать главную героиню ее скорой книги. Сюжет есть, описания уже почти готовы. Парижем она пропиталась с ног до головы. Ей казалось, что она пахла кофе, выпечкой и сладкими духами прохожих.       Пройдя мимо книжного магазинчика, Уэнсдей завернула за угол и наткнулась на бутик с одеждой. Оглядев прилавок, Аддамс, ради интереса, вошла внутрь.       Дизайнерская одежда была несомненно красивой и дорогой. Но Уэнсдей цена не пугала и не беспокоила. Поэтому девушка около получаса бродила по небольшому бутику туда-обратно, приглядывая одежду. От надоедливых продавцов и консультантов она избавлялась строгим взглядом, который не предвещал ничего хорошего. Когда Аддамс подошла к кассе с выбранной одеждой, то перевела взгляд с продавца на дверь, в которую вошла знакомая фигура. А за ней еще две фигуры.       Энид удивленно покосилась на девушку, проследила, чтобы родители потеряли ее из виду, и подошла ближе. - Стала гулять днем? - Она улыбается. - Ксавье настоял, чтобы я стала сама ходить по магазинам. - Брюнетка пожимает плечами и следит, чтобы продавец все убрал в пакет. - И правильно сделал. - Девушка складывает руки на груди. - Это еще почему? - Уэнсдей выгибает бровь. - Ну... тебе явно пригодится в написании... Вид утреннего Парижа. Да?       Уэнсдей улыбается уголком губ. - Возможно, ты права.       Аддамс достает из сумки кошелек и ждет, когда ей назовут цену. - Энид! Ну чего ты застряла, долго нам тебя ждать?! - Из-за одежды появляется невысокая громкая женщина. На лице ее все те же морщины и недовольство. - Мам, я... Сейчас иду.       Но девушку и не слушают. Женщина бросает взгляд на Аддамс, которая повернулась на шум. - Здравствуйте. - Здоровается девушка, хотя она бы предпочла плюнуть женщине в лицо. Почему? Да, возможно глупо было опираться лишь на слухи и рассказы. Но Эстер выглядела именно так, как ее описывал Ксавье. Противная, шумная, лицемерная. И теперь брюнетка была уверена: эта женщина способна втоптать собственную дочь в землю. - Что-то не так?       Эстер продолжала оглядывать Аддамс. Затем перевела взгляд на два пакета и на продавца, который явно ожидал оплаты. Поняв, что женщина продолжит молчать, Уэнсдей обернулась к продавцу, извинилась и протянула немаленькую сумму денег. - Ты ведь та писательница, которая описывает ужасные кровавые вещи? - Эстер делает такое лицо, словно Аддамс лично, прямо перед ней, только что убила и разрезала корову на части. - В наше время много таких писателей. - Неопределенно отвечает Уэнсдей. - Уэнсдей Аддамс? - Через пару секунд уточняет женщина. - Да. - Кивает девушка. - Мы знакомы?       Конечно, знакомы они не были. Уэнсдей вообще не понимала, почему вместо ответного "здравствуйте", у нее тут же спросили странную глупость. Нет. Не глупость. Этот вопрос не был бы глупым, если бы женщина не знала ее имени. Но она знала! Вот, только что сама же его произнесла. - Я о тебе наслышана. - Ответила Эстер. И теперь ее выражение лица стало еще отвратительней. Словно Уэнсдей, помимо того, что разделала бедное животное, так еще и стала есть его сырым. - Пишешь отвратные вещи, так еще и голову молодежи забиваешь! - Рада, что произвела на вас такое впечатление. - Хмурится девушка. - Мама, не нужно! - Энид было стыдно за то, что творила женщина. Она не понимала, то ли это талант, то ли глупость, говорить такие прямолинейные вещи людям. - Замолчи, иди к отцу! - Эстер оттолкнула от себя дочь и та чуть не упала, но вовремя схватилась за полку. - Прекрати писать такие глупости! - Извините? - Не поняла Аддамс. - Прекращай, говорю! Ты детям психику ломаешь! - Дети мои книги не читают. Их родители достаточно умны, чтобы не давать своим детям в руки книги, где описываются убийства. - Из-за твоих глупых книжек, моя дочь превратилась в незнамо кого! - Энид уже взрослая девушка, она сама решит, что ей читать. - Аддамс этот диалог начинал уже злить. Она даже не заметила, как произнесла имя девушки. - Так значит вы знакомы?       Уэнсдей заметила, как у Энид перед глазами вся жизнь проскочила. Поэтому быстро ответила: - Да. Только что. Но вы, как могли заметить, отвлекли нас от диалога. - Брюнетка берет свои пакеты. - К тому же, вы сами пару минут назад прокричали имя своей дочери на весь бутик. - Не груби мне, хамка. - Я даже не пыталась вам грубить. Если логичный ответ для вас грубость - мне вас искренне жаль.        С этими словами писательница покинула магазин. Она еще долго шла по улицам и хмурилась, проворачивая весь диалог в голове. Снова и снова, по кругу. Словно слова женщины ее задели. Но нет. Ей было плевать, что вырвалось изо рта этой грубой женщины, которая называла себя любящей матерью и женой. Но Аддамс было не плевать на то, что ребенком этой женщины являлась Энид. Эстер оказалась даже хуже, чем она себе представляла. - Ты квартиру решила разрушить? - Ксавье выскочил в коридор на шум. - Аддамс, ау! - Что? - Девушка взглянула на друга. - Кто так дверью хлопает? Потолок затрясся.       Уэнсдей перевела взгляд с друга на дверь, которую только что закрыла. Видимо, задумавшись и разозлившись, она слишком сильно захлопнула ее. - Я не специально. - Бросает она, разувается и закрывает за собой дверь, зайдя в комнату.       Комната ее не была большой. Но и маленькой тоже. Просторная кровать, зеркало и шкаф с одеждой. Тумба, которая была забита непонятным хламом, а в нижнем ящике лежало постельное белье. У окна рабочий широкий стол, который она забрала из старого кабинета отца, в особняке. Мужчина давно хотел себе новый стол, просто потому что в этом было слишком мало ящиков. Девушке же этот стол безумно нравился. Из темного дуба, с четырьмя ящиками по левую руку. Любила Уэнсдей этот стол не только из-за вида, но и из-за того, что почти все детство провела возле него. Девушка любила сидеть у отца на коленях, пока тот работал. Или вечно тянулась за острозаточенными карандашами, которыми, возле этого же стола, пыталась навредить младшему брату. Гомес лишь смеялся, забирал у дочери карандаш, трепал по голове и продолжал работать.       Этот стол не просто нравился Уэнсдей, он был ей дорог. Но об этом девушка, конечно же, не скажет. Поэтому, единственным аргументом, почему этот стол должен был отправится в квартиру, а не на мусорку, стал - зачем тратить лишние деньги? Мортиша и Гомес пожали плечами и согласились. В этой квартире на постоянной основе никто не жил, поэтому и новый стол был не нужен. Мебель здесь была скорей для декора, чем для пользования.       На подоконнике в комнате стояло старое радио, которым девушка изредка пользовалась. Так же на нем стояли непонятные баночки, которые остались здесь еще с давних пор. Они не мешали Аддамс, поэтому она их и не убирала.       В комнату постучались. - Слушай, Уэнсдей... - Ксавье потер затылок. - Не оценишь?       Девушка лишь тяжело выдохнула и прошла за парнем в его комнату, которая до этого была почти пуста. Кроме мебели в ней не было ничего. Теперь же тут был полный беспорядок. Краски, тряпки и кисти валялись повсюду. Кровати в комнате не было, поэтому Ксавье спал на диване в гостиной. Если конечно спал. Аддамс не следила.       Сейчас, в комнате, почти по самой середине, стоял мольберт, а холст на нем был завешен белой тряпкой. - Уэнсдей, послушай... - Парень остановил девушку, перед тем, как она сорвала бы тряпку с картины. - Я хотел бы кое-что сказать... - Я тебя слушаю. - Аддамс пожимает плечами и смотрит на друга. - Понимаешь, мы... Мы знаем друг друга достаточно давно и... - Он нервно потирал шею, смотря в пол. - Мы через многое прошли. И за все это время я понял, что ты... Ты невероятная девушка. Я думаю о тебе постоянно. Ты не выходишь у меня из головы. Я пытался забыть о тебе, помнишь? Когда пропал?       Она помнила. Пару лет назад ее друг просто пропал. Исчез. Словно его и не было никогда. Уэнсдей даже начало казаться, что Ксавье был выдуман нею же самой. Отец парня тоже не знал где его сын. Незадолго до этого, Ксавье потерял мать. И девушка начала думать, что ему просто нужно побыть одному. Но шел месяц, второй, третий. А парня не было и не было. А затем, в один из зимних вечеров, он появился на их пороге, упал и расплакался как маленький мальчик. Тогда, от этой картины девушке стало противно. Она не сочувствовала и не обижалась. Ей просто было противно. - Помню. - Ответила она сухо. - Я думал, что так будет лучше. - Выдохнул он и поднял взгляд. А затем опешил, увидев в черных глазах полное безразличие. Но он привык к такому пустому взгляду. Пускай и надеялся, что его слова заставят Уэнсдей хотя бы улыбнуться. - Но как оказалось, я ошибался. От этого ничего не изменилось.       Нет. Изменилось. Уэнсдей еще долгие полгода общалась с Ксавье как с незнакомцем, о котором слишком много знала. Мать некоторое время подходила к дочери и спрашивала, что у них случилось? До этого радостный Ксавье стал уходить из их дома совсем потухшим. Но девушка молчала. Не было у нее желания это обсуждать. - Так вот... Что же я хочу сказать. - Парень помял руки и подошел к холсту, ухватившись за ткань. Он тяжело выдохнул и сорвал ее с картины, отбросив. - Я уже долгое время испытываю к тебе далеко не дружеские чувства. Ты стала для меня всем. Поначалу подругой, затем музой, а позже - возлюбленной. Я люблю тебя, Уэнсдей. И я бы хотел...       Дальше девушка его попросту не слушала. Она замерла. Лишь глаза бегали по полотну. На нем... Она. Она. Сидящая на стуле с виолончелью в руках. Она часто играла на инструменте дома, по вечерам или ночью. Как получится. Парень не единожды видел то, как она водила смычком по струнам. Неужели он действительно отпечатал этот образ в своей голове? Настолько, что вывел его на полотно в точности. Темные мазки, светловатый фон. Картина была действительно хорошей, даже прекрасной. Но Уэнсдей ничего не чувствовала. Ни от картины, ни от слов... друга. - Ксавье. - Выдыхает девушка. - Да? - Парень смотрел на девушку с надеждой в глазах. - Извини.       Художник растерянно бегал глазами по девушке. А та молчала. Ей казалось, что простого "извини" было достаточно. Ей казалось, что в этом слове были все ответы. Но парень считал по-другому, поэтому он еще некоторое время рассматривал подругу. Пока та не добавила: - Извини. Но это не взаимно, Ксавье.       Парень поджал губы и покачал головой, мол, он все понимает. - Да. Хорошо. Тогда... - Он отвернулся и уставился на картину. - Я сегодня пойду с другом... У нас дела.       Говорил он отрывисто, но девушка поняла его. Кивнула, пускай художник этого и не видел, а затем вернулась в свою комнату. Она слышала, как Ксавье уходил. На часах в тот момент было лишь шесть. Она вышла на два часа позже. С пустой головой дошла до парка и села на лавочку. Сегодня она даже не взяла с собой блокнот. Ей не хотелось ничего писать. Не сегодня. Ей было все равно на то, что чувствовал Ксавье. Было ли ему грустно или он злился. Ей плевать. Уйдет он из ее жизни или останется - теперь это ничего не изменит. Он уже уходил. Она уже привыкла.       Когда пришла Энид, взгляд черных глаз слегка ожил. Блондинка всю прогулку долго извинялась за тот разговор в магазине, за мать, за то, что та наболтала. Она извинялась и извинялась, а брюнетка повторяла, что все хорошо, что ей плевать, что о ней думает женщина.

***

      Выходные прошли спокойно. В субботу вечером блондинка сводила девушку в Лувр. Они вместе разглядывали картины, гуляли по красивым коридорам. Ксавье же, когда девушка вернулась домой, молчал. Он, казалось, стал более отстраненным. Здоровался с девушкой, встречался с ней на кухне. Но разница в их общении стала заметна даже слепому.       А в воскресенье, перед тем, как девушка вновь ушла на прогулку, остановил ее у двери и спросил: - Ты же помнишь, что через две недели мы уезжаем? - Его голос был сухим, а глаза пустыми.       Аддамс замерла. Конечно, она помнила. Думала об этом перед сном, когда возвращалась с ночной прогулки. Вот только если раньше она бы облегченно выдохнула, то сейчас ей хотелось накричать на парня, чтобы тот молчал. - Помню. - Отвечает девушка сухо, а затем захлопывает за собой дверь, вновь оставляя друга одного в прохладной квартире.       Дождливая осень тянула мысли к земле. По дороге к сырому парку Уэнсдей проворачивала в голове слова парня. Две недели. И она покинет Париж, оставит здесь лишь квартиру и след на душе светловолосой девушки. Энид. Энид останется здесь, совсем одна. Ее никто не спасет от матери. Да и Аддамс ее особо не спасала, так она считала сама. Ведь это правда. Брюнетка ничего не делала и не пыталась. Она лишь проводила с блондинкой время.       В их прогулках была выгода для обеих. Энид отвлекалась от дурных мыслей, Уэнсдей впитывала в себя дух Парижа. Один-один. Всем от этого было хорошо. Но прогулки рано или поздно закончатся. И обе вновь погрязнут в своих дурных мыслях и никчемных жизнях.       Энид вернется к неугомонной матери. А Уэнсдей в свой тихий одинокий дом, который находился далеко в другой стране. Она вновь будет сидеть в кабинете днями напролёт, писать, читать. Почти что не есть и не пить. Ее жизнь вновь превратится в день сурка. Мать пару лет назад шутила, что дочь так и останется за этим столом навечно. Но с каждым годом шутка превращалась в истину.        А парк с каждым днем не менялся. Лишь листья становились желтее и краснее. Дорога превратилась в золотую дорожку, так же, как и поверхность воды небольшого пруда. Кругом было все так же тихо и спокойно. А главное красиво. Девушка сидела все на той же лавочке, разглядывая воду и птиц, что сидели на деревьях. Уэнсдей смотрела на одно, а думала совершенно о другом. Голова болела от мыслей о блондинке. Аддамс поймала себя на мысли о том, что стала думать об Энид слишком часто. Хотя... В этом не было ничего удивительного. Ей не могла не нравится высокая светловолосая девушка с обаятельной улыбкой. Энид была прекрасным собеседником и интересным человеком. Девушка была невероятно красива и умна, от нее чудесно пахло, а волосы, что вились у самых плеч, привлекали внимание черных глаз. И Уэнсдей это пугало. Ее пугало то, сколько и как она думала об Энид Синклер.       Энид показала ей Париж. Показала ей день, голубое утреннее небо. Благодаря светловолосой, Аддамс поняла, какого это... Есть в кафе. До этого она питалась лишь дома, пускай и могла себе позволить дорогие рестораны. Она показала ей красоту Парижа, позволила наслаждаться городом и не торопила. Энид всегда ждала, пока писательница думала, глядя в одну точку.       Брюнетка совсем потеряла тот момент, когда позволила, на тот момент, почти что незнакомке, прочесть ее черновики и записи. Аддамс сама позволила блондинке войти в ее мир бесчувственной затворницы. - Уэнсдей? Эй, Уэнсдей! - А? - Девушка дернулась. Взглянула на блондинку и откашлялась. - Энид... Привет. - С тобой все хорошо?       Беспокоилась? И почему ей было не плевать? - Да. Все в порядке. - Уэнсдей кивает и поднимается на ноги. - Прости, я немного опоздала. - Она виновато опускает взгляд, а затем ее глаза тухнут. Она поджимает губы. - Мать снова... Не важно. - Что снова? - Не важно. - Энид отмахивается. - Пойдем, посмотришь на ночные ресторанчики?       Уэнсдей кивает и следует за девушкой, но с вопросом не отстает. - Так что снова сделала эта женщина? - Ну... Ты же знаешь, что она у меня... Слегка странный человек. - Слегка. Хах. - Девушка усмехается и хмурится. - Знаю, Энид. Нам, как помнишь, суждено было познакомиться. - Не злись на нее, Уэнсдей...       Почему-то Энид сильно волновало то, как ее новая знакомая смотрит на ее же мать. - Мы это уже обсуждали, stupida. - Брюнетка опускает голову и качает ей из стороны в сторону. - Мне абсолютно плевать, как и что думает обо мне твоя мать. Она явно не тот человек, чьи слова меня могут задеть. И явно не тот человек, чьи слова должны задевать тебя.       Они шли вдоль темных, освященных лишь тусклым светом, улиц. Воздух был наполнен запахом сырости. Иногда мимо них проходили люди в шапках, шарфах и пальто. Они улыбались, разговаривали между собой. Иногда дети бежали куда-то навстречу ночи. Парочки шли за руки, взрослые спешили с сумками в руках. - Она моя мать... Какой бы она не была... - Девушка глотает ком в горле. - Ее слова все равно врезаются в меня. Прямо как... Представь, если бы твои книги рвали у тебя же на глазах! Или... если бы по полотну картины художника полоснули острым ножом.       Аддамс задумалась. Наверное, это чувствовал Ксавье, когда девушка отказала ему. Уэнсдей полоснула ножом по его картине. А затем девушка представила, как кто-то разрывает ее книги. Рвет страницу за страницей, выкидывает или поджигает. Нет. Это не больно. Скорей... Неприятно. - Так что она сказала? - Уэнсдей взглянула на Энид. - Все то же самое... Но. - Девушка остановилась и ее плечи вдруг задрожали. - Она... Она с недавних пор стала говорить мне о том, что раз я не могу найти то, что от меня требуют то... Пора бы уже хотя бы замуж выйти. - Замуж... - Это не было вопросом или утверждением. Скорее тихим непониманием. Разочарованием и... Уэнсдей не знала. Это слово было словно противным липким комом, что застрял в ее горле. - Сегодня она сказала мне, что у ее подруги есть прекрасный сын. Он старше меня на пять лет, но... Он богатый и добрый. - Энид, казалось, сама не верила в то, что говорила. - Сказала, что завтра он приедет и познакомится со мной. А я... А... Я-я...       Уэнсдей взяла девушку за плечи. Она нежно поглаживала их, подходя все ближе. А Энид вздрагивала. Совершенно не понимая, что делать, брюнетка в конце концов просто обняла Синклер. - А ты не хочешь? - Спросила она шепотом. - Не хочу! Совсем-совсем не хочу, Уэнсдей! - Глаза защипали от слез. - И не пойдешь. Не пойдешь, слышишь? Все будет хорошо. - Она говорила все, что только приходило в голову. С губ слетали случайные слова, о которых она могла и пожалеть. Но сейчас ей было все равно. Она не хотела видеть, как Энид страдает из-за собственной матери. - Хочешь, я увезу тебя? Куда угодно, только попроси!       Энид засмеялась сквозь слезы. - Глупая. - Шептала она. - Глупая ты, Аддамс. Ты знала? Совсем-совсем глупая.       Уэнсдей на это лишь улыбнулась. Впервые, такой искренней улыбкой. Которая была посвящена лишь единственной девушке на этой улице. Но которую никто не видел, потому что брюнетка уткнулась в шарф, что пропах сладкими духами.       Мимо них шли люди, а девушки стояли посреди улицы. Дети оббегали, а взрослые пристально смотрели и обходили их. А затем вдруг прогремел гром, и Энид сжалась, сильнее прижимаясь к девушке. Первые капли дождя упали на светлые волосы и на плечи Аддамс.       Уэнсдей оторвалась от теплоты шарфа и подняла голову к небу. Капли падали ей на лицо, стекали по щекам и подбородку. Ее руки покоились на талии светловолосой, которая так же стояла и смотрела вверх, пока не почувствовала, как холодный ветер продувает ее сырое пальто. Становилось совсем холодно. - Нужно спрятаться. - Что?       Не успела она получить ответа, как Энид схватила ее за руку, развернулась и сорвалась с места в сторону парка. Аддамс спешила за ней. Бежала по лужам, спрыгивала с тротуара на проезжую часть и запрыгивала обратно. Они бежали по сырому асфальту, ловя капли лицом. Желтые мокрые листья маячили перед глазами, когда сильный ветер срывал их с деревьев и бросал под ноги людям умирать. Уэнсдей вдруг почувствовала себя странно свободно. Хотя, казалось, она была свободна абсолютно всегда. Ее родители никогда не контролировали ее. Мортиша и Гомес бесконечно любили своих детей. Она занималась тем, чем действительно хотела заниматься. Она жила свободной жизнью. Но чувствуя холодные капли на лице, ветер, что продувал сырую одежду, она чувствовала себя так легко, словно могла подпрыгнуть и полететь. И никто ей этого не запретит.       Девушки забежали на территорию парка и побежали вперед по каменным дорожкам, оббегая, так же спешивших куда-то спрятаться, людей. Когда они пробегали мимо пруда, Энид остановилась. Не успела она насладится звуком дождя, что бил по поверхности воды, как Аддамс потянула ее за собой. Блондинка позволила Уэнсдей вывести ее из парка. Они перебежали через дорогу и свернули за угол. Светлые сырые здания окружили их по бокам, холодные капли все так же били по лицу, стекали с щек и волос, разбивались об асфальт. На секунду Энид показалось, что на улице остались лишь одни они. Пусто и тихо. Лишь шуршание дождя и их шумное дыхание. - Давай сюда. - Аддамс останавливается у дверей одного из домов и бьет себя по карманам в поисках ключей. - Высушу тебя и, когда закончится дождь, отправлю домой. - Ты не врала, когда говорила, что живешь близко к парку. - Зачем мне врать?       Энид лишь пожимает плечами и смотрит, как девушка открывает дверь, пропуская ее. Уэнсдей вся мокрая, так же, как и сама Энид. Блондинке было холодно, но ей было так хорошо, что в тепло совсем не хотелось.       Но ей пришлось скользнуть в тепло, оставляя за собой на красивой плитке сырые следы. Лифт помог им подняться на последний этаж. Девушка слышала, как дождь барабанил по крыше. Уэнсдей дрожащими руками вставила ключ в замочную скважину и открыла дверь в квартиру. Войдя внутрь, блондинка почувствовала аромат кофе и красок. Чего-то дурманящего и... табака? Она опустила это, ведь Уэнсдей не дала ей подумать. Брюнетка тут же стянула намокшее пальто с плеч девушки и в сырых носках затерялась за углом.