Скульптура древнего жреца Касалы.

Оказываться в этом месте Касала не планировал. В его планы в принципе не входило никакое пробуждение, да и, если на то пошло, никакого плана не существовало изначально. Ситуация весьма сумбурная, она не поддаётся логическому объяснению, да и в принципе какому-либо объяснению, потому что, как бы Касала не хотел, он не может понять почему это произошло. И даже не почему. А как. Как это всё с ним произошло и что этому способствовало. Эти мысли окутывают его разум в самый последний момент, если быть честным с самим собою, потому что первое, что его волновало во время пробуждение на холодном мраморном полу среди кучи обломков от, по всей видимости, скульптуры, в которую он и был заточён все эти века, это тот факт, что он жив. Что он просто оказался живым, хотя, судя по его воспоминаниям, не должен был. Это осознание пронзило его с ног до головы, способствуя его резкому подъёму, который, увы, не увенчался успехом, потому что за много лет предположительной спячки или, так называемой, отключке его тело отвыкло от подобных махинаций и поэтому, как быстро Касала встал, так быстро в конечном итоге он опять оказался на полу. Ему трудно было осознать всю ситуацию до конца, да и казалось, что он попросту не мог. Лишь понемногу у него начало получаться понимать тот факт, что это не является какой-то шуткой, каким-то издевательством или карой небесной (хотя здесь он готов был ещё поспорить), а исключительно реальностью. Суровой реальностью. Он мог дышать и чувствовать, он мог шевелить своими конечностями и прекрасно видеть всё, что творится перед ним, он мог просто неведомым ему образом заново существовать. Для Касалы это по прежнему с трудом поддаётся объяснению и множество вопросом не дают ему покоя, ведь что-то не даёт ему вспомнить хотя бы намёк на то, как он оказался в подобном положении и что его привело к каменному заточению, но, помедлив, он решает вернуться к этому немного позже, для начала больше заостряя внимание на то, что ему стоит напоминать себе дышать и, помимо этого, попытаться заново совладеть с собственным телом, ведь продолжать быть на четвереньках, подобно какой-то псине, перспектива не из лучших, к тому же он не знает, что его ждёт дальше, чтобы продолжать бездействовать. Не факт, что это всё по прежнему остаётся как таковой реальностью, может это она и есть, но не стоит исключать факт, что его всё-таки постигла своеобразная кара небесная, которую, возможно, Дешрет так и не предотвратил. Упоминание его правителя, его бога, его возлюбленного, которому он был верным жрецом, невольно вызывают дискомфорт где-то в районе груди и Касала осторожно касается этого места, осознавая, что это просто его сердце, что это просто его не угасшие чувства, что ему суждено убедиться в том, что он по прежнему жив. Ему суждено пока что принять невиданную реальность, но пока он осознаёт, что Дешрета с ним здесь нет. Эта мысль почему-то не даёт покоя, заставляя Касалу копаться в собственных воспоминаниях, ведь, нет, это не совсем так. Он осторожно принимает сидячее положение, чуть хмурясь и убирая мешающие волосы со своего лица, бегло оглядывая место, в котором он очутился. Это помещение почему-то невольно ему напоминает по интерьеру родные покои возлюбленного, но чем больше он замечает незнакомые детали, тем больше убеждается в том, что это всего лишь имитация. Это место — фальшивка и даже если кто-то пытался смоделировать храм Дешрета, то ему следовало стараться лучше, потому что, начиная с простого, в глаза бросаются непрошенные статуи, которых в покоях Дешрета и в помине не было, ведь, ориентируясь на собственные воспоминания, Касала знал, что его аль-Ахмар больше отдавал предпочтению в простоте и практичности, нежели как в таковой красоте. И поэтому никогда не пытался в своём храме установить какие-либо статуи, хотя с почтением относился к людям, которые делали это для него, но.. если Касала проспал столько лет, быть может, даже его излюбленное место уже изменилось? Быть может изменился полностью сам мир Тейвата? Касала отчего-то чувствует себя странно и осознаёт, что эту странность вызывает непрошенное ощущение неуюта, которое он не должен испытывать в покоях любящего его бога, но ведь это всё не принадлежит ему точно и Касала не может в себе ошибаться, он не может ошибаться в чём-то, что касается его дорогого аль-Ахмара, тому, кому он отдал всю свою жизнь. Недопонимание начинает полностью совладать с его разумом так же, как и желание разобраться с тем, что же всё-таки происходит, ведь это выглядит совершенно неправильно. Неправильно и несправедливо ему пробуждаться после стольких лет в одиночестве, где-то, где он не знает сам. Не справедливо осознать тот факт, что он никак не может вспомнить, что именно с ним стряслось и что к этому привело. Касала оглядывается за спину, замечая весомое отверстие в стене, которое проделалось после его высвобождение. Образовавшаяся в стене дыра ведёт, по всей видимости, в следующую комнату, которая может похвастаться исключительно картинами, и это ещё больше убеждает Касалу в том, что он находится где-то, где и сам понятия не имеет, но лучше от этого даже не становится. Теперь его ещё больше интересует вопрос о том, что вызвало подобное разрушению и что же всё-таки его высвободило, если только сейчас Касала осознаёт, что не чувствует внутри себя ничего потустороннего. Он просто больше не ощущает никакой связи с Германубисом. От этой мысли, но скорее даже не мысли, а простой констатации факта, что-то невольно ломается внутри бывшего жреца, что-то отдаётся лёгким крахом, заставляя его застыть на месте и просто смотреть в никуда. Он проснулся, но оказался совершенно один. Без своего бога, без своего верного духа, без тех, кому он был верен больше всего на свете. Просто один. Невольно опираясь позади себя на бывшую витрину, он не замечает подле себя никаких осколков. Его просто поглощает недопонимания и мысли о том почему это происходит и за что, каким образом это вообще возможно? Касала всего лишь осознаёт, что не может ничего из этого принять. Он продолжает оставаться в неверии, разглядывая себя, свою такую привычную и излюбленную одежду, которая пропитана исключительно воспоминаниями о тех самых проведённых днях с Дешретом, о собственной службе, о давних битвах. И с каждым этим воспоминанием, с каждой новой деталью Касала лишь убеждается в том, что лучше бы он просто не просыпался. Не здесь и не сейчас уж точно. Изношенная шапка, подаренная самим Германубисом в честь его личного признания верности по отношению к Касале и доверия, валяется рядом с ним и от одного вида на неё Касалу просто разрывает, потому что он никак не может принять того, что рядом с ним больше никого нет. Никого ради кого он свою жизнь-то готов был отдать, да и по правде так и отдал. Внутри истошно продолжает что-то покалывать, терзать, а само тело Касалы будто бы наливается свинцом. Он не желает принимать происходящее, он не желает осознавать то, что это можно вообще считать справедливостью по отношению к такому человеку, как он, к тому, кто этой же справедливостью и занимался, но в данной ситуации она не чувствуется ни на грамм. Та ли это кара, обещанная ему Селестией? Если да, то хотя бы за что? Почему воспоминания об этом напрочь стёрты и почему что-то мешает ему понять, что с ним стрялось? Касала не являлся человеком, который бы очень просто сдался и не попытался окончательно докопаться до какой-либо правды. С одной стороны не только из-за самого себя, уж такого его темперамента и прожитой жизни, но и из-за Дешрета, из-за любви к нему и их отношений, из-за всего, что он сделал для него. Дешрет развил в нём силу воли и стойкость, и поэтому сдаться вот так просто сейчас, оставить всё на самотёк равноценно тому, чтобы просто оскорбить честь его бога и обесценить всё то, что он сделал для него. Стремление докопаться до правды сейчас усиливается исключительно из-за желания наконец-то встретиться с тем, кого Касала так глубоко почитал и на кого сам равнялся, наверное, поэтому он набирает побольше воздуха и пытается просто спокойно подумать, по всей видимости времени у него для этого предостаточно. Если всё-таки он потерял частично память, значит стоит найти какую-либо зацепку, что-то, что бы вызвало простое чувство дежавю или возможный триггер, что-то на что у него сразу появится реакция и воспоминание, но сделать это именно сейчас, в, можно сказать, новом мире Тейвата будет весьма проблематично, потому что Касала без понятия с чего стоит в принципе начинать, что нужно делать и к чему именно придётся докапываться, ведь именно сейчас он абсолютно беспомощен. Касала больше не оглядывает помещение, не пытается зацепиться за непрошенную деталь, ведь осознаёт, что никакие это не покои его возлюбленного и если бы это было так, давно бы уже что-то да всплыло. Вместо этого он просто оглядывает бывшую стеклянную витрину, замечая на ней золотую вывеску с выгравированными символами, которые Касала, если быть честным, не понимает совсем. Это удручает. Пусть с одной стороны за столько время своеобразного заточения Касале и не нужно было надеяться на то, что его родной язык не потерпит изменения(по крайней мере он надеется, что находится, если не в Пустыне, то хотя бы где-нибудь в Сумеру) так же, как и сам регион, с другой — от этого всё равно как-то плохо. Плохо осознавать, что столько лет Касала, вроде бы, существовал, но ничего по какой-то причине не могло способствовать его пробуждению и именно сейчас что-то к этому да привело. Касале кажется, что что-то он упускает, но подумать об этом у него не получается, когда он всё-таки решает встать, чтобы в конечном итоге выйти за пределы этих покоев, и в конечном итоге понимает какой же в комнате царит мороз. Возможно, Касала утрирует, он даже не спорит, но просто за столько веков, проведённых без жара пустыни и ощущения раскалённого песка под ногами, тоже даёт о себе знать, тоже вызывает непринуждённую тоску. И сейчас, даже без этого, Касала лишь убеждается, что просто оказался на ч чужбине и что его ждёт дальше — он не может сказать. Да и предвидеть в целом, если на то пошло. Остаётся только надеяться на собственные силы и принять новую, весьма удручающую, реальность, ведь, потеряв себя, он не сможет никогда выйти на какой-либо след. Дешрет бы этого ему не простил. Касала бы сам себя никогда не простил.