Левша не по-лесковски

The Hatters — Двигай Hi-Fi — Пионер: А для пионера основное дело — В бой готовься смело! В трудный бой идти! А на пионеров вся страна смотрела, Как душа горела в молодой груди!

Ярко палило солнце, выжигая, кажется, и без того сухую землю с кусками асфальта дотла. Глаза слипались — ужасно хотелось спать; но, судя по количеству людей на перроне, такие ранние пути следования не были такими уж редкими явлениями. Нет, давки не было, но и сказать, что было пусто, тоже нельзя. Сигма, уже привыкший отзываться на Семёна, Сёму или даже Семёныча (как ему пояснили, такими бывают отчества от русских имён), медленно прикрыл глаза и приставил ладонь ко лбу, взглянув наверх: на голубом небе не было ни облачка, а воздух плыл и таял на глазах. За спинами высились жилистые громадины нагревшихся добела товарняков, напоминающих огромных и спящих хтонических монстров из железа. Хорошо, что двигаться они не собирались; и нет, Сигма не боялся шума этаких чудовищ, он боялся, что Николай-суну-голову-туда-а-ногу-сюда-Гоголь захочет проскочить через вагоны или пролезть под ними именно в тот момент, когда они тронутся. Собирать друга по половинкам не хотелось… Сейчас была пора летней сессии, и перерывы между экзаменами были разными: либо в два-три дня, либо в целую неделю, а то и полторы. Студентов ещё не расселяли на летние каникулы, а готовиться всё время подряд — голова взорвётся. Да и кто из студентов будет так делать? Только ботаники с целевого направления. Настоящие студенты учат то, чего не учили весь год, за две ночи перед экзаменом, а на экзамене вспоминают то, чего не знали никогда. Но до следующего экзамена по зарубежной литературе было шесть дней, а значит, в эти дни можно куда-нибудь смотаться. «Отдохнуть!» — подумал было Сигма. «Любой отдых только через мой труп!» — уверенно заявил Гоголь в ответ и устроил планы для всех троих. Он и Агату с её девичьей делегацией пытался зазвать, но те, памятуя о каком-то прошлогоднем вопиющем случае, сказали, что прибудут максимум на день и то не сейчас, а так, денька через два. Вот и остался Сигма в своём верном мужском шабаше. Он уже привык, что не видать ему спокойного чаепития до конца своей ссылки в Россию. Всё началось в шесть утра, когда Коля, прибежавший со своей ночной смены, перебудил всех хлопком двери, но не случайным, а намеренным. Сигма уже был привычным к подобного рода штукам в российском общежитии, потому не упал с кровати, как делал в первые месяцы, а всего лишь раскрыл глаза и попытался перевернуться на другой бок. Ключевое слово — попытался, потому что именно его как самого близкого к себе по местоположению Гоголь схватил за плечи и резво поднял на ноги, встряхнув, как банку газировки. Пока перед глазами плясали звёзды и крутились свистящие птички, на кровати сел Ваня, растрёпанный и сонный, а со второго яруса двухэтажной постели упала отцепившаяся от крепления на плече железная рука. Комната просыпалась. — Подъём-подъём-подъём! — заголосил Коля. — Опоздаем! — Коль, мы никуда не… — Ваня зевал, прикрыв рукой рот и так и не договорив. — Кто рано встаёт, тому Бог подаёт! — продолжал щебетать Коля, скидывая с себя свою рабочую куртку и походя закидывая купленную по дороге в общежитие бутылку воды в собранный с вечера рюкзак. — Кто рано встаёт, тому Бог подать ещё ничего не успевает, — негромко буркнул Достоевский со своего верхнего яруса, приподнимаясь на одной руке и свешивая худые бледные ноги книзу. Проходя мимо, Коля одной рукой потрепал Ваню по голове, сбрасывая с неё капюшон из одеяла, мол, просыпайся давай, а второй пощекотал одну из Фединых ледяных стоп, и тот, нахмурившись, тут же притянул ноги к себе на кровать обратно, согнув в коленях и обхватив их рукой. Железную его, чёрную, как смерть, руку ему любезно подал с пола Коля, пользуясь своим ростом и сложив обе своих руки на край постели Феди, глядя на юношу с улыбкой снизу вверх. Фёдор только нахмурился и, сжав большой и средний пальцы своей тёплой, человеческой руки, оставил на лбу Коли звучный щелчок. Коля картинно откинул голову назад, изображая смертельный выстрел, и спиной назад отшатнулся к своему рюкзаку на полу, присев на корточки рядом, как сомкнутая пружина. — П-подождите, куда мы опаздываем? — Сигма, державшийся за голову после такого бурного пробуждения, рухнул обратно на свою постель. — Ты что, забыл? — Коля тут же выпрямился с полуприсяда, как заведённый механизм. — Мы едем покорять тайгу! От удивления Сигма икнул и ничего не ответил. — На дачу мы его собирались вчера, на дачу, — сонно бросил Федя, прилаживая протез на место. — Ну, как — мы… Он. — Ах да, точно… — Сигма устало покачал головой и приложил ладонь ко лбу. После такого пробуждения и имя своё забыть не грех. Вчера, как только он услышал слово «дача», он поинтересовался, загородная ли это вилла в России, на что Ваня неопределённо замялся, Федя отрицательно покачал головой, а Коля громко расхохотался до самых слёз. Причины смеха Сигма не понял, ведь Ваня потом сказал: «Не то чтобы прям, ну, вилла… Но вилы там точно найдутся. И даже лопата». Так Сигма и держал в голове, что дача — это загородная российская вилла. У его родителей на родине была такая, с бассейном и летней беседкой на территории газона с асфальтированными дорожками у берега моря. — А во сколько времени электричка? — Сигма, устало щурясь, потянулся за своим телефоном, глядя на экран. — В во-осемь, — снова зевая, протянул Ваня. — Но сейчас же… шесть, — Сигма озадаченно хлопнул глазами, глянув сначала на будильник, а потом — на то, как Ваня, обернувшись одеялом, свесил ноги с постели. — А Коля всегда такой, — Ваня встряхнул головой. — Либо безбожно опаздывает, либо приходит за два часа… — С Яновским всё и всегда безбожно, — буркнул Достоевский, разработав протез в локтевом суставе и, закинув полотенце на голое плечо и сжав в руке зубную щётку с пастой из ящика стола, вышел из комнаты. — Хе, как боженька молвил! — бросил ему вслед Гоголь, а затем обернулся на Ваню и Сигму. — Ну, чего сидим, кого ждём? Быстро одеваться-умываться и — в путь! Здание вокзала отбрасывало на небольшую площадку за собой благословенную тень; там даже сидели на лавочках люди с большими рюкзаками и корзинами, детьми, собачками на поводках, ожидая своего поезда. Но, конечно, не Коля: Коля-энерджайзер даже не повернулся в ту сторону, выходя на солнечную сторону вокзала после покупки билетов в один конец и уверенно шагая к высокому пешеходному мосту через рельсы, возглавляя процессию с большущим походным рюкзаком на плечах и гитарой на нём, при выпрямленной спине и руках в карманах воздушных белых шорт в чёрную полоску чуть ниже колена; под пояс была заправлена белая майка тем углом, на котором осталось не отстирывающееся пятно от чего-то оранжевого. Вторым плёлся Фёдор, закрывший глаза круглыми чёрными очками, забравший отросшие чуть ниже плеч чёрные волосы в короткий хвост, державший на плечах небольшой рюкзак из чёрной кожи и смотревший только себе под ноги. Третьим шёл Ваня, держащий рюкзак за лямку на одном плече, а в пальцах второй руки крутя веточку черёмухи. Четвёртым и самым последним шёл Сигма, держась за лямки своего гружёного рюкзака обеими руками и будто бы с опаской оглядываясь по сторонам; кто знает, что там может понадобиться — на Гоголевской-то даче?.. Представления о вокзале у Сигмы и действительность, которую он увидел здесь, несколько… различались. Когда они шли до моста под тенью небольших деревьев и ни о чём не разговаривали, — в семь-то утра! — Сигма ещё наслаждался какой-никакой прохладой, но стоило дойти до моста… и пройти мимо ступеней… тут Сигма позабыл о жаре, с удивлением провожая троицу своих русских товарищей дальше. Ваня, заметивший, что Сёма отстал, обернулся и махнул ему рукой с веткой маленьких и белых благоухающих цветов, мол, чего встал, пойдём! Федя, заметивший, что отстали уже двое, оглянулся через плечо и остановился, вскинув тонкую чёрную бровь и приспустив очки с глаз. Коля, заметивший, что отстали уже все, кто только мог, а он тут один ведущий локомотив без вагонов, прямо на ходу и на пятках, по-солдатски, развернулся и по инерции схватил Достоевского за его чёрную руку, но тут же вскрикнул и отдёрнул ладонь, отчаянно тряся ею и пытаясь согнать ожог — железка протеза сильно нагрелась, будучи теперь как разогретая с маслом сковородка. От тараторящих в воздух возгласов: «Єтить твою Богу душу матір, що ж я ніяк не звикну! Печеться, печеться! Хай їй грець твоїй железяцi!» вздрогнул Ваня, а Сёма окончательно проснулся. Подув на свою ладонь и почувствовав наконец, что она больше не болит, Коля обиженно глянул на Федю, будто бы тот был виноват, и махнул другой рукой куда-то под мост, в сторону заборчика, отделявшего путь электричек в сторону города от двух путей вовне. Обожжённую руку он продолжал баюкать, щедро облив её водой из бутылки с бокового кармана рюкзака. Сигма, от волнения не зная, куда деть руки, постарался забрать свои окрашенные бело-сиреневым сплитом волосы — или, как говорила Агата во главе своей девичьей делегации: «Не будь я в совете старост, сама бы так сделала»; или, как говорил Коля: «Спотыкнулся на полпути и головой упал на крашену скамейку — ну и шо покрасилось, то покрасилось» — в хвост, но пальцы не слушались и из-под резинки вечно выбивались пряди. Не выйти из душевного равновесия помог ему Ваня, зажавший ветвь черёмухи в зубах, взявший его резинку для волос в свои руки и аккуратно забравший ею непослушную двухцветную гриву. Напоследок, пока Сигма не видел, устало уронив плечи, Ваня воткнул веточку черёмухи прямо в преимущественно белые в хвосте волосы и, хитро улыбаясь, отошёл. Сигма тоже было улыбнулся, поняв, что с забранными волосами не так уж и жарко, но потом увидел, как Коля одним движением руки отогнул здоровую доску заборчика, явно предназначенного для предотвращения угрозы падения на рельсы… И улыбка как-то исчезла. — Эй-эй, ребята, куда вы? А как же?.. — у Сигмы немного не хватало слов от непонимания произошедшего, когда он руками растерянно указывал на пешеходный мост, в тени которого они теперь стояли. Он, конечно, со многим уже смирился, но чтобы на вокзале отсутствовала охрана — да как так-то?! Первым тем временем в дыру забора на каменную насыпь спрыгнул Достоевский, а за ним — Гончаров, длинный хвост волос которого любезно второй рукой придержал Гоголь, ожидая теперь последнего своего товарища. — Но ведь… — Да долго по нему идти, Семёныч, чё ты? — Коля расплылся в широкой улыбке, жестом руки приглашая пройти наконец через забор. — Охота, что ли, по солнцепёку подниматься пять минут, идти пять минут потом вперёд, а потом спускаться столько же? А тут р-раз — и всё! Ещё и по теньку. Давай, не тормози. — Но по рельсам… А вдруг поедет поезд? — Сигма смотрел на зиявшую в дыре забора каменную насыпь с пересекающими её шпалами, как на голодного льва в клетке, в которую его, собственно, загоняли под предлогом: «Да мы сто раз так делали!» — Так ведь нельзя? — Нельзя — это если смотрит кто, — Коля воздел указательный палец кверху, — а здесь нет никого, спят все. Давай, панночка! Ой, прости, панночки — это ведь у меня, — юноша расхохотался, а затем вынул из хвоста Сигмы ветвь черёмухи, проведя ею под своим носом, удовлетворённо выдохнув и отбросив её куда-то за свою спину. — Что мне, аглицкая принцесса, под руками тебя спустить? Сигма, в волосах которого остались маленькие белые цветочки, сжал руки в кулаки, глубоко вдохнул грудью и без всякой помощи, нагнувшись, пролез через забор, спрыгивая на рассыпчатые камни, тихо гавкающие от каждого по ним шага. Никогда он ещё себе не воображал ситуации, когда бы он мог оказаться на чистых рельсах, на которых в какую сторону ни глянь — бесконечная железная дорога и синее небо! Ну, кроме как варианта самоубийства, если вдруг жизнь окажется совсем худой. Когда позади него на камни спрыгнул Коля, а отогнутая им доска со скрежетом вернулась на место, ничем и никем больше не подпираемая, Сигма вздрогнул, а его в спину подтолкнули руками: — Ну, чего замер? Ей-богу, как олень перед фарами. Как там по-вашински будет? Камон, летс гоу, — и повели вперёд, оставалось только ноги высоко поднимать и о сами рельсы не спотыкаться. Федя и Ваня уже давно были на перроне в тени пешеходного моста, о чём-то негромко разговаривая; Ваня так вовсе убирал хвост седо-серебряных волос в косу, чуть склонив голову набок. Коля, видимо, намучился с забугорным джентльменом, воспитанным никогда не нарушать правила, но совершенно не знающим, что в стране, где на эти правила плевали с высоких колоколен, эти правила никто и не соблюдает, потому что всё-таки резко схватил его под руками и поднял перед собой, ставя с каменной насыпи прямо на перрон, а уж потом вскакивая на него сам. Сигма всё ещё беспокойно оглядывался, ожидая, наверное, полицейской сирены, но… Но да, её, конечно, не было. Пора бы уже, наверное, привыкнуть, что в России всё работает совершенно по-другому. Но очень это сложно. И вот они здесь: на солнцепёке перрона в ожидании электрички. Здесь не было ни одного навеса, лишь тонкие длинные тени от редких фонарных столбов, под одним из которых и устроился Федя с постепенно остывающим протезом руки; на ближайшей лавочке сидел, закинув ногу на ногу, Ваня, державший в руке бутылку с водой и умывающий лицо, шею и руки; Коля, оставив попытки найти тень между грузовыми вагонами и под ними, чем шокировал Сигму, бросил свой здоровый рюкзак прямо на перрон гитарой вверх и уселся на него сбоку, широко разведя ноги для удобства и подперев щёку рукой, упёртой в одно из колен; Сигма, метавшийся из стороны в сторону в поисках тенька, в конце концов сдался и сел рядом с Ваней. Времени ожидания оставалось около получаса… — Эй, парни! — голос Коли будто бы разредил плавящийся под лучами солнца воздух и вернул в сознание. — Сыграем в «Я вижу»? — Как в это играть? — Сигма вскинул светлую бровь, продолжая держать один глаз закрытым — так казалось, что меньше солнца воздействует на организм. Не у одного него была проблема с глазами: Коля часто тёр свой шрам, будто тот как-либо неприятно или даже болезненно реагировал на солнцепёк. — Просто, — Ваня, вовсе держа свои глаза закрытыми, отпил из своей бутылки снова и вылил остатки себе на голову, встряхнув ею, как собака — капли попали на Сигму, но тот даже не подумал вытираться. — Описывай то, на что сейчас смотришь, но не называй этот предмет. Мы должны догадаться. — А, я знаю такую. Но тут же особо нечего описывать, кроме поездов и рельсов… — Вот и отлично! — Коля хлопнул себя по коленям и выпрямился, проигнорировав замечание Сёмы. — Федь, с нами? — Фёдор молча кивнул. — Чудно! Чур, я начинаю. Я вижу что-то… что-то… мхм… — парень заворочал головой по сторонам, стараясь найти хоть что-то примечательное, но при этом оно бы не подходило под описание перрона, моста, вокзала или поезда. Когда взгляд его за что-то наконец зацепился, он присвистнул и встряхнул головой. — О! Я вижу нечто очень и очень медленное. — И это всё? — обиженно протянул Ваня. — Да хоть вон то скопище стариков в тени вокзала. — Не-а! — Коля широко улыбнулся. — Интернет, — хмуро бросил Федя, всё это время пытавшийся, очевидно, почитать новости в своём смартфоне, но безуспешно — ловило здесь из рук вон плохо. — Ха, насмешил! — Коля махнул рукой. — Оно, может, и верно, но я ведь его не вижу. Сём, — он оглянулся, — ты что думаешь? — Медленное? — Сигма задумался, оглядевшись по сторонам. Пожилые люди не подходят, интернет — тоже… медленное… хм… Парень неспешно и внимательно обвёл глазами перрон и привокзальную площадь, остановив взгляд на здании вокзала и больших электронных часах над входом, красные цифры на которых изменились всего на одну минуту. Столько времени уже, казалось бы, прошло, а они до сих пор тут… Точно! — Это часы? — В яблочко! — Коля даже встряхнул ногами в воздухе, съехав чуть ли не на сам перрон, упираясь о свой рюкзак спиной. Фёдор, услышав верный ответ, выглянул из-за столба и нашёл глазами часы — действительно, отгадать легко, если смотреть вокруг, а не в телефон. Гоголь хлопнул по своим ногам, глядя при этом на Достоевского и будто приглашая сесть, но Достоевский покачал головой: лучше стоять в тени, чем сидеть на солнце. — Вань, теперь ты! — Ну, я так я… — юноша встряхнул головой и огляделся по сторонам. — Я вижу нечто белое. — Сёма, что ли? Он вон, белый наполовину, — Коля хохотнул, но Ваня отрицательно качнул головой. — Ладно, это было бы слишком просто. — Облака? — задумчиво выдал Сигма, в этот раз вскинув голову и посмотрев на небо. Облака там были: перистые, высокие, разорванные жестоким ветром, дующим где-то там, в холодных космических далях, а не здесь, на бренной земле, плавящейся от тридцати градусов. Но Ваня и здесь не согласился. Федя ответил не сразу. Вновь выглянув из-за столба и, приспустив очки с носа, оглядевшись, он слегка улыбнулся. — Черёмуха, — сказал он негромко, заметив её чудный летний цвет на привокзальной площади. — Да-а, она, — Ваня с облегчением выдохнул. — Ну, Сём, твоя очередь. — О, я… — Сигма нервно сглотнул, заозиравшись по сторонам, будто за отсутствие ответа его отправят на пересдачу. — Я… я вижу… — взгляд блуждал по перрону и вокзалу, но в голову не шло решительно ничего, кроме поездов и рельсов. Всё более-менее отличное от окружения уже было! Что загадать? Что?! — Я вижу что-нибудь чёрное. — Какие у нас нынче ёмкие описания, — Коля хохотнул снова, лёжа на своём рюкзаке с запрокинутыми за голову руками и глядя в небо. — Медленный, белый, чёрный… Пусть будет уголь в товарняке. — Нет, не уголь, — что такое «товарняк», Сигма спрашивать не стал. — Это я, — негромко заметил Федя, со вздохом убрав телефон в карман шорт ниже колена — из-под штанин тянулись его длинные и бледные худые ноги; даже он не выдерживал жары, чтобы влезть в свою любимую закрытую одежду. — Почти. — Федина рука? — Ваня вскинул серую бровь, поглядев на Сигму, и тот смущённо кивнул. От услышанного Коля мгновенно вскинулся с места, растерянно поглядев сначала на Сигму с Ваней, а потом — на Федю, также озадаченно и будто обвиняюще поглядевшего на Колю в ответ, приспустив очки с носа. Ваня, видя такую реакцию, нашёл в себе силы засмеяться и похлопать Сигму по плечу. — Молодец, мы даже как-то и не подумали сразу. — Єбатися у вуха! — Гоголь схватился за свою голову, втянув её в плечи. Достоевский согнул в локте протез, поглядев на него, блеснувший на солнце, и удовлетворённо хмыкнул, мол, неплохо придумано. — Федя, Феденька, прости! Не подумал! — Ну-ну. Думать ведь не твоё, — Федя недовольно прищурился, а затем скрыл под тёмными стёклами глаза и упёрся спиной в столб, скрестив обе руки на груди — чёрные железные пальцы по очереди легли на предплечье своей, родной, белой руки. — Теперь моя очередь. Я вижу что-то быстрое. — Машина? — вопросительно протянул Ваня, приложив ладонь ребром ко лбу и всматриваясь в далёкие силуэты ранних автомобилей за забором привокзальной площади. — Время? — снова повторил свою первую догадку Сигма, надеясь, что это может сработать. — Пф, нашёл, что загадывать на жэ-дэ-вокзале, — Коля снова махнул рукой, сдув спавшую на лицо светлую прядь и улёгшись спиной на рюкзак, закинув руки за голову. — Это поезд. Не прошло и секунды, как Коля с широко раскрытыми глазами вдруг подскочил на ноги, чуть не споткнувшись одна об другую, и подлетел к краю перрона, глядя вдаль. Увидев что-то, он метнулся к своему рюкзаку. — Блядь, электричка! — громко скомандовал он. Федя только самодовольно улыбнулся, кивая в ответ. Когда поезд подошёл и двери его, громыхнув, раскрылись, Ваня запрыгнул на ступень первым, и за ним уже, не имея ни малейшей возможности оглядеть новый для себя вид российского транспорта, запрыгнул Сигма. Третьим на приступку вскочил Коля, игнорируя вес своего походного рюкзака за спиной, и вытянул руку, предусмотрительно хватая Фёдора не за протез, а за его родную конечность, втягивая за собой. Двери закрылись. Оставалось дождаться станции под названием Девяностый километр. Когда Коля раздвинул скрипящие коричневые двери сам, пропуская вперёд остальных троих парней, Сигма замер на входе. Этот вагон… Он будет ему сниться в кошмарах. Жёсткие железные сиденья на троих человек, обитые коричневой кожей, и куча людей с такими габаритными багажами, рюкзаками и сумками, что, казалось, людей в вагоне меньше, чем всех этих вещей. У кого-то в пакетах виднелись зелёные ростки чего-то непонятного в земле, посаженные в срезанные донышки пластиковых бутылок. Верхние окна хоть и были открыты, но не приносили ни капли свежего воздуха. Будь Сигмова воля, он бы остался прямо здесь, у входа, и стоял бы, пока его не выпихнули наружу на нужной станции, но Сигму схватили за руку и потащили по вагону. Сигма даже не понимал, чья это была рука… Его вдруг резко толкнули вбок, усадив на одно из сидений спиной к пути следования в самом конце вагона, и по левую его руку, у окна, сел Коля, на свои колени усадив Федю, а по правую Сигмову руку уместился Ваня. Поезд тронулся, а Сигма продолжал сидеть со стеклянными глазами, глядя вперёд себя и не понимая даже, куда он глядит. Женщина больших габаритов и преклонного возраста впереди него, подумавшая, что смотрят именно на неё, скривилась лицом и цокнула, нарочно громко сказав, что молодёжь нынче совсем берега путает. Сигма похлопал глазами, придя в себя и не решившись спросить, при чём тут берега, если они едут на поезде, а не на корабле, и тут, вообще-то, станции, а не берега и порты… — Сём, всё в порядке? — раздался голос Вани справа, когда они проехали вторую по счёту станцию, и Сигма, встряхнув головой, с удивлением поглядел на товарища. — Ты побледнел, будто смерть увидел. — Ничего я не увидел, — парень замотал головой. — Просто удивился. — Что, ваши поезда гораздо комфортабельнее? — Ваня грустно усмехнулся и пожал плечами. — Уж извини, что имеем. Сёма неловко улыбнулся в ответ и вновь вперил взгляд в пол перед собой. Он бы в жизни никогда не представил себе, что однажды окажется в такой обстановке. Несмотря на то, что Коля не обращал никакого внимания на людей вокруг, широко улыбаясь и одной рукой обхватив Федю, чтобы тот при очередной встряске не грохнулся в проход, а Ваня, прикрыв глаза и скрестив руки на груди, уронил голову подбородком на грудь и дремал, Сигма, оглядываясь вокруг, всё больше втягивал голову в плечи и хотел вовсе полностью скрыться за спинкой сиденья, потому что многие люди вокруг — и мужчины, и женщины разных возрастов — смотрели именно на них и перешёптывались. Сигма даже хвост волос убрал из-за спины и хотел бы натянуть капюшон на голову, если бы он у него был. Женщина больших габаритов на сиденьи напротив, говорившая про берега, прожигала парней взглядом, и Сигма старался смотреть куда угодно, но только не вперёд. И он почти уже смирился, как вдруг маленькая девочка с сидений на правой стороне вагона не указала на них пальцем и не спросила у своей матери: — Мама, почему дядя едет на коленях у другого дяди? А мать ей в ответ: — Не смотри на них, они ненормальные, — женщина обхватила дочку рукой и повернула к окну. — Может, больные какие-то. Смотри лучше в окно. Там поля, лес, видишь? Сигма нервно сглотнул и впервые проклял своё знание русского языка. Лучше бы дальше не понимал. Вот только это замечание, кажется, услышал не один Сигма. Ваня рядом, приоткрыв один глаз, но не поднимая головы, ткнул Сигму локтем в бок, и тот, повернувшись на Ваню, увидел, как парень легко кивнул влево, мол, смотри, что сейчас будет. Сигма, совершенно не ожидая того, что произойдёт дальше, повернулся на Колю и Федю. И если Федя сидел на коленях Коля совершенно спокойно, то Коля — кажется, Сигма впервые видел такое его выражение лица — улыбался так широко и угрожающе, что складывалось ощущение, что за этой улыбкой действительно скрывается что-то агрессивное и ненормальное… Улыбался Коля не зря, и взгляд голубых его глаз не просто так застыл на людях вокруг. Сигма почему-то не сомневался, что этим безумным взглядом Гоголь мог бы убивать, если бы умел, собственно, убивать взглядом. А потом Достоевский со своим флегматичным взглядом, оглядевшись вокруг и не оставив без внимания Семёново замешательство, поднял свою родную, белую и тёплую, правую руку и провёл пальцами у Гоголя под подбородком, вынуждая отвлечься от окружения и посмотреть на себя. Фёдор едва заметно кивнул ему, и Коля понял этот жест по-своему. Он вдруг резко стиснул Достоевского в объятиях, и у того хрустнула его неродная, чёрная и железная, левая рука. С треском она отсоединилась от плеча, выпала из короткого рукава и рухнула на пол, от удара в локтевой сустав согнувшись пополам и будто дёрнувшись в конвульсии. Ровно секунду в вагоне царила тишина. А потом от увиденного заплакала девочка. А потом вскрикнула женщина с сиденья напротив. А потом завизжали люди вокруг, и не прошло нескольких минут — и та часть вагона, где расположились парни, вмиг опустела. Их недоброжелательная соседка, упоминавшая берега, испарилась так, будто весила несколько граммов и её сдул ветер из окна, женщина с плачущей девочкой спешно выбежали в тамбур, а стоящие пассажиры, зашедшие на других станциях, сбились в кучу подальше от потерянной конечности. Воздух сразу как-то очистился, и Сигма с бешено колотящимся сердцем с удивлением заметил, что стало легче дышать, да и сквозняк из окна стал ощущаться. Потянувшись руками вверх, Фёдор совершенно спокойно поднял руку с пола и, пересев на освободившееся место впереди, задрал рукав футболки, прилаживая протез на место. Ваня пересел ближе к Феде, чтобы его по плечу не трогали входящие люди. Сигма огляделся снова, но уже никто из окружающих не смотрел в их сторону. Обернувшись, он поймал на себе взгляд Фёдора и неловко улыбнулся. Фёдор, как ни странно, улыбнулся уголком губ в ответ и хмыкнул, мол, учись, пока я жив, не то ещё могу. — Обожаю, когда они так делают, — Ваня хмыкнул и устроился поудобнее на свободном теперь месте на троих, на котором сидели всего двое. — Обожаю так делать! — выдохнул Коля со своей обычной, уже не безумной и не ненормальной, улыбкой, закинув руки за голову и ноги — на сиденье напротив, рядом с Федей, несколько съехав вниз, как на шезлонге. — Не то чтобы обожаю, но всегда работает, — пожал плечами Федя и подвигал рукой в суставе, пошевелив пальцами на манер веера и сложив наконец обе руки между ног. — Это было… кхм, хорошо, — Сёма, поняв, что никто больше и не подумает пикнуть в их сторону после такого перформанса, неловко растёр шею, но почувствовал, что дышать ему теперь гораздо легче. Оставалось две или три остановки до выхода, когда Ваня объявил, собственно, эту информацию и когда Коля, встрепенувшись, произнёс: «О!» и дотянулся до своей гитары на рюкзаке. Вагон к концу поездки, ведь скоро должна быть, по словам Вани, конечная, значительно опустел, и поэтому никто не возражал, когда Гоголь, сыграв несколько аккордов для разогрева, настроил тональность и заиграл незнакомый Сёме мотив, затянув для Сёмы весьма неясную песню: — Косил Ясь конюшину! — голос его прорезался и пронёсся по полупустому вагону звонким соловьём. — Косил Ясь конюшину! Косил Я-ясь конюшину! Сигма ни слова не понял, но песня звучала бодро и весело. Потом подключился Ваня вторым голосом: — Поглядал на дивчину! А дивчина жито жала, а дивчина жито жала… И на Яся поглядала! Сигма с удивлением покосился на Федю, единственного не поющего, и тот, как будто почувствовав на себе взгляд, поднял голову на Сигму и отрицательно покачал головой, мол, ничем не могу помочь, слушай. И Сигма слушал. Под звонкое и громогласное: «Иди, Яська, ко мне!» все вчетвером вышли из тамбура на перрон, и только тогда Сигма наконец огляделся по сторонам. Когда поезд, громыхая, уехал, оставив четырёх парней посреди, казалось бы, леса, Коля, не выпуская гитары из рук и не переставая петь, спрыгнул прямо посреди перрона на рельсы и, ненадолго замолкнув, прижал к себе гитару одной рукой, а вторую протянул вверх, к Феде. — Иди, Яся, ко мне, полюбился ты мне! — протянул он нараспев, и Федя, хмыкнув, протянул ему протез, схватившись за его кисть чёрными пальцами (Коля на секунду сорвался на высокую ноту) и наконец спрыгнув. — Кинул Яська… косить… — хрипло и с выпученными глазами, почти шёпотом продолжил тот, вновь подняв руку, но Ваня спрыгнул сам, потому на перроне остался один Сигма. — Пошёл мамку просить… Сигма не смотрел на руку и не рассматривал даже возможность спрыгнуть вниз, когда в самом конце перрона была лестница к деревянному переходу и спокойно спуститься можно было по ней, минуя прыжки на рельсы. Коля успел прийти в себя до того, как Сигма направился к ступеням, встряхнул головой, пошевелив пальцами, и, закинув гитару на плечо, запрыгнул на перрон обратно, загородив Сигме путь. — Любо мамка моя, — тут он прервался, шагнув влево, когда Сигма шагнул влево, и шагнув вправо, когда Сигма шагнул вправо, не давая пройти, — пожени ж, — он подошёл вплотную и вдруг обхватил Сигму поперёк груди под руками, закинул его на свободное плечо и спрыгнул обратно уже с ним, чуть ли не протащив через все рельсы на тропинку к лесу, — ты меня! Федя и Ваня слышали, как Сигма, уже успевший стать их Сёмой, от возмущения переключился на свой родной, стуча Колю по спине и повторяя: «Fuck, put me down! — дальше было что-то не совсем разборчивое. — Fuck!» Благо что у Коли с языками было плохо и он даже не прервался в песне. Вот вам и утончённый англичанин… Когда Сигму поставили наконец на ноги, он, широко раскрыв глаза, с возмущением вымытого шампунем бездомного котёнка смотрел то на преодолённую железную дорогу, то на парней, но возмущение сменилось неуверенностью, стоило ему задрать голову и посмотреть на возвышающиеся над ним сосны, загораживающие яркое солнце. Теперь Коля мог наконец взять гитару нормально и продолжить петь: «Так бери Станиславу, она сядет на всю лаву! Станиславу не хочу! Куда ж её я посажу?» За ним шёл Федя, прикрыв глаза и подставив лицо ласково проглядывающему сквозь ветви солнцу и свежему воздуху. Ваня, заметив замешательство Сёмы перед лесом, пропустил его вперёд, чтобы тот не дай бог не заблудился. Да и не лес это был, а лесополоса небольшая в две-три минуты хода напрямки, да разве ж утончённому англичанину объяснишь? Коля, не прерываясь: «Так бери ж ты Янину, красавитую дивчину!», вдруг присел, а потом выпрямился и зашагал дальше. Сначала Сигма подумал, что товарищ, любящий нарушать правила перехода по железнодорожным путям, решил станцевать, да только потом нагнулся и Федя. В лучах солнца блестела паутина между двумя соснами, и, как только Сигма осознал, что и она, и её восьминогий хозяин размером с ноготь находятся прямо перед его лицом, он вскрикнул и резко присел. Гитара, как и голос Коли, резко смолкли. Ваня чуть было не споткнулся, не ожидав, что Сигма испугается. — Семёныч, ты чё? — Коля сам присел на корточки, держа гитару одной рукой, пока Федя стоял рядом с ним. — Он же не съест тебя. — Я не люблю пауков, — коротко и ясно бросил Сигма, и Коля, махнув рукой, вдруг вручил гитару Феде и подошёл ближе во весь рост. — Да он сам тебя боится! Иди-ка сюда, малютка, пока не задавили, — с этими словами Яновский совершенно спокойно протянул руку к пауку на паутине, и тот, пошевелив передними лапками, забрался на бледные подушечки пальцев, забегав по кисти. — Як какой спритний! Сигма, поднявший было голову и наблюдающий за этим порывом любви к мерзкому существу, почувствовал, как по его спине пробегает волна мурашек, и поспешил едва ли не на четвереньках пройти под паутиной, встав на ноги только за спиной Феди. Ваня, поморщившийся, только нагнулся, подходя к ним ближе и становясь теперь третьим зрителем картины любви к восьминогой заразе. Коля, хохоча, вернул паука на паутину обратно. — А он у тебя всегда такой? — Ваня, не отводя от Коли взгляда, спросил у Феди вполголоса. — Паук же мог укусить… — Сигма чуть ли не икнул, когда Коля к ним развернулся, сияющий и вполне себе не укушенный. — Я привык, — Федя пожал плечами, выглядя совершенно спокойно. Ну да, в самом деле, чего ещё ожидать от ночного сторожа кладбища? — Не пугайтесь, если вдруг начну стрелять паутиной из рук! — захохотал Коля, забирая гитару с Фединых рук и обходя троицу по траве. — За мной! — и вновь раздался перелив гитарных струн: — Косил Я-ясь конюшину! Поглядал на дивчину!.. Если в лесополосе была тень, то, выйдя в чистое поле, на конце которого виднелись ма-а-аленькие крыши домиков, а деревья росли только по краям и уходили в низину с правого края поля, солнце начало нещадно выжигать всё живое. Даже Коля перестал петь, всё больше прерываясь, чтобы вынуть из рюкзака бутылку воды и попить, а потом и вовсе забросил гитару обратно за спину. Сигма ещё никогда не бывал на такой жаре: в родной Англии дождливо и прохладно даже летом, а тут… Поэтому он даже не сразу понял, что с Фёдором, идущим впереди, что-то не так. Только спустя несколько секунд до него дошло, что парень снял протез с левого плеча и обмахивался чёрной кистью, как веером. Ваня плёлся позади, в конце концов нагнав Сигму, рухнув подбородком на его плечо, не в силах больше держать вес головы, и уронив руки книзу. — Я сейчас… просто… can die right now, — от жары русский язык совершенно не вырабатывался. — Не ты один сейчас можешь die, — пробурчал рядом Ваня и выпрямился наконец, потянувшись руками вверх. — Всё бы сейчас отдал, чтобы получить холодной воды. Бассейн бы… — Это ты сейчас очень зря сказал вслух. — Почему? — Да так, ничего. Увидишь. Как ни странно, ни одного возгласа Гоголя, о которых уже успел подумать Сигма, не было. Он уже было расслабился, когда тропинка через поле начала спускаться в низину, а в низине было видно озеро под тенью деревьев. Именно туда, отвлёкшись от маршрута, устремился Коля, прыгающими шагами быстро достигнул края озера и, сбросив рюкзак с гитарой по пути, прямо в одежде бросился в воду. Сигма не ожидал, что Гоголь даже раздеваться не будет… Да и на бассейн это не было похоже — даже на культурный пляж. Просто круг мутноватой воды в окружении травы, которая непонятно где кончается и начинает расти уже с подтопленного берега. Он было уже подумал, что сейчас Коля вылезет и они пойдут наконец дальше, но Фёдор, стоя всё ещё наверху и прилаживая протез на плечо, дождался Вани и Сигмы и кивнул вниз. — Т-туда? Стойте! — Пойдём, пауков там точно не водится, — Ваня смахнул косу светлых волос с плеча и обернулся. — Да нет же, но там же грязно! — Крокодилов там тоже нет, можешь поверить на слово, — Ваня улыбнулся, протянув руку. — Пошли. Мы тут не в первый раз. — Но- — Сём, давай. Раньше Сигма не понимал, почему его имя новые русские друзья сократили до своего странного аналога в виде Семёна, и долго не откликался на него. Теперь стоило ему услышать «Сёма» — и всё, это действовало успокаивающе. Что может случиться? В воду его никто не тащит, а там можно в теньке передохнуть. Важно — передохнýть. Он уже попадался на вопросе с ударениями и не мог понять, почему странные русские люди взяли одно и то же слово по написанию, изменили ударение и получили совершенно новое значение с гораздо более жутким смыслом. Сейчас времени занудничать не было. Вздохнув и перемявшись с ноги на ногу, Сигма начал спуск. Яновский всё это время лежал на воде прямо посреди озера, закинув руки за голову и наслаждаясь тенью деревьев, под которые заплыл; Достоевский и Гончаров устроились чуть подальше от берега, почему-то не подходя к воде. Рюкзак был сброшен на траву вместе с остальными, и спина, хрустнув, высказала этим звуком большую благодарность. Осторожно щупая носком обуви землю, Сигма подобрался к озеру как можно ближе по твёрдой почве, осторожно присев на корточки и опустив одну из рук в воду. Вода была тёплой, но не обжигающей — оно и понятно, на таком-то солнцепёке! — Разве здесь можно плавать? — Сигма обернулся на парней. Ваня закинул руки за голову и растянулся прямо на траве, а Федя вынул из рюкзака телефон, пытаясь привычно поймать связь. — Ну, Яновскому же кожу не проедает, — буркнул он, не отвлекаясь от экрана. — Он тут каждое лето до сентября, знает, наверное, что можно. — Но эта вода выглядит так, как будто плавать здесь нельзя, — Сигма обернулся снова к воде и обтёр мокрой ладонью свою шею. Смотря затуманенным от жары взглядом на озеро вперёд, он вдруг заметил, что нигде не видит Коли. — Мой тебе совет — лучше отойди от воды. — Мм? Почему? — Сигма снова обернулся, вопросительно склонив голову к плечу. — Здесь всё-таки нельзя плавать? Ответом ему послужили тишина и красноречивое переглядывание Феди и Вани между собой. Сигма слишком поздно понял, почему они не подходили к воде так близко. Дело было далеко не в воде, а в том, что прямо сейчас в ней находился Коля. С неожиданно громким всплеском и воплем: «С крещением!» у берега, прямо из-под воды, появился Коля, выпрыгнувший оттуда, как огромный голубой марлин, пойманный рыбаками на крючок, и мокрые руки резко обрушились Сигме на плечи, утягивая в воду за собой. Сигма даже пикнуть не успел, когда вдруг окунулся в озеро с головой. Он не успел увидеть, как Ваня зажмурился, а Федя отдал ему — Семёну — честь чёрной кистью протеза. Яновский звонко смеялся. Сигма, выныривая и жадно глотая воздух, судорожно схватился руками за размокшую траву, тяжело дыша, кашляя и смотря вперёд себя широко раскрытыми глазами. Ваня, встав со своего места, подошёл и протянул ему руку, но Сигма, протянув в ответ, от испуга промахнулся и уронил ладонь на траву обратно. Ваня только головой покачал и схватил его под локти обеими руками, вытаскивая на берег. — Да ладно вам! Что он, хрустальный? — голосил с середины озера Гоголь, вновь плывя на спине. — Зато охладился! Хотел же воды! — Ну не так же, — Гончаров присел на корточки, хлопая Сигму по спине, пока тот, стоя на коленях и упираясь ладонями в траву, откашливался от воды. На лице его, на щеке, было немного зелёной ряски. — У него теперь ещё одна травма, как после твоего креста с кладбища в комнате. — Подумаешь! — Яновский занырнул и вынырнул обратно, выпуская изо рта струйку воды, как дельфин — маленький фонтанчик. Один Достоевский не сказал ничего. Встав и выпрямившись, он поймал взгляд Гоголя и одним кивком головы вынудил того вернуться на берег. Тот сразу погрустнел, закатив глаза, и резво оказался на земле, отряхиваясь теперь, как собака. Вода и капли летели во все стороны — Федя зажмурился, чуть отклонившись. Волосы у Гоголя были светлые и пушистые, ей-богу — колосистая рожь, и после встряски они завились, мгновенно высыхая под жарким солнцем, и встали одним мягким облаком, скрывая его глаза — видна была одна широкая улыбка. Он уже было распростёр руки для объятий, но Фёдор с ним мокрым обниматься не стал и, подняв правую руку, свою и белую, родную, он упёрся ею прямо в лицо Коли и столкнул его спиной назад обратно в озеро. Тут уже удивлённо вскрикнул Коля, перед тем как скрыться под водой. Ваня усмехнулся, наблюдая это и сидя на корточках рядом с Сигмой. Сигма, уже откашлявшийся и пришедший в себя, продолжал стоять на четвереньках. — Ты отмщён, Сёма, — Ваня похлопал его по плечу и встал. — И искупался заодно… Не жарко ведь теперь, да? — К чёрту… — Сигма еле-еле поднялся, упёршись руками в своё колено. Мокрые волосы свисали до самой земли, однако спорить было не о чем — в такую жару после воды действительно было легче. Какие ещё испытания мог бы преподнести ему этот день? Загородная российская вилла, именуемая загадочной дачей, была… совсем не такой, какой Сигма мог бы представить. Калитка и забор были в полметра высоту — при желании их можно перешагнуть; щеколда калитки открывалась с другой стороны — Гоголь просто запустил назад руку, отщёлкнул защиту сомнительного качества и бедром толкнул калитку внутрь сада. По левую руку стояло небольшое здание неясного пока назначения, выкрашенное в зелёный цвет и напоминающее гараж, но как это может быть гаражом, если на машине никак не проехать? Ворот нигде не было — Сигма огляделся по всему периметру и ничего, кроме полуметрового забора, не увидел. По правую сторону высился двухэтажный деревянный дом с крышей-книжкой, а «асфальтированные дорожки» представляли собой отдельные куски плитки, выстланные от калитки до дома, гаража и глубже в заросший сад. Здесь росли цветы в совершенно диком порядке наполовину с сорняками и плодовыми и нет деревьями — на некоторых росли маленькие яблочки, а некоторые были похожи на маленькие и почему-то голубые ели. Там, в глубине посадок, виднелись две закрытые полупрозрачные постройки в два метра в высоту, столько же в длину и около трёх-четырёх в глубину, к которым вели всё те же куски плитки-дорожки и внутри которых было высажено ещё что-то зелёное, но Сигма пока не видел, что именно. Коля встал рядом с домом, освещаемый солнцем, скинул рюкзак с гитарой на открытую веранду, упёрся руками в бока и, глубоко вдохнув грудью, вдруг раскинул руки в стороны и произнёс: — Хорошо! Сигма не понимал, что хорошего. Это же просто времянка посреди поля… По крайней мере, на первый взгляд казалось именно так. Но гостям не пристало критиковать дом, который их приютил. — Вань, тащи мангал! — Коля сунул руки в карманы рюкзака, присев на корточки, и вынул оттуда небольшую связку ключей — один из них он ткнул в замочную скважину хлипенькой деревянной двери дома, а затем кинул Гончарову всю связку — тот стоял у гаража и чисто случайно поймал их. — Дамы — прошу в мои хоромы! — Фёдор не сдвинулся с места. Коля цокнул языком. — Ла-адно, леди и джентльмены, ласкаво просимо! — Фёдор по-прежнему стоял на месте, уничтожая Колю взглядом. — Да и хрен с тобой! Заходи уже, пан, долго я дверь держать буду? — Так-то лучше, — буркнул вдруг Фёдор, взойдя на веранду по скрипучим ступенькам и скрывшись за прозрачной мелкой сеткой, висевшей в дверном проёме. — Джентльмены зашли, леди где? — Гоголь, проводив Фёдора взглядом, огляделся, посмотрел на Гончарова, всё ещё возившегося с ключами у зелёного гаража, а затем спустился с веранды и заглянул за калитку — Сигма продолжал стоять на пороге и осматриваться. — Что ж ты, нечисть такая, не заходишь? Особое приглашение нужно, как вурдалаку, да? — Гоголь засмеялся, протянул руку и схватил Сигму, потащив за собой. — Чувствуй себя как дома, Сёма Сигмович! Николай Васильевич с его десятью сотками нынче токмо к вашим услугам. Сигма не понял, что значит «десять соток», но решил отложить этот вопрос на потом. Сейчас у него было гораздо больше вопросов посущественнее. Внутри дом был… удивительным. Сразу с порога, стоило отодвинуть белую сетку и войти, парень оказался в кухне. Он понял, что это кухня, по странного вида раковине рядом с выходом на улицу, по столу с чашками-кружками на нём и кухонными ящиками на стенах. Больше всего его привлекла раковина, ведь от неё была только стальная основа с куском мыла на краю, а крана с ручками не было: вместо него сверху была железная коробка с палкой-носиком, глядящим вниз, на конце которого виднелась капля воды. Под раковиной не было трубы — было ведро. Сигма, забыв даже рюкзак снять, из искреннего любопытства ткнул в палку-носик — ничего. Но ходила она в пазу коробки легко, и Сигма догадался слегка надавить на неё снизу… И вода полилась! Это не была палка-носик, это был ниппель! Сигма невольно заулыбался, удивляясь такой диковине. Когда вошёл Коля и увидел, что гость затормозил на пороге и с восторгом смотрит на «раковину», он ухмыльнулся. — Как тебе умывальник? Высокие технологии! — сказал он и похлопал по коробке-баку с водой. — И платить за воду не надо, знай только доливай, как кончается. А потом улыбка с лица Сигмы сошла, когда он дошёл до другой мысли. — А как же водопровод? — Шо це таке? В энтой глуши не существует такого слова! — А как же- — Душ? О-о-о, брат, пошли, покажу! — с этими словами Гоголь отодвинул занавеску на двери и притянул Сигму к себе за плечи поближе, указав на небольшую, но высокую деревянную постройку рядом с зелёным гаражом, дверь которого уже была открыта и внутри которого маячил Ваня — её Сигма раньше не замечал. На её крыше стоял чёрный железный бак. — Видишь? — Вижу. Что это? — Как что! Летний душ! Можешь заглянуть как-нибудь внутрь, там даже кран с лейкой есть. А вон та коробка на крыше знаешь, почему в чёрный выкрашена? — Сигма отрицательно покачал головой. — А чтоб солнце нагревало там воду и она тёплой была! Ну как тебе технологии, а? Чудо инженерной мысли! Я как вспоминаю, как додумался до выкраски бочки в чёрный, так с тех пор не нарадуюсь на ум на свой на собственный. Сигма нервно сглотнул. Дряхлая с виду и узкая деревянная постройка с покосившейся дверью не внушала доверия. Летний душ… Почему не зимний? — Ой, Сёма! Самое главное чуть не забыл! Вот же ж башка дырявая, — Коля вдруг хлопнул себя по лбу, а затем потянул Сигму за собой. — Пойдём-ка я тебе лучше покажу. Лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать, а? Это была одна из русских поговорок — устойчивых выражений, иными словами. Коля уверенно тянул Сигму по плиткам сквозь посадки, мимо прозрачной постройки с чем-то зелёным внутри, а второй рукой указывал на кустарники и деревья вокруг: — Во, смотри! — он ткнул в прозрачную постройку. — Тут закруточки на зиму растут мои. С бабушкой в мае садил! А вот это — отдельные сорта вин! — он махнул на яблони с маленькими зелёными яблочками. — Смотри, справа налево, один раз показываю всего — это у нас Весёлая Компания, — он указал на одну яблоню, — это — Форсаж, — на вторую, — а это у меня Шёпот Монахини и Мистер Икс! — он махнул на третье и четвёртое дерево. — В принципе, если перепутать яблоки, то названия всё равно не поменяются… О! — Коля вдруг остановился у куста с ягодами: некоторые были уже чёрными, а некоторые ещё красными. Сигма понятия не имел, что это за ягода. — А это будущий коньяк! Круто, да? Моя гордость! — Ты умеешь делать алкоголь? — Сигма невольно вскинул обе светлые брови, с удивлением поглядев на Колю, а тот, просияв, быстро-быстро закивал головой. — Ого. Я не знал. — Ой-ой, надо тебе дать попробовать прошлогоднего! — Коля вдруг хлопнул Сигму по плечу и вновь потянул за собой. — Ну так вот, что показать-то тебе хотел… Вот она, радость моя! Сам в прошлом году сколотил! Как тебе, Сём, а? Захватывает дух? Перед Сигмой высилась постройка из светлого дерева. Такая же узкая, как летний душ, и такая же высокая, как прозрачное здание с «будущими закрутками на зиму», с треугольной крышей. Постройка неясного предназначения стояла в самом конце участка, почти в самом углу, и Сигма невольно огляделся по сторонам: — А почему она стоит так далеко? — А ты загляни внутрь — поймёшь! — Гоголь хохотнул и, сдвинув внешнюю задвижку, чтобы дверь от ветра не открывалась, распахнул её настежь. — Там, конечно, септик стоит, но всё равно такую вещь лучше подальше от дома держать. Ночью, правда, ходить далеко… Но это так, житейские мелочи. Сначала Сигма не совсем понял, что к чему. А потом он понял, что привыкать к санузлу в общежитии было не таким уж непреодолимым делом для его души. Свежий воздух, впечатления и недосып, видимо, сказались на всём увиденном, и Сигма, взявшись за голову обеими руками, как-то даже не заметил, что вот он стоял, а вот моргнул — и полетел назад, едва не падая на спину. В ушах звенело. До земли он долететь не успел — Гоголь резво сорвался с места и поймал в обе руки, а потом что-то громко заголосил, но Сигма уже не понимал ни слова. Голова закружилась, а в глазах потемнело. Его впечатлительность не была готова к приключениям сегодняшнего дня. Очнулся он, судя по всему, в доме — взгляд упёрся в светлый потолок, да и вокруг царила прохлада, а не жара. Голова была тяжёлой, как свинцовой. Перед глазами всё плыло, но потом удалось сфокусироваться на склонённом к нему лице с серебряными волосами — то был точно Ваня, сидевший рядом и слегка похлопывающий парня по щекам, заметив, что тот приходит в себя. — Давай, малыш, вот так, видишь меня? — заговорил Ваня мягким голосом, пытаясь пощёлкать пальцами перед светлыми Сигмовыми глазами, но тот только поморщился и отвернулся. — Эй, не отключайся! Ваня упёрся в диван обеими руками, но Сигма не реагировал. Далёкими размытыми силуэтами на фоне маячили, кажется, Фёдор и Коля, но парень, закрыв глаза, слышал только их голоса: — С тобой, блядь, как всегда. Я даже не удивлён, — вкрадчивый голос с хрипотцой явно принадлежал Достоевскому. — Как так, Яновский? — Да что я сделал-то?! Я ничего не сделал! — звонкий и несколько срывающийся в истерику был голосом Яновского. — Он сам! Я его поймал и — фить! — сюда! Не окочурился же он? — Понятно, что не окочурился. Не вырубил же ты его лопатой по затылку, — Достоевский качал головой, глядя, как утончённый англичанин, побледневший, как мел, лежит на старом диване в комнате, до которой он ещё не дошёл, ведь успел разглядеть только кухню, и едва дышит, как будто действительно готов окочуриться. — Ты же в курсе, что нам его живым на родину вернуть нужно? — М-да, — Ваня, не добившись от Сигмы ответной реакции, выпрямился и вздохнул, привлекая к себе внимание. — Агата с нас всех шкуры спустит, если узнает, что мы его убили. И нашатыря-то нет… — Д-да не убили мы его, что вы такое говорите? Тут до ближайшей врачихи минут пятнадцать бегом, да тёть Люба обратно ведь не побежит… — Коля ходил туда-сюда, хватаясь за голову, а потом вдруг замер и с испуганным взглядом в никуда ткнул сам себе в грудь: — Это что ж, получается, я его?.. — Перегрелся на солнце, может, — Фёдор упёрся обеими руками — и своей родной, и железной — в колени и склонился над Сигмой поодаль от Вани. — А ты его просто довёл. — У него шок, наверное, — Ваня ещё попробовал взять Сигму за лицо и хотя бы поворочать из стороны в сторону, но хватило сил у Сигмы только отвернуть голову. — У него культурный шок, попрошу, — Фёдор махнул рукой. В чём-то он был прав. Убийственный взгляд, от которого воротились одногруппники и который предпочитали избегать преподаватели, чтобы пара не была убита на дискуссию с меланхоличным студентом с железной рукой и не менее железными аргументами, сейчас не сработал — Сигма Семёнович продолжал лежать. — Їтить твою матір, що ж діється, люди добрі… О! Знаю! Сейчас! — Коля вдруг вылетел из комнаты, чуть не запнувшись о порог, выбежал на улицу, и около минуты его не было слышно. Слышно было только, как Ваня вздохнул, а Федя скрипнул протезом. — Неужели за врачихой побежал? — выдохнул Ваня, подперев подбородок ладонью. — Что-то мне подсказывает, что нет. Торопливые шаги Гоголя были слышны издалека. Зайдя обратно в дом, он, судя по звуку, что-то выпил, а потом, игнорируя просьбы Гончарова не делать этого, вдруг окатил фонтаном воды изо рта душевно пострадавшего прямо в лицо. Сигма, вздрогнув и закашлявшись, мгновенно пришёл в себя, вдруг подскочил на месте и сел, утирая рукой лицо. — Ха! Живий, живий, твою матір! — Коля, кажется, был рад больше всех, подпрыгнув на месте. — Я знал, знал! — Дай-ка ему лучше попить чего-нибудь, — Ваня протянул руку, не смотря на Колю, и пошевелил пальцами. — Быстрей, а то он снова сейчас ляжет умирать! — Ща-ща-ща! Секунду! — Коля забегал до кухни и обратно, принося сразу два стакана, и один из них Ваня схватил не глядя, протягивая к лицу Сигмы и дожидаясь, пока тот возьмёт стакан в руки. — Дышит? Всё нормально? Сём, извини, я ж не знал, что ты такой чувствительный! — Ты никогда ничего не знаешь, — Фёдор покачал головой и забрал второй стакан из его руки правой рукой, сделав глоток, казалось бы, воды, а потом вдруг широко раскрыл глаза и сплюнул всё, что было во рту, прямо на пол. — Коль, что это? — Ну, — Гоголь завёл руку за шею, — Ванька напомнил про нашатырь, а у меня из таких едких штук только водка и есть с собой… Чистый спирт же! Им лечат. — Блядь, не так же! Ваня, услышав, что в стакане вовсе не вода, с ужасом обернулся на Колю, удивлённо хлопающего глазами, и Федю, накрывшего чёрной рукой лицо, а потом все трое посмотрели на Сигму. Тот совершенно спокойно выпил стакан и утёр рот рукой, дважды моргнув, будто там действительно была просто вода. С минуту царила тишина, а потом Фёдор сел на корточки, подтянув шорты, и протянул к лицу Сёмы чёрную руку, помахав перед глазами. — Эй, порядок? — спросил он с хрипотцой, выжидательно глядя в глаза. Тот шумно выдохнул носом и поглядел на пустой стакан в руке. — Никогда ещё не… не пил такой вкусной воды, — произнёс вдруг почти шёпотом Сигма, и в глазах его не было заметно ни капли помутнения. Снова воцарилась тишина. А потом Ваня вздохнул и накрыл лицо обеими ладонями, Федя перевёл взгляд на Колю, а Коля нервно засмеялся, рухнув на диван рядом с Сигмой. — Налить тебе ещё? — Коля! — с возмущением выдохнул Ваня и нахмурился. — Не смей его спаивать! — Подумаешь! Это дезинфекция. Профилактика внутренних болячек, — Коля усмехнулся. — Там у тебя это, кстати, шашлык не сгорит? Я дым видел. Ваня ничего не ответил. Он вдруг подпрыгнул с места, вскочив на ноги, и унёсся из дома. Фёдор, выпрямившись, сел по другую сторону от Сигмы и шумно выдохнул. Тот ровно дышал и почти точно пришёл в себя. Коля сочувственно похлопал Сигму по плечу, но тот ничего не говорил, только сидел с покрасневшими щеками и смотрел в пол — и что-то парням подсказывало, что щёки у Сигмы Семёновича горят вовсе не от стыда. Федя, шмыгнув носом, осторожно поднял свой протез и тыльной стороной кисти приложил его ко лбу парня — и тот, сначала было дёрнувшись от неожиданно мелькнувшей перед глазами вещи, потом в блаженстве закрыл глаза, ведь железка была приятно холодной. Время медленно тянулось к полудню. Сколько травм ещё может принести этот день? Как ни странно, хоть Сигма ожидал других нервных потрясений, до самой ночи ничего не произошло. Парни приняли решение оставить новичка полевых условий в прохладном доме, и у него было время осмотреть наконец скромное внутреннее убранство: сам он лежал на диване у стены, скрипучем, коричневого цвета, а рядом, у другой стены, стояла двуспальная кровать, продавленная в некоторых местах и укрытая пледом; напротив этой кровати стоял стол с пожелтевшей клеёнкой вместо скатерти, а на столе стоял маленький, пузатый, толстый телевизор, рядом с которым лежала антенна и несколько толстых журналов стопкой — Сигма прочёл потом, что это «1000 и 1 кроссворд», «Судоку» и «Жизнь садовода»; слева от стола — окно с белой занавеской и высохшими трупиками мух на маленьком подоконнике; а в углу комнаты, напротив, собственно, дивана и рядом с выходом в кухню, стояла тумбочка с покосившимися дверцами и вываливающимися оттуда вещами. Если бы Сигма не знал, что здесь живут и здравствуют люди, он бы подумал, что помещение заброшено, но с этим светом сквозь окошко здесь почему-то было… уютно? Незамеченной ранее Сигмой оказалась лестница на второй этаж, обнаруженная на кухне в самом углу, к которому ранее Сигма стоял спиной. Он из любопытства заглянул с пола на самый верх, увидев только крышу вместо потолка и кусок белой двери, но подняться не решился. — Да ты не стесняйся! — раздался вдруг голос за спиной, и Сигма от неожиданности вздрогнул и резко обернулся. В дверном проёме и с сеткой от комаров и мошек на голове и лице стоял Коля. — Там, правда, нет ничего и смотреть не на что, а ещё душно — дышать нечем, но вид из окна на посадки — во! — он встряхнул головой, и вместе с ней встрепенулась его длинная светлая коса. — Смотри только со ступеней не навернись, мы второй твоей потери не переживём. — Да я не… — Иди-иди, я настаиваю! — Коля зашёл наконец в дом и грохнул несколько пустых и грязных мисок в раковину под умывальником. — Какой из меня хозяин, если мой дом хранит секреты от гостей? — Ты хороший хозяин, но… — А ну брысь наверх! — Коля в шутку топнул ногой, словно прогоняя бездомного кота, и Сигма, вздохнув, всё-таки забрался по ступеням наверх. Снизу раздался Колин голос: — И, когда спускаться будешь, захвати парочку стульев! Сидеть иначе на земле придётся! — Как скажешь, — выдохнул Сигма, оставшийся неуслышанным, и толкнул белую дверь внутрь. Напротив двери тоже было окно — оно выходило на зелёный гараж и летний душ, веранду и трёх парней возле мангала, устроившихся под яблоней. Комната на втором этаже была обустроена ещё скромнее: здесь была одноместная постель с голым матрацем, тумбочка и два одиноких стула. Зная, что за ним никто не следит, Сигма поддался воле любопытства и, присев на корточки, осторожно отворил дверцы тумбочки. Одна из них скрипнула — Сигма зажмурился и замер, но никаких шагов внизу не услышал; различались лишь приглушённые голоса с улицы. Уф, значит, никто не обратил внимания!.. На полках тумбочки хранились книги — много книг. Сигма не был силён в русском литературном языке и особенно в литературной классике — там присутствовало много вышедших из употребления слов, а также их преобразований, которые в разговорном стиле обычно не используются. Не то чтобы, конечно, сам хозяин этих книг, а именно Коля Яновский, всегда выражался на чистом русском языке и в основном использовал… как его… (Сигма нахмурился, попытавшись вспомнить) Суржик! Но книги на этом языке Сигма никогда бы прочесть не смог. Ради интереса он вынул несколько толстых книг в потрёпанных твёрдых обложках, прочитав на них «Война и Мир» и «Сборник сочинений А. П. Чехова», а третья книга была без названия. Открыв её, Сигма ожидал увидеть заголовок внутри, но… Не было никакого названия. Да и книгой это не было. Это был обыкновенный фотоальбом с пыльными фотографиями, вклеенными на пожелтевшие страницы. Сигма, ахнув от того, что влез во что-то личное, уже было хотел захлопнуть корочку и убрать всё на место, но взгляду предстала фотография незнакомого мужчины со светлыми волосами, держащего под руками мальчишку лет четырёх-пяти с такими же светлыми волосами, пушистыми и взлохмаченными; мальчишка улыбался и вешал ёлочную игрушку в виде прозрачной шишки на зелёную ёлку, видную с края фотографии. Мальчишка смотрел в кадр и улыбался, и что-то в его лице показалось Сигме знакомым… Мысленно он прочертил вертикальный шрам на левом глазу — и да, в руках мужчины-блондина, очевидно, отца, был маленький Коля Гоголь. Это был семейный фотоальбом Коли. И Сигма решил глянуть дальше одним глазком… Всего одним! Никто ведь не узнает? На фотографиях, где Коля был старше, всё реже мелькали родители и всё больше — дед и, очевидно, бабушка, о которой Коля говорил. Вот Коля в чёрном костюме и белой рубашке, с букетом в руках, с рюкзаком за спиной и улыбается в камеру. Приглядевшись к фону, Сигма догадался, что это первый день в школе, о чём и гласила надпись размашистым почерком: «Наш Коленька — первый раз в первый класс!» Были фотографии на этой же даче, судя по дому и зелёному гаражу, где-то в лесу вместе с дедом, с рукой в гипсе, на велосипеде, на дне рождения в окружении других детей. Сигма невольно улыбался, разглядывая чужое детство. На фотографиях, на которых Коле, судя по подписям, было уже больше десяти лет, перестал появляться дед. На одной из фотографий светлый мальчик стоял, не улыбаясь, рядом со своей, наверное, матерью с длинными тёмными волосами, сидящей на стуле, и отцом — тем самым блондином, державшим его на фотографии детства под руками у ёлки. Это была чуть ли не единственная фотография с родителями за те года, что прошли в альбоме. Зато на школьных фотографиях стал появляться чаще и чаще ещё один мальчишка с чёрными волосами. Сигма склонил голову, прищурившись и примерно понимая, кто может быть этим парнишкой. Достаточно было закрыть пальцем его левую руку… Долго на фотографиях не было запечатлено ни одного человека — одна дача в свои лучшие, кажется, годы с разными цветами, высаженными там, где сейчас были густые сорняки. На первой фотографии с людьми виднелось лицо шестнадцатилетнего Коли с повязкой на левом глазу, его бабушкой в кресле-качалке на заднем фоне и подписью другим почерком, подозрительно похожим на почерк самого Коли из его тетрадей с конспектами: «Бабушке семьдесят пять!» Сигма невольно улыбнулся. Его родителей он больше не видел. Фотографии с выпускного в школе были сделаны, судя по всему, самим Колей, ведь на большинстве фото он был запечатлён с вытянутой рукой. На этих фотографиях был и Достоевский, чьей левой чёрной руки не было видно — она была убрана в карман, — и Гончаров ещё не с такими длинными волосами, как сейчас, и ещё несколько людей; Коля делал в камеру знак мира двумя пальцами и широко улыбался, как и всегда. «Скоро в университет! Бабушка будет рада!» — гласила подпись под фотографией. Коля так любил свою бабушку… Сигма, конечно, не судья, но сложилось ощущение, что именно она воспитывала Колю бóльшую часть его жизни. Жива ли она сейчас? И спрашивать неудобно, главное. — Сёма! — раздался голос Коли снизу. — Ты там не умер? Сигма вздрогнул и упал с корточек на пол, подкинув альбом в руках и прижав к груди. — Н-нет! — хрипло отозвался он, мгновенно становясь на колени и пряча все вытащенные книги с альбомом в тумбочку. — Просто, м… В окно смотрел! — Со стульями помочь? Давай, кидай мне! — Я сам смогу, Коля, — Сигма выпрямился и тотчас схватил деревянные стулья за спинки. Что-то он тут действительно засиделся. — Ну смотри! — Коля усмехнулся. — Только не навернись там! «Навернуться» — это упасть, Сигма знает. Он спускает сначала один стул, а потом второй, осторожно спустившись сам и выйдя наконец на улицу. Ваня стоял у мангала, размахивая над ним газетой и разгоняя дым, Федя сидел под деревом в тёмных очках и со стаканом чего-то в руке, а Коля ждал на веранде. — Ну наконец! — он усмехнулся и забрал у Сигмы один из стульев. — Надеюсь, ты не травоядный, а? Тут как раз у нас и свининка, и курица… Ну, овощи тоже есть, но их одних жевать неинтересно. Сигма слушал вполуха, глядя на Колю, а потом и на Федю с Ваней. Перед глазами всё ещё стояли старые фотографии. И ведь в них — вся жизнь… Удивительно. Оставшийся день, как ни странно, прошёл вполне спокойно. Коля вновь достал гитару, но выпитый в процессе посиделки алкоголь давал о себе знать — язык порой заплетался, а слова путались, Сигма совсем не мог разобрать некоторых строк: «За то, что только раз в году… — тут Коля прервался на икоту, — …бывает май, за блеклую зарю нена-а-астного дня! Кого угодно ты на свете обвиняй, но-о-о только не меня, прошу, не меня…» Что самое интересное, пальцами по струнам Яновский не сбился ни разу. Вот что значит русская поговорка про то, что талант не пропьёшь! Шампуры шашлыка были горячие, и если Ваня старался снимать куски мяса вилкой, а Коля быстро хватал шампур, шипел от ожогов, быстро снимал кусок мяса зубами и чуть ли не бросал шампур обратно на потухший мангал, то Фёдор с максимально спокойным лицом и в расслабленной позе под тенью яблони держал пышущий жаром шампур своей чёрной рукой и не испытывал никаких болевых ощущений. «Эх, картошечки бы…» — вздохнул в один момент Ваня, и Коля как-то странно посмотрел на него, а потом, встряхнув головой, вернулся к гитаре. Сигма, предпочёвший отсидеться на веранде у деревянного столика и под тенью навеса, нежели под солнцем, перебирал приготовленными овощами и предпочитал пить чистый апельсиновый сок, который Коля, взяв для приготовления отвёртки, вынул из рюкзака и в самом начале поставил в холодильник в зелёном гараже — там же стояла и плита на газу, и другая мало-мальская техника с кучей инструментов и старых покрышек. Правда, в какой-то момент парни перепутали свои одноразовые прозрачные стаканы, и Фёдор с непониманием после второго глотка покосился на содержимое своего стакана, ведь он не чувствовал там ничего, кроме сока. Его замешательство заметил Ваня, чудно держащийся — с виду — трезвым, а Коля продолжал петь песни, поэтому на Сёму посмотрели только двое: тот сидел за деревянным столиком на веранде, прикрыв глаза и подперев лицо обеими руками, покачивался в такт песням Гоголя и икал. Его стакан был пуст. И от него разило водкой, налитой в пропорции два к одному. Сигма не помнил, во сколько легли спать, но, кажется, очень рано, около восьми вечера. Если бы он был трезв и алкоголь не попал бы за день в его организм, он бы удивился такому раннему часу сна, но в этом воздушном состоянии он просто упал на диван и отключился, когда ещё за окном было светло. Он не успел застать, что на двухспальную постель, прямо посередине, упал вдребезги пьяный Гоголь, утянув за собой Достоевского за чёрную руку и по итогу моментально заснув с одной рукой в обнимку. Гончаров, в тепле дома почувствовавший, что его тоже разматывает, попытался ради приличия выдернуть протез Достоевского из хватки Яновского, но только пошатнулся, споткнулся о край постели и чуть не упал. Они вдвоём, Федя и Ваня, стояли над постелью, и Ваня молча и наотмашь указал на спящего Колю, мол, и что делать будем? А Федя махнул рукой, мол, хрен с ним, и осторожно улёгся на эту же постель у стенки, вдев плечо в протез прямо в объятиях Коли. Ваня тихо и пьяно усмехнулся и лёг по другую сторону. Мангал с пустыми шампурами остался дотлевать на улице. А вот когда Сигму вдруг разбудил толчок посреди ночи, он открыл глаза, увидел перед собой темноту и подумал было, что умер: голова гудела так, будто по ней действительно вдарили лопатой, а в горле образовалась Сахара, не меньше. Перед ним маячило улыбающееся лицо Коли. — О, проснулась, принцесса! Давай, пойдём-ка с нами, — говорил он вполне бодрым полушёпотом, словно бы днём и не упился раньше всех. Сигма, жмурясь и приподнимаясь на руках, всё ещё не понимал, что происходит, когда его поднимали на ноги. — Что… куда? Сколько времени? — он еле-еле сел на краю дивана, покачиваясь и держась рукой за голову. — Зачем… — Пошли-пошли, Сём, нас ждут великие дела! — Коля потряс Сигму за плечи. — На вот, водички попей и вставай, — в руки Сигме, судя по пластиковому треску, попала бутылка, и Сигма, не принюхиваясь к горлышку, сделал несколько больших глотков — то была обыкновенная минеральная вода. — Жду тебя на крыльце! — А куда хоть… Вопрос Сигмы остался без ответа. Не особо соображая, что происходит и почему его разбудили, он, поглядев на бутылку в своих руках, вдруг осушил её до дна, откинул на пол и встал, покачнувшись. По голове как бульдозером прошлись… Он икнул, встряхнувшись, и вышел из тёмной комнаты в тёмную кухню, а там уже на крыльцо. Правда, перед тем как всё-таки выйти за дверь, Сигма притормозил у умывальника и рукой надавил на носик, ополаскивая лицо. Так намного легче. Ночная прохлада привела в чувства. Дом, тихий и будто единственный на всём этом поле, стоял, окутанный в перину тишины и лёгкий туман, стелющийся по самой земле. Повсюду стрекотали сверчки, где-то вдалеке слышались редкие вскрики ночных птиц — судя по всему, сов. Сигма невольно остановился на пороге, оглядываясь по сторонам и видя теперь окружение в новом свете — молчаливые кустарники и невысокие деревца, застывшие кривыми ночными силуэтами и изредка шелестящие листвой от тонких порывов ветра. А потом парень вышел из-под навеса веранды и поглядел наверх… Там было бескрайнее небо. Чистое, чёрное, словно зев огромного зверя, и усыпанное мириадами белых звёздных точек вокруг огромной и белой луны. Сигма невольно остановился, делая глубокий и бесшумный вдох свежего ночного воздуха. Куда ни глянь — всюду беспросветное небо раскинуло свои огромные руки, охватывая от горизонта до горизонта, от чёрной лесополосы с электричками и железной дорогой и до самого края поля, где крыши домиков становились совсем крошечными. Парень даже забыл, что у него болит голова; от чёрного звёздчатого неба в глазах, сделавшего их из светлых бездонными и бесконечными, голова болеть не может. — Что, нравится? — раздался вдруг негромкий голос Коли, положившего руку Сигме на плечо, но Сигма в этот раз даже не вздрогнул. — В городе такого неба нет, — с благоговейным придыханием сказал он, не отрывая взгляда от непроглядного марева. — Очень красиво. — Пф, а ты ещё ехать не хотел, — усмехнулся Коля и отошёл в сторону. Сигма возмущённо обернулся в желании ответить, что, вообще-то, отказа как такового не высказывал, но вдруг увидел на веранде Ваню, сидевшего за деревянным столиком и подпёршего голову рукой, а из-за дома в это время выходил Федя. Коля обернулся как раз к ним: — Вёдра взяли? — Взял, — тяжело и хрипло протянул Ваня, прочищая горло. — Коль, ты уверен вообще? — Ты смеешь во мне сомневаться? — Коля картинно вздохнул и приложил руки к своей груди. — Федь, любовь моя, ну хоть ты скажи что приятное! Фёдор остановился, и чёрная рука его повисла вдоль тела, а правой, своей родной, он упёрся в бок и зевнул. Сейчас на нём не было чёрных очков, а поверх футболки была накинута красная клетчатая рубашка, и что-то Сигме подсказывало, что, судя по размеру, эта рубашка принадлежит вовсе не ему. Может, он что-то и хотел ответить, но Сигма, включившись наконец в происходящее, вклинился в разговор: — Подождите, куда мы идём? Сколько времени? — повторил он свои вопросы. — Около двух часов ночи, — пробурчал Ваня и встал, потягиваясь руками вверх. От услышанного у Сигмы невольно раскрылись в удивлении глаза. — Куда мы можем идти в два часа ночи? — Как куда? За картошкой! — Коля всплеснул руками, а затем вдруг наклонился и поднял с земли ведро, которое Сигма раньше не замечал. — Но картошку можно собрать и днём. — Это если она своя, Сём, — негромко произнёс Фёдор совершенно спокойным будничным голосом. И вот тут-то Сигма понял, что, кажется, этот день не просто не перестал быть полным новых впечатлений — он набирал силу, чтобы с размаху скатиться по наклонной прямо в ад. Коля шагал впереди, шурша травой. Справа от него шёл Федя, убрав обе руки в карманы. Сигма шёл за ними, постоянно озираясь по сторонам и растеряв последнее плохое самочувствие ещё на выходе из калитки, ведущей к дому Коли. Самым последним тащился Ваня, держа огромную лопату на своём плече обеими руками и глядя под ноги, и ему, кажется, единственному всё ещё было плохо. По дороге он один раз отстал, и, судя по звукам, его стошнило в кусты у ограды чьего-то чужого участка. Было очень тяжело, слыша эти звуки, сдержаться и не опустошить желудок; по крайней мере, Федя поморщился и прикрыл уши ладонями — тёплой, белой и холодной, чёрной, — а вот Коле было хоть бы хны, он стоял и тихонько насвистывал, ожидая, пока Ваня оклемается и заест малиной, рядом с кустом которой и остановился. Все четверо вскоре встали рядом с незнакомым домом — Сигме приходилось видеть его, когда они шли сюда утром, но знать бы ему, что дом окажется роковым! Забора как такового не было — были железные трубы, воткнутые в землю, а между ними была растянута проволока по всему огромному периметру — вот и всё ограждение. Территория не шла ни в какое сравнение с десятью сотками Коли, но здесь не было никаких деревьев и кустарников, гаражей, летних душей и даже бани — вся территория, от дома и до конца «забора», была засажена маленькими кустиками картошки. Ни в одном доме вокруг не горел свет, фонарей не было, и в этой кромешной тьме Коля отобрал у Вани лопату, ткнул её черенком в землю, а полотном — в проволоку, подняв её достаточно высоко, чтобы можно было под ней пролезть и не корячиться в попытке перепрыгнуть. — С-стойте, подождите, это же кража с проникновением! — срывающимся шёпотом заговорил Сигма, с ужасом провожая взглядом пролезающих на территорию сначала Фёдора, а потом и Ваню. — Что вы делаете? — Ты преувеличиваешь, друг мой! — негромко заговорил Коля, улыбаясь и никак не реагируя на возмущение английского аристократа. — Кража — это когда мы оставим этому противному деду вшу на аркане, а мы же чуть-чуть совсем возьмём. Не обеднеет. — Но так ведь нельзя. Нас могут арестовать. — Я тебя умоляю, кто нас тут арестует? — Коля махнул рукой. — Тут из охраны шлагбаум на одной из дорог и сторож дядь Толя, так он спит по ночам как убитый. Пока добежит сюда — утро настанет. Лезь давай. — Я не буду в этом участвовать. — Так тебя и не заставляет никто копать! Встанешь на шухер во-он там, — Коля указал рукой на дом, в окно. — Увидишь, что дед просыпается — махнёшь Ваньке, а Ванька уже нам скажет, мы дёру дадим. Всё просто. — А как же я? — Сигма невольно вскинул брови, понимая абсурдность всего плана. — А ты стой там, где я тебе сказал, и не отсвечивай. Мы с поля выберемся, кружок во-он с той стороны сделаем, — Коля махнул куда-то за территорию с полем картошки, — тебя заберём и домой вернёмся. Не боись, схема отработана. — Что-то я очень сомневаюсь, что нам ничего не будет… А если хозяин всё-таки проснётся? — Да даже если проснётся, чего он нам сделает? Он же полуслепой, не увидит ничего и тем более не догонит. Лезь давай, что я тут тебе, швейцар? Сигма вздохнул. Делать было нечего. Вот будет стыдно-то перед родителями быть депортированным за кражу какой-то жалкой картошки!.. Сигма знал, что в его крови течёт кровь английской королевы. Вернее, это ему так сказала мама, а маме — бабушка, а бабушке — прабабушка… В общем, достоверность этого суждения можно было бы проверить только через ДНК-тест, которым в его семье никто не занимался, ведь гораздо проще жить с убеждением, что ты всё-таки потомок королевской семьи, хоть и очень-очень-очень дальний, чем один раз проверить и разочароваться в главной семейной легенде. Однако Сигма не сомневался в том, что люди с подозрением на королевскую кровь в своих жилах никогда и ничего не крадут и тем более не пособничают никаким преступлениям! А теперь где он? Стоит на цыпочках на каких-то дряхлых ящиках за чужим и не менее дряхлым домом и смотрит в единственное незанавешенное окно, пытаясь разглядеть в кромешной темноте, что хозяин дома и поля с картошкой спит и в ус не дует. Привыкнув к тишине, Сигма постепенно начал различать не только силуэт в кровати в чужой комнате, заваленной каким-то хламом, но и громкий храп, сотрясающий вибрацией стены. Как ему после этого смотреть в глаза матери и отцу — неясно, но ведь согласился же сам, никто его не заставлял! Далеко, на краю поля, Сигма видел, что делали его преступные товарищи, и первым делом они свалили пугало с основания и поставили на деревянный крест Ваню, чтоб тот, во-первых, не мешался и не стонал, как ему плохо, а во-вторых, увидел сигнал от Сёмы на другом конце и предупредил остальных двоих, уткнувшихся в землю. Сигма поверить не мог, что делает это, но… В какой-то момент дед перевернулся в кровати, и то, как скрипнули пружины, слышно было даже через стены дома. Вот старался человек, сажал картошку, а они что?.. Сигма нервно сглотнул и переступил с ноги на ногу. Ящики под ним поскрипывали и угрожали проломиться, но, пока парень стоял смирно, всё должно было пройти гладко. Один раз он даже показал большой палец вверх, отклонившись от стены дома, и Ваня, увидевший это, задвигался там, в темноте, оповещая, видимо, Федю и Колю, что всё путём. А потом где-то в ногах что-то зашуршало, обнюхивая голую голень, и Сигма, нервно сглотнув, обернулся. В темноте под ящиками стояла собака, и никакой блестящей в свете луны цепи Сигма не видел. Его даже не предупредили о собаке! Неужели Коля не знал?.. Сигма в темноте не разглядел даже, что среди ящиков и досок была собачья конура, в которой зверюга и спала, а вышла, потому что кто-то нагло топтался по крыше её дома. Огромная, как волк, и лохматая, как медведь, она не мигая смотрела на Сигму, склонив голову к плечу, а Сигма — на неё. Нервно сглотнув, парень пролепетал: «Х-хороший мальчик…» Может, это был не мальчик, а девочка, а может, собака решила, что ночные гости её хозяином не приветствуются, и вдруг, зарычав, громко залаяла и прыгнула, клацнув зубами. Сигма вскрикнул, вздрогнул, покачнулся назад и с грохотом, треском и пылью в воздухе повалился навзничь. Один из ящиков накрыл собаку с головой, и та со скулежом и заливистым лаем стала пытаться выбраться. Грохот стоял такой, что был слышен даже на той стороне поля. А потом зажёгся в доме свет, и на крыльце показался помятый силуэт хозяина картофельного поля. В руках у него было ружьё, о котором Коля тоже не знал. — А ну-ка пошли все вон отсюда! — заревел дед и выстрелил в воздух, видя, как с конца поля метнулись три силуэта. — Ироды! Грабят! Она ж молодая ещё, всё перекопали опять! Убью нехристей! Кажется, это был не первый раз, когда Коля такое делал. Но какой от этого толк, если у полуслепого и хромого хозяина картошки было грёбаное, блядь, ружьё? Дед громко ругался, шагая прямо туда, где были воры. Сигма, смотря, как собака вот-вот стряхнёт с себя ящик, понял, что подмоги может и не дождаться, и, подскочив на ноги, побежал назад, к ограждению. Собака, лая, побежала за ним, и зря Сигма оглянулся — она бежала так быстро, будто в родителях у неё были и волки, и медведи. Он уже достиг проволоки между железными трубами в земле, готовый перелезть, как вдруг… В одну секунду собачья пасть, ничуть не напоминавшая ночное небо со звёздами, разинулась над его ногой. Сигма вжался спиной в ограждение в стремлении оттолкнуть зверя хотя бы руками. А во вторую раздался глухой удар — и собака, оглушённая лопатой по морде, отлетела в сторону и заскулила, встряхивая головой. — П-шла отсюда! — рявкнул знакомый голос за спиной, и Сигма с блестящими, полными надежды глазами оглянулся: за его спиной по ту сторону ограды стоял Ваня, взъерошенный и с дикими глазами, с лопатой наперевес. — Ты в порядке? — Д-да, — Сигма закивал, и Ваня протянул ему руку, помогая перебраться наружу. — Я не знал, что тут она… — Мы тоже не знали. Быстрее сматываемся, — Ваня кивнул на дорогу, по которой они шли. — Г-где Коля и Федя? — Да там… проблемка небольшая, — Ваня как-то подозрительно замялся, но спрашивать причину времени не было: собака уже оклемалась, зарычав и будучи готовой броситься за непрошеными гостями вдогонку вновь, но Ваня, увидев это, вскинулся, нахмурился и в угрозе замахнулся лопатой: — А ну-ка брысь отсюда! Ишь, посмотрите на неё! Волчища хренова! П-шла отсюда, пока шубу из тебя не сделал! Может, собака понимала человеческую речь, а может, ей не понравилась занесённая в воздух лопата, но, помня удар по морде, она как-то сжалась и отступила, не прекращая лаять. В лунном свете переливались серебряные Ванины волосы, колеблемые ветром в хвосте, светлые его глаза и железное полотно лопаты, а на лице не было ни капли плохого самочувствия — одна воинственность. Сигма смотрел на друга, как на снизошедшего до проблем земных ангела-хранителя, пока тот не начал отступать, не опуская оружие массового собачьего поражения. Убедившись, что собака не собирается бросаться, а только лает, оба развернулись и побежали без оглядки. Сигма освобождён от физкультуры и плохо бегает. Лёгкие у него не развиты, как у спортсменов, поэтому уже через несколько метров пробежки — обычно это был круг в спортзале — он задыхался и останавливался, чтобы передохну́ть. Он никогда раньше не предполагал, что, имея за спиной сумасшедшего пенсионного возраста со слепотой и заряженным ружьём в руках и огромную лающую собаку, он забудет о том, что ему нужно останавливаться и отдыхать, и пробежит по всему садово-некоммерческому товариществу вокруг, перемахнув через калитку на бегу, споткнувшись о порог, тяжело дыша, упав на колени только в тёмном доме, хлопнув дверью. Под руки и колени попались мелкие круглые штуки, и, судя по всему, это были клубни рассыпавшейся из ведра картошки. Ваня не зашёл в дом сразу: судя по звукам, он свернул за угол дома, где его снова прополоскало несколько раз, и неясно — не то от выпитого, не то от испуга, не то одно наложилось на другое… Потом он, так и не выпустивший лопату из рук всё это время, зашёл и закрыл за собой дверь на щеколду, встав в проёме двери кухни и комнаты и опёршись на лопату, уткнувшись лбом в черенок. Сигма ещё некоторое время прислушивался своим обострённым от страха слухом к окружению, но ни выстрелов, ни приближающегося лая собаки он не слышал, а потому спокойно выдохнул и дополз по полу до одного из стульев на кухне, усевшись на него и уронив голову на стол. Когда со второго этажа послышался шорох и скрип, оба — и Ваня, и Сигма — вскинули головы кверху. Воцарилась напряжённая минута, когда по ступеням кто-то аккуратно, крадучись, начал спускаться, а затем щёлкнули выключателем — и свет озарил Колю, с ужасом оглядывающего Ваню и Сигму. Ужас в глазах сменился облегчением у всех троих, и Коля выдохнул: — Слава богу, это вы, — он нервно заулыбался, потирая глаз со шрамом, будто он у него болел, и в доме воцарилось оживление — атмосфера смягчалась. — Я уж думал, всё, выследил нас этот полоумный… — Не, — Ваня отмахнулся. — Вы как, без травм? Псина никого не покусала? Сём? — Коля первым делом обернулся на Сигму и оглядел его с головы до ног, но ничего, кроме осуждающего взгляда, не увидел. — Ещё бы она покусала, — Ваня усмехнулся и впервые натянул уставшую улыбку на лицо. — Я ей по морде так вписал разок — всё, как бабка отшептала. Не то чтобы я поддерживаю издевательства над животными, но… — Почему ты не сказал мне, что там есть собака? — у Сигмы был хриплый голос, но от того не менее недовольный. Лицо его было хмурым, и Коля от этого взгляда показал руки ладонями вперёд в сдающемся жесте. — Это ведь опасно! — Извините, братцы. Честно, не знал, что там у него собака водится. Так бы не повёл вас, я же не идиот, — Коля, взлохмаченный и взмыленный, упёрся рукой в дверной косяк и выдохнул, растерев глаз со шрамом снова. — М-да… и как этому психу разрешение на оружие выдали? Ха-ха… блядство якесь… Ваня вдруг встрепенулся и выпрямился, оглядевшись по сторонам, заглянув даже в комнату, а потом посмотрел на Колю: — А где Федя? — Там, — Коля, вздохнув, молча указал указательным пальцем наверх. На лицах переглянувшихся Вани и Сигмы медленно расплылся ужас. — К-как? — Сигма прикрыл рот рукой. — Всё?.. Коля часто заморгал, а потом, поняв, как выглядел этот тычок пальцем в небо, нервно засмеялся и постучал по дверному косяку. — Спускайся, все дома! — крикнул он, и ужас с лиц Вани и Сигмы постепенно схлынул. Сверху послышались шаги, и наконец в маленькую дачную кухню спустился Фёдор. Лицо у него было бледное и хмурое, тонкие чёрные брови сведены к переносице, а глаза будто подёрнулись дымкой. Что-то с ним, на первый взгляд, было не так, помимо его вида, и Сигма даже не понял сразу, что именно. А потом он не досчитался его протеза — рукав красной клетчатой рубашки был пуст. — Что случилось? — Сигма вскочил с места. — Ну… проблемка, о которой я говорил, — Ваня, вздохнув и шумно выдохнув носом, покачал головой. — Этот ирод старый попал своей солью прямо в протез, он и отлетел неясно куда. Они искать остались, а я за тобой побежал. — И как? Коля, посмотрев на Федю, только отрицательно покачал головой и уселся на ступени рядом с Достоевским, закрыв лицо руками. Сигма, посмотрев в пол и поняв, каким будет ответ, медленно осел на стул. — Что же теперь делать? — он вновь накрыл рот и нос руками, бегая глазами туда-сюда в раздумьях. Ваня пожал плечами. — Только возвращаться туда, — произнёс он и слегка стукнул лопатой по полу. — Он теперь точно патрулировать будет свою картошку, собачник хренов. — Хозяин дома теперь глаз со своего поля не спустит… — Сигма выдохнул носом и, закрыв глаза, нахмурившись, выпрямил спину, выглядя очень уверенно: — Я готов сдаться властям, если его это отвлечёт. Я виноват в том, что согласился, поэтому я готов понести наказание. — Да каким властям… Сторожу, разве что, — негромко проговорил Коля, растерев глаз со шрамом. — Хорошо, тогда ему. Коля с обречённым лицом шмыгнул носом и взял Федю за оставшуюся его руку, прижав тыльной стороной к своему холодному лбу. Ваня вместе с убийственной лопатой, продолжая держать руки вверху на черенке, сел прямо на порожек, вытянув ноги и задумавшись. Один Достоевский, закатив глаза, вынул свою руку из пальцев Гоголя, продолжавшего тянуть к нему руки, под его грустный взгляд и прошёл до второго стула на кухне, перешагивая через ноги Вани. Все трое проводили его взглядом, а тот сел за стол в угол рядом с умывальником и закинул ногу на ногу, правой рукой вынув сухой пряник из корзинки под салфеткой и костяшкой пальца той же руки щёлкнув по кнопке чайника, ожидая теперь, когда тот вскипит. — Никто и ни за что не будет наказан, — обронил он совершенно будничным тоном, откусив от пряника и продолжив только тогда, когда прожевал: — Сначала я попью чай, а потом расскажу, что нам завтра нужно сделать. Единственное, что могу сказать наперёд, — он снова откусил от пряника и прожевал, кивнув в сторону Гончарова, — это то, что тебе, Ваня, придётся съездить в город и поторопить наших дам. Желательно, чтобы их количество было в количестве минимум трёх душ вместе с Агатой. — Агата… — от одного упоминания имени девушки, старосты их группы, Сигма выдохнул и расслабился, а потом вдруг встрепенулся и понял, что, раз зовут Агату, значит, готовится какой-то очень тяжёлый план. — Агата? — Коля чуть ли не вскрикнул, закрыв рот руками. — Она с меня скальп заживо снимет, Федя! — Коль, она с тебя хоть не сразу его снимет, — удручённо глянул на него Ваня и нахмурил седые брови. — А представь, что мне будет, когда я заявлюсь к ним на порог и скажу срочно ехать? Она меня в свою сумочку по конечностям упакует. Чайник понемногу начинал закипать. На следующий день Ваня уехал в полдень. Коля был тихим, как мышь, и старался быть всегда рядом с Фёдором и Сигмой. Сигма чувствовал себя как на иголках, беспрестанно поглядывая в окна и боясь выходить на улицу — вчерашняя собака-убийца без цепи вполне могла выйти за ограждение и легко найти их по следу, а Вани с лопатой рядом больше не было. Один Федя был совершенно спокоен, сидя на своём месте под деревом и потягивая через трубочку апельсиновый сок с водкой. Правда, количество водки превышало количество сока. Коля периодически пил из стопочек прямо так, предлагая Сигме, но тот молча отказывался — ему хватило вчерашнего плохого самочувствия. Несмотря на то, что вчера Колю очень быстро развезло от «отвёртки» — так Сигме объяснили, что за коктейль они мешали с водкой и соком, — сегодня от нескольких чистых стопочек в течение дня опьянения не было ни в одном его глазу — ни в чистом голубом, ни мутном светлом, через который тянулся его шрам. В середине дня подъели остатки холодного куриного шашлыка и овощей. Когда приедут дамы, всё равно нужно будет готовить свежее — таким ведь их не накормишь! Да и привезут наверняка с собой чего-нибудь ещё, что придётся включать в блюда; именно включать, потому что Агата ещё в прошлом году, впервые побывав на Колиной даче, наотрез отказалась готовить, сказав, что она приехала сюда отдыхать и готовит пусть хозяин. Коля был не против. Сейчас Коля даже не пел, хотя сам пострадавший от его затеи выглядел совершенно безмятежно, натянув тёмные очки на глаза и ходя с одним пустым рукавом футболки, завязанным на узел. Он не рассказывал своего плана полностью, лишь попросил оставить несколько кусков мяса, чтобы смочь приманить собаку. Деревенский туалет оказался не таким уж жутким. Сигма даже не понял, что его так впечатлило вчерашним днём, что он потерял сознание. А картошки в посадках Гоголя он так и не увидел, догадавшись сам, что либо не уродилась, либо не успели посадить. Спрашивать не хотелось. Само это слово вызывало так себе воспоминания. Спустился вечер. Фёдор дал отмашку, когда уже совсем стемнело, и Коля, хмыкнув, вооружился лопатой, но на этот раз не брал ведра. Что-то Сигме подсказывало, что ею ничего не будут выкапывать… Как бы закапывать кого-нибудь не пришлось. — Хватит сидеть сложа руки. Пора, — негромко оповестил Фёдор и направился к калитке, махнув Коле за собой оставшейся правой рукой. Ветер покачивал завязанный на левом рукаве узел. — Оставайся дома, мы пошли, — бросил было Яновский Сигме, и лопата на его плече выглядела весьма угрожающе. — Сиди тихо. Ваня с девчонками скоро прибудет. — Нет, я пойду с вами, — твёрдо ответил Сигма и покачал головой. В глазах Коли скользнуло удивление, а Федя обернулся и вскинул тёмную бровь, но ничего не сказал. — Вы меня заставили в этом участвовать, значит, я вместе с вами это дело и закончу. — Вот это я понимаю — отвага! Мы что теперь, настоящий рыцарский орден? — Коля вдруг широко улыбнулся впервые за день и хлопнул Сигму по спине. Фёдор смерил взглядом Сигму с головы до ног, о чём-то ненадолго задумался и кивнул. Коля выдохнул после этого, и улыбка исчезла с его лица. — Ладно, пойдёмте. Вернём наше. Сигма кивнул, хоть и хотел сказать, что было бы целесообразнее устроить равноценный обмен, но, наверное, он был бы целесообразен, если бы на их стороне тоже было ружьё и агрессивная собака, а не только лопата… Заглянув в холодильник, стоявший в зелёном гараже, Сигма забрал оставленные им несколько кусков куриного мяса. Что-то ему подсказывало, что он изначально был включён в план Достоевского, хоть тот и сделал вид, что удивлён поступку английского аристократа. Иначе как объяснить, что никто этого мяса не взял, пока Сигма не проявил инициативы? Неужели он настолько очевиден в своих действиях? Вновь стрекотали сверчки. Далеко по горизонту ещё расстилалась розовая кромка неба, когда над головами уже была звёздчатая темнота. Уверенная фигура Яновского с чёрным силуэтом лопаты в руках, лидирующего в компании трёх ночных воров, внушала только упрямое желание кому-нибудь вдарить этой самой лопатой. Вторым шёл Фёдор, и узел его левого рукава покачивался в такт его шагам. Третьим, втянув голову в плечи и озираясь по сторонам, шёл Сигма, в свёрнутой фольге в руках держа куски мяса. Ещё издалека все трое заметили, как по границе поля с молодым картофелем маячил огонёк фонаря — то хозяин с ружьём наперевес патрулировал территорию; рядом с ним мелькала его лохматая псина. Увидев это, Коля цыкнул и остановился, за ним встал Фёдор, а Сигма, не ожидав такой резкой остановки, столкнулся с Фёдором грудью в спину. — Туда, — негромко бросил Достоевский и свернул в густую растительность с высокими кустарниками и травой за десяток метров до границы картофельного поля. Коля пригнулся, и вместе с ним пригнулся Сигма, стараясь не шуршать травой громко и не привлекать к себе внимания. — Она упала где-то здесь, — полушёпотом заговорил Гоголь, опустив лопату, когда все трое пробрались к самой границе и наблюдали, как суровый дед с ружьём и собакой идёт по дальней стороне. — Сём, стой на шухере, мы тут порыскаем. — А как же собака? — Сигма, собравшийся уже было участвовать в поисках, растерянно оглянулся. — Она же учует меня. — А лопату я взял на что? — послышался надрывный шёпот Гоголя, когда тот ушёл дальше в траву. — Не бойся, мы постараемся быстро. Сигма вздохнул и отошёл назад, чтобы не дай бог не попасться под луч фонаря, и присел на колено, наблюдая за патрулём. Пугало в центре поля, которое вчера скинули парни на землю, вновь было водружено на место, но что-то в нём было не так. Не то чтобы Сигма сильно хорошо разглядел его прошлой ночью, но как будто на отпугивателе ворон и других птиц была какая-то не вписывающаяся в него деталь… Когда луч фонаря упал на пугало, Сигма охнул от неожиданности и прикрыл рот ладонью: одна из рук куклы была потерянным протезом. — Ребята, — шёпотом позвал он, как только старик с собакой ушёл в сторону, — я, кажется, нашёл… — Чт- где? — Коля мигом, зашуршав травой, оказался рядом, смотря на Сигму, ожидая увидеть пропажу в его руках. — Где она? — Вижу, — негромко добавил Фёдор и кивнул вперёд, когда Коля обернулся уже на него. — Блядство… — Что? — Коля прищурился, закрыв глаз со шрамом, и посмотрел наконец на пугало. — Вот сукин сын, а! Нашёл куда пристроить! — Что нам делать? — Сигма поджал губы, судорожно соображая. — Он ждёт, что мы явим себя, раз подыскал для неё такое видное место, — полушёпотом произнёс Фёдор. — Мы не сможем подобраться незамеченными. Коля, — он вдруг тихо щёлкнул пальцами правой руки, — лопату. — Всегда готов! — как-то хищно оскалился Яновский, крепко сжав черенок в руках. — Сём, — Сигма в ответ только голову дёргано повернул, — бросай мясо. Сигма нервно сглотнул, понимая, какая участь ждёт собаку — её как минимум оглушат снова, да так, чтобы не смела пикнуть. Без собаки пробраться в тыл старика-охранника будет явно проще. Бросив один из кусков из травы на самый край поля, Сигма напряжённо стал вглядываться в темноту, пока собака, почуяв приманку, не свернула с траектории патрулирования и не пересекла поле поперёк, приближаясь и вынюхивая угощение. Коля медленно заносил лопату выше. Фёдор молча наблюдал, и Сигме всё казалось, что безрукий смотрит не на поле, а на него. — Давай, иди сюда, падлюка мохнатая, — едва слышно прошептал Гоголь, хищно улыбаясь. Собака, вынюхав наконец кусок в траве, пролезла под проволокой ограждения и съела один из кусков. — Сём, брось ещё! И Сигма, нервничая, бросил. Собака, подняв голову и склонив её вбок, чуяла чужаков, но мясо привлекало её больше. Она подошла совсем близко, склоняясь над приманкой, и Коля резко замахнулся. Парень не ожидал, что Сигма вдруг схватится за лопату и не даст опуститься ей на землю. Собака, заметив движение, отпрыгнула назад и глухо зарычала, как мотор. Старик на другом конце поля, заметив, что пёс куда-то убежал, уверенно пошёл в их сторону, размахивая белым шаром фонаря по земле. — Чё творишь?! — сорванным шёпотом вскрикнул Коля, с возмущением смотря на Сигму. — Семёныч, не лезь под руку! — Не бей её! — зашипел Сигма, нахмурившись. — Тихо! — Да в каком, нахуй, смыс- Договорить Коля не успел. Сигма прижал палец к губам и бросил собаке ещё один кусок. Зверь, щетинясь, при этом перестал рычать. Не сводя с парней глаз, собака подошла ближе и снова жадно заглотила кусок, почти не жуя его. — Сейчас я её- — Подожди, — вдруг раздался голос Фёдора, и правая его рука приземлилась Коле на плечо. — Да что вы, сговорились? А как же рука?! — Смотри. Старик неумолимо приближался, попадая светом фонарика парням в глаза, отчего пришлось присесть и отползти подальше. Собака сделала шаг вперёд, ожидая ещё угощения, и Сигма, полностью сосредоточившись на псе, достал последний, помахав им перед глазами собаки. — Хочешь? — собака вильнула хвостом, и с её пасти потекла слюна. — Тогда лови! — и парень швырнул кусок мяса прямо в сторону старика. Тот пролетел над его головой и приземлился где-то сзади — старик заметил летящий в него предмет и тотчас оглянулся назад. И собака, гавкнув, побежала прямо на хозяина. Старик не успел отойти с траектории бега целеустремлённого зверя и упал прямо на землю, когда собственный пёс сбил его с ног. Сигма, сжав руку в кулак, махнул им сверху вниз, улыбнувшись: сработало! — Ты ж наш гениальный Эрл Грей! — Коля с искренним удивлением на лице выронил лопату из рук. Сигма зажмурился, не переставая улыбаться, когда Коля резко обхватил его руками и сжал в объятиях так, как будто желал, чтобы у друга вылезли из орбит глаза. — Ай да Сёма, ай да молодец! Я б не догадался до такого! — Быстрее, пока он не встал! — прохрипел Сигма, когда его наконец отпустили. — Сиди здесь, гений! Фёдор проник через ограждение первым, тенью рванув к пугалу. Силуэт бегущего в ночи человека без одной руки был, мягко говоря, жутковат. Коля, схватив лопату за черенок, бросился следом. Сигма же, отдышавшись, весь обратил внимание на старика: тот тяжело пытался встать, ругая и «ворьё несчастное», и «дуру лохматую». Ружьё отлетело от хозяина чуть дальше расстояния вытянутой руки, фонарик светил в другую сторону, лёжа в траве, и именно ружьё пытался нащупать старик в темноте. Коля и Федя стояли у пугала, и, судя по их силуэтам в темноте, прилаживали протез на место. А потом старик всё-таки нащупал ремень ружья и схватился за него, потянув на себя. И Сигма, поняв, что сейчас может произойти трагедия гораздо серьёзнее, перемахнул через ограждение и бросился к ружью, успев схватить его за ложу и дёрнув на себя, выхватив из рук старика. Пальцы скользнули по цевью, колодке и по спусковому крючку ниже, и в небо, прямо у лица парня, прозвучал оглушительный выстрел, поднявший с ближайшей лесополосы в небо ночных птиц и ставший причиной воя машин тех, кто на них сюда и приехал. Собака, взвизгнув, метнулась от испуга прочь. Соль не стреляет так громко — ружьё было заряжено настоящими пулями. Сигма стоял, тяжело дыша и сжимая ружьё в руках. Старик в толстых очках и с бородой лежал на земле, упираясь в неё локтем, и презрительно смотрел на наглого вора. У вора разноцветная чёлка встала дыбом, а глаза были в ужасе уставлены в темноту. Он даже не видел, как буквально под его взглядом замерли невдалеке Коля и Фёдор и как они начали быстро к нему приближаться. Проморгавшись и встряхнув головой, Сигма вскинул ружьё на плечо и выставил дуло прямо на хозяина оружия, нахмурившись и вцепившись в ружьё так, чтобы не было заметно дрожи рук: — Лежать, пожалуйста. — Тыквы ваши вам прострелить мало, нехристи, — бросил как сплюнул старик, щурясь и разглядывая Сигму. — Выкрасят волосы в не понять что, потом и в бошках не понять что творится… Когда Коля и Федя наконец подлетели ближе, чуть ли не перепрыгивая через старика (чтоб не вырос больше), они схватили Сигму с ружьём под руками с двух сторон, перемахнули через ограждение и бросились наутёк. Старик сел на земле и гаркнул в темноту участка: — Найда! Найда, мать твоя сука! Взять их! Зря я тебя кормлю, тетёха! Найдой, очевидно, звали собаку. И большая и лохматая Найда, стоя у угла дома и лая, даже с места не сдвинулась, провожая взглядом воров, подкормивших её вкусными мясными кусками. Сигма висел ногами в воздухе, крепко прижимая к груди чужое ружьё и полными испуга глазами глядя, как постепенно удаляется от него злополучный участок с не менее злополучной картошкой. Коля нервно смеялся, Федя мертвецки молчал, пока оба бежали и тащили Сигму под руками. От выстрела в небо всё ещё звенело в ушах… Только спустя несколько минут дрожь в руках стала настолько сильной, что Сигма наконец осознал, что украл чужое ружьё, и выбросил его на траву прямо на дороге возле Колиного дома. В доме горел яркий свет, и, когда все трое взобрались на крыльцо, дверь распахнулась… И на пороге стояла Агата. За её спиной виднелся Ваня, а в окнах кухни — ещё несколько девчонок с комнаты старосты. Злобно окинув взглядом всех троих, она, взмахнув длинными золотыми волосами, отошла в сторону. Зелёно-голубые глаза её из-под золотых ресниц метали молнии, когда она смотрела на Колю снизу вверх, а тонкие губы в красной помаде агрессивно сжаты, как будто она изо всех сил сдерживалась, чтобы не начать ругаться. Коля, пусть и был выше, виновато улыбнулся, отведя глаза. Федя с меланхоличным видом, тяжело дыша, в приветственном жесте поднял чёрный протез и согнул пальцы. — Быстро все в дом! — шипяще скомандовала она, и Коля с Федей, переглянувшись, затащили Сигму внутрь. — Наверх! Живо! Сидеть тихо, чтоб ни звука, ясно? — двое на ногах и третий в воздухе резко сменили траекторию и взметнулись по лестнице. Агата оглянулась и строго прищурилась на Ваню, и в голосе её звучали стальные нотки: — А тебе что, особое приглашение нужно? Ваня икнул и поспешил на тёмный второй этаж к остальным. Выглянув наружу и осмотревшись, девушка громко хлопнула дверью, щёлкнула замком и прошла на кухню за стол. Какое-то время девушки щебетали между собой, и в разговор порой даже подключалась Агата своими редкими фразами. Когда в дверь постучали, Агата, встав, открыла вновь, держа чашку чая в руке с отогнутым мизинцем, и из-за её спины выглянули смеющиеся подружки, тотчас смолкнувшие от вида позднего гостя. На пороге стоял незнакомый старик с бородой в грязи, толстых очках, лысой головой и ружьём в руках. Он тяжело дышал, как будто только что был с пробежки, и под толстыми линзами очков злобно сверкали его мутные глаза. Однако, увидев, что открыли ему девушки, злость сменилась недоумением. Агата, смотря на старика сверху вниз, лишь вскинула тонкую золотую бровь, отпив из чашки. — Я могу Вам чем-то помочь? — заговорила она совершенно спокойным голосом и отнюдь не тем, которым разговаривала с парнями какое-то время назад. Старик растерянно огляделся, отступил назад, на веранду, а потом опустил ружьё и закашлялся. — Прошу прощения за столь поздний визит, милые девушки, — заскрипел он хриплым голосом, утирая грязной рукой не менее грязную седую бровь, — вы одни в доме? Кхм, не поймите меня неправильно, просто пошёл по следу — обнаружил моё ружьё у вашего забора, смотрю — свет горит, вот и подумал, может, то были ваши молодые люди? Агата озадаченно оглянулась на девочек, и те пожали плечами. — Мы сейчас отдыхаем без них. Наши молодые люди остались в городе, — уверенно ответила Агата и, отставив чашку на край раковины, скрестила руки на груди. — А позвольте поинтересоваться, что эти молодые люди сделали? — Ох, там просто так и не перечислить… — дед замялся, заведя руку за шею, но всё-таки заговорил: — Выкопали мою картошку, избили мою собаку так, что она испугалась и не побежала за ними, пугало моё сломали, попытались выкрасть ружьё и оба раза сбежали. — Ох, какой ужас. Наши порядочные молодые люди точно не сделали бы так, — Агата слегка повысила голос, чтобы её наверняка услышали наверху. — Может, у вас есть какие-то наводки? — Да какие наводки, девушки… Вижу-то плохо, еле как разглядел. Одно могу сказать: их или трое, или четверо, причём думал поначалу, что девушки — волосы у всех длинные, как у Вас вот, например. А голоса-то у них мужские — дай бог. Неформалы какие-то, что ли, может, просто ненормальные… Один точно инвалид без руки. Намедни думал, всё — отчалю на зону за членовредительство, раз конечность отстрелил, подхожу ближе — а рука-то железная, ненастоящая! На земле лежала, я её к пугалу и приладил вместо сломанной жердины. Сегодня возвращались за ней, вестимо, да сбежали, ироды, — Агата вскинула брови в картинном удивлении, мол, да вы что? — А у другого, выхватившего ружьё у меня, волосы в два цвета выкрашены, увидел в свете фонаря. У третьего коса длинная, это он-то с лопатой, кажется, мою собаку чуть не прихлопнул. — Ну и мужчины пошли нынче, ни стыда ни совести, — Агата покачала головой. — Попадись они мне — места живого не оставила бы. К сожалению, ничем не могу Вам помочь. Могу пожелать только удачи в поисках злоумышленников. — Да, извините ещё раз, ради бога, если разбудил или помешал, — старик развернулся спиной к ним и спустился на плитку. — Доброй Вам ночи. — И вам до свидания, — Агата проводила старика с ружьём взглядом, закрыла дверь и постояла в тишине ещё несколько минут, махнула подружкам обратно на стол, а сама, сжав руки в кулаки, вдруг рявкнула громким и высоким голосом: — А ну спустились быстро все четверо! Это что такое, я вас спрашиваю?! Живо сюда! Ответа сверху не последовало. Более того — не зажёгся даже свет. Агата подождала около минуты и крикнула снова, не реагируя на то, что подружки хихикают за её спиной: — Я считаю до трёх и поднимаюсь сама, а вы знаете, что будет хуже! Раз! — сверху послышался шорох, но не более. — Два! — шаги дошли до лестницы, но никто не спустился. Агата почувствовала, как у неё дёргается глаз, и она, протянув руку назад, пошевелила пальцами, мол, дайте-ка мне что-нибудь!.. И в руки её приземлился железный половник — старый, советский и тяжёлый. Девушка хлопнула им по своей второй ладони и прошипела: — Ну, я им сейчас устрою… Посмотрите на них — придумали! Громко топнув, Агата поднялась наверх. Раздался её грозный голос: «А ну иди сюда! Ты как это вообще допустил?», и после глухого удара первым с лестницы слетел Ваня, держась за затылок и метнувшись в комнату. «Посмотрите на него — инвалид нашёлся! Я-то думала, ты самый мозговитый, так какого чёрта соглашаешься на такие вещи?!» — раздался второй окрик, и после нескольких ударов по стенам — видимо, промахов — со второго этажа сначала слетела чёрная рука, а следом за ней ловко спрыгнул, минуя ступени, Фёдор, поднимая многострадальный протез с пола и влетая в комнату к Ване. «А ты? Я вообще от тебя не ожидала! Украсть ружьё — это ж надо придумать! Чем ты думал?!» — раздался третий окрик, но после него не последовало ударов — Сигма, прикрывая голову руками, чуть не слетел с лестницы, оступившись, и полусогнутым пробежал в комнату. Дальше последовало недолгое затишье. — Агата, зайка, ну что же ты так сгоряча, я всё объяснить могу… Никто ведь не пострадал, а? — послышался смеющийся голос Коли откуда-то из недр дома — очевидно, он ушёл в самый дальний угол второго этажа. — А с тобой у меня вообще отдельный разговор. Прячь секатор, Коля, — заговорила Агата в ответ, — потому что найду — косу отстригу. Дальше разговоров не было. Были удары и прыжки, после которых Коля едва не кубарем скатился со второго этажа, с размаху запнувшись об одну из ступеней и с шипением врезавшись в дверь на выход, успев щёлкнуть щеколдой и вылететь наружу. Следом за ним со второго этажа полетел половник, но цели в виде светлой головы он уже не застал.

***

— …И всё, что я успел увидеть, это как наши два бравых хлопца ломанулись по окольной дороге, а эта волчища радостно помчалась за ними, — Коля засмеялся и хлопнул себя по колену, показывая двумя руками, как «хлопцы» убегают, а «собака» побежала следом. — Їй-богу, тільки п’яти виблискували! В комнате горел свет, хотя за окнами уже постепенно начинало светлеть — всё-таки на часах было уже около четырёх утра. Коля, хозяин дома, в вымазанной грязью и травой белой футболке и полосатых шортах, стоял у края стола; Федя сидел на стуле за этим самым столом, повернувшись к середине комнаты и протирая спиртовыми салфетками протез, не снимая его с плеча; Ваня с травинками в светлых волосах устроился на мягком подлокотнике дивана, уступив диван двум одногруппницам-гостьям, пока ещё одна вместе с Агатой сидели на краю застеленной пледом постели, а между ними нашёл место Сигма, держа чашку горячего чая в руках, блестящих от воды — он долго отмывал их под умывальником с мылом от запаха мяса, земли, собаки и пороха. — Так ей эта лопата хоть бы хны, Коль, — Ваня покачал головой. — Вижу, в общем, что эта псина сейчас полноги Сёме нашему точно откусит, и я как размахнулся — и ка-ак вломил ей! — он усмехнулся, показывая чайной ложкой в руке замах в воздух. — Честно, я протрезвел вмиг, как и не пил. Думал, ей кусать-то будет нечем больше, ан нет — оклемалась. Ну, я ей ещё раз лопату показал — она и на попятную… — Бедное животное, — Агата вздохнула, пока девочки смеялись. — Да ну её, бедное, — Ваня отмахнулся. — Уверен, если б я не успел — она б его к утру уже доела, — он кивнул на Сигму, и тот, услышав упоминание о себе, часто заморгал глазами, замерев с чашкой у рта. — А нам его целым возвращать ведь нужно. — Мы его и так уже целым не вернём, — вздохнула Агата и покачала головой. — Физически — да, а вот психологически — вряд ли. Господи, что же вы наделали… — Мы его к настоящей жизни приучили! — Коля всплеснул руками и похлопал Федю по плечу — тот поднял на него голову. — Скажи, вот украл бы он у кого-нибудь хоть что-нибудь в своей культурной Англии? Нет! А тут — сразу эспрессо-тест прошёл на выживание! — Экспресс-тест, — буркнул Федя и упёрся локтем правой руки в спинку стула, подперев ладонью подбородок и разрабатывая протез в суставе. — Да хер с ним, ты понял меня. Чё, Вано, к тебе в следующий раз? У тебя и банька есть. — Можно, — Гончаров усмехнулся и, закинув ногу на ногу, схватился двумя руками за коленку. — Только как бы ещё одной психологической травмы для Сёмы не вышло. — Меня уже ничего не напугает, после того как ты в прошлом году, — Агата кивнула на Колю, — попал петардой в собственный туалет. — Зато какой красивый сейчас стоит — гля-ка! — Коля махнул рукой на окно. — Чистенький, свеженький, не налюбуешься! — Б-банька? — Сигма, впечатлённый рассказом о прошлогоднем случае, икнул, судорожно вспоминая, что такое упомянутая баня, однако его успели перебить. — О-о-о, брат, баня — это такое место, где отмывается не только грязь, но и грехи! — Коля засмеялся. — Так, господа и дамы, я отлучусь, скоро вернусь, — наклонившись к Достоевскому, Яновский что-то шепнул ему на ухо, прошёл на кухню, порылся в своих вещах и вышел на улицу, хлопнув дверью. Можно, конечно, догадаться, что парень пошёл в то самое место, от которого у Сигмы случился культурный шок вчерашним днём, но у Сигмы был отличный вид на него из окна — и Коля там так и не появился. — Они тебе ничего не сломали, скажи честно? — Агата проникновенно, с материнской заботой глянула Сигме в глаза, положив руку на его колено, и тот, неловко усмехнувшись, опустил чашку в руках и отрицательно махнул рукой. — Ты можешь рассказать всё, что они тут с тобой творили, мы здесь и мы их прибьём. Сигма, нервно хихикнув, вскинул светлые брови. Все четверо девушек из одной комнаты, в которой Агата и жила в общежитии, смотрели на него и ждали его ответа. Фёдор тоже смотрел на него, но именно его взгляд внушил Сигме, что лучше держать рот на замке. Нервно сглотнув, Сигма перевёл взгляд на Ваню, и тот очень активно отрицательно качал головой и махал руками, показав заодно сначала на Агату, а потом проведя пальцем по своей шее в жесте «она нам головы снесёт». Сигма вздохнул и, шмыгнув носом… Спокойно улыбнулся уголками губ — это точно не было нервным. Это было искренним. — Нет, у меня всё хорошо, — Сигма просиял, и взгляд Фёдора смягчился, когда он вскинул чёрную бровь, не переставая смотреть на английского друга — тот действительно не лгал в своих эмоциях. — Мне понравилось. Было много неожиданных вещей, конечно, но, в общем и целом, всё хорошо. Агата, услышав такое откровение, тут же метнула подозрительный взгляд на парней, но Фёдор вновь опустил взгляд на протез, а Ваня тут же отвернулся, мол, он тут ни при чём. Не спуская взгляда с Гончарова, Агата заговорила: — И что же именно тебе понравилось, если исключить то, что вы тут натворили? — Хм… — Сигма задумался, поджав губы и посмотрев в окно. Много мыслей было, но остановиться он решил сперва на одном: — Ночное небо здесь очень красивое. Совсем не такое небо, как в городе. — Во, а мы говорили! — Ваня усмехнулся. — Видишь, Агат, во всём нужно искать плюсы. — Ты там сиди и не возникай, с вами мы ещё поговорим отдельно, — Агата фыркнула и хотела было отпить из своей чашки, как вдруг обнаружила, что весь чай был допит. Ваня заметил это первым и встал было с места в намерении подлить, но в это же время встал Фёдор и уверенно зашагал на кухню. — Куда это ты? — За водой в чайник. — Не так уж и горит нам эта твоя вода. — Если захотите пить, у нас есть только водка. Будете? Девушки переглянулись. Агата, поймав на себе взгляды подружек, вздохнула и махнула рукой. — Ладно, иди. — На завтрак можете пожарить картошки. У нас её много. Теперь. — Спасибо за наставление, без тебя и вашей проклятой картошки не разобрались бы. Сами пожарите, мы здесь гостьи. Достоевский хмыкнул и скрылся на кухне, а потом и на улице, хлопнув входной дверью. Только через двадцать минут Агата поняла, что парней нет слишком долго. Во дворе их не было тоже. Стоя на пороге, она только накрыла лицо рукой — всё-таки сбежали, голубки проклятые!

***

Ветер колыхал траву у озера. Неподалёку допевали свои последние скрипучие песни сверчки и кузнечики, а вокруг, в деревьях, начинали перекличку утренние птицы. Когда за спиной Гоголя зашуршала трава и он обернулся, он увидел, как наверху стоит Достоевский, и утренний ветер развевает его чёрные пряди, выбившиеся из короткого хвоста, а солнце разбивается в золотой ореол о его тёмную голову. Гоголь улыбается и протягивает руку, когда Достоевский осторожно спускается к нему по пологому склону по траве и вкладывает правую руку в его, и Гоголь притягивает его к себе, грудью к груди, отступив назад. Танцевать профессионально Гоголь не умел, но вальс в раз-два-три-раз-два-три осилить мог, потому второй рукой взялся за талию Достоевского, покружив вокруг и увлекая в лёгкий танец. Коса у Коли вся в травинках, футболка в зелёных и тёмных пятнах от зелени и земли; у Фёдора — тёмные круги под глазами, чёрная и железная левая рука, пахнущая спиртом и блестящая от того, что намыта и обработана после пропажи в траве и обнаружения на пугале, и чёрная футболка с такими же шортами. Обувь у обоих совсем не бальная — не какие-то там туфли, а обычные шлёпки-вьетнамки, в которых и плясать, и хоронить можно. Но для небольшого вальса двух влюблённых людей на берегу озера, вокруг которого нет свидетелей, это не так страшно. На склонившейся к самой воде иве, дающей тень, пел соловей, спрятавшись где-то в зелёных ветвях, а под этой самой ивой сидели теперь две фигуры — одна со светлыми волосами и длинной растрёпанной косой, согнув ногу в колене, негромко играла на гитаре и также негромко пела, а вторая с коротким чёрным хвостом волос, скрестив руки на груди, сложила голову первой на плечо, прикрыв глаза. Над водой с зелёной ряской разливался бархатный голос:

и снова седая ночь, и только ей доверяю я! знаешь, седая ночь, ты все мои тайны. но даже и ты помочь не можешь, и темнота твоя: мне одному совсем, совсем ни к чему!

Фёдор молча слушал. Коля самозабвенно напевал, перебирая пальцами по струнам гитары и прикрыв глаза. Опустив руку на землю, он нащупал под ладонью плоский камушек, зажав его пальцами правой руки и разглядев. Хорошо должен пойти по воде… Приподняв голову и размахнувшись, парень кинул камень по горизонтальной дуге, и тот пропрыгал до середины озера, оставляя после себя расплывающиеся круги и встревоженную ряску. Коля замолк, наблюдая, а потом хихикнул и, стукнув ладонями по корпусу деревянной гитары, опустил голову и потёрся белой макушкой о плечо Феди. Они сидели рядом с деревом, и Федя, оглянувшись на него, погладив Колю по волосам, вдруг упёрся руками в землю и придвинулся к стволу ивы, прижавшись к нему спиной. Коля проводил его взглядом, а затем, увидев, как Федя протянул к нему руки, широко улыбнулся и, отложив гитару, подполз ближе, устроившись прямо между его ног и обняв под руками, устроившись щекой на его груди. Обе руки Фёдора — чёрная, холодная и белая, тёплая — обхватили Колю за голову, поглаживая по волосам на затылке и массируя чёрными пальцами. Они какое-то время сидели-лежали в полной тишине, слушая только плеск воды и пение соловья над головами, когда Фёдор наклонил голову и коснулся сухими губами светлой макушки. Коля повернулся к нему лицом и ткнулся в его грудь подбородком, глядя теперь в глаза своими полуприкрытыми. — Хорошо здесь, — проговорил он. Фёдор склонил голову к плечу. — Особенно с тобой. — Тебе везде будет хорошо, если там буду я. — Как ты угадал? — Интуиция. — Хренуиция! — Коля закатил глаза и упёрся руками в траву, приподнимаясь и становясь лицом на уровень лица Феди. — Самый умный парень в нашем товариществе, сразу видно. — Ну, было бы странно, если бы я не угадал, — Фёдор потянулся правой рукой к Колиному лицу, оглаживая большим пальцем по щеке и касаясь края его шрама поперёк светло-голубого глаза. Коля чуть склонил голову, прижимаясь к ладони щекой и прикрывая глаза, однако рукой он вдруг взялся за чёрный холодный протез и осторожно приподнял его за кисть, как настоящую руку, и прижался к чёрной ладони губами. — Хм? — Извини меня. Извини, что ты опять чуть не лишился своей руки… На сей раз из-за меня, — лицо Коли вдруг потеряло привычный оптимистичный свет, когда он, встав на колени, обеими руками взял руки Феди и поочерёдно прижался губами к костяшкам каждой — к белым, тёплым на правой кисти и к чёрным, холодным на левой. — Если бы я знал, что это случится, я бы оставил тебя дома. — Всё равно всё закончилось хорошо. — А если бы нет? — Коля нахмурился и глянул на Федю исподлобья, не выпуская его рук из своих. — Я ведь лопату брал не для собаки. Если бы этот хрыч старый что-то сделал с твоим протезом, я бы его закопал прямо на его поле. Я бы… — Как самоотверженно, — Фёдор, наблюдая, как Коля раскаивается, потянулся головой вперёд и, прикрыв глаза, слегка раздвинув пушистые светлые пряди на лбу, оставил на нём поцелуй, тепло выдохнув на кожу. — Я знаю, что ты убил бы за меня. — Правда? — Коля поднял глаза, блестящие в свете восходящего солнца, и Федя, посмотрев в них, улыбнулся уголком губ. — Я когда-нибудь тебя обманывал? — Хм-м-м, кое-что припоминается, — Коля нарочно отвёл взгляд в якобы раздумьях, крепко сжав чёрную кисть в одной своей руке, а потом хмуро поглядел на Федю, удивлённо глядящего ему в лицо. — Когда скрывал свою болезнь до самого последнего дня. Помнишь такое? А я вот помню. — Не начинай. — Я не начинаю, просто ты спросил — я ответил, — Коля поморщил нос и скрестил руки на груди, встав на коленях над Федей. — Сложно забыть такой обман, знаешь ли. — Не слишком хочется говорить о том, что можешь в скором времени начать мучительно умирать, — Коля в ответ на это только шумно выдохнул носом. — Я же знал, что ты бы начал меня жалеть. Зачем мне это? Лучше уж запомнить своих родных и друзей счастливыми, нежели сочувствующими. Коля промолчал. Взгляд его блуждал от травы к земле, от чёрной руки до корней ивы, пока протез вдруг не приподнялся и не потянулся вверх, касаясь его лица и поворачивая на себя. — Я знаю, что дорог тебе, Коль. И ты знаешь, что ты мне тоже. Иди ко мне. Коля, мгновенно погрустнев и заблестев глазами, ссутулился и склонился над Федей, прижал к своей щеке кисть его холодного протеза, а второй рукой взялся за его плечо, ткнувшись носом в нос и посмотрев в глаза. Коса свесилась к Фединой груди. Коля, выдохнув носом, поглядел вниз, на губы Фёдора, а затем — снова в глаза, как будто спрашивая разрешения, и, заметив, что Федя приоткрыл рот и слегка подался вперёд, прикрыл глаза сам и коснулся губами его губ, а затем ещё, и ещё, и ещё, с каждым разом всё настойчивее и влажнее. Коля держал его лицо в своих руках, мазнув губами по его покрасневшим губам и оставив поцелуй; Федя, постепенно съезжая по гладкому стволу дерева вниз, схватился руками за его футболку, и если белые и тёплые пальцы правой руки скользнули на спину, то чёрные и холодные крепко сомкнулись на белой ткани плеча. Коля горячо выдохнул прямо в губы, припав к ним снова, раскрыл свои и провёл по влажным теперь губам Феди языком, касаясь кончика его языка своим и влажно причмокнув, жарко выдохнув прямо в рот. Коля настойчивый — Фёдор в какой-то момент царапает чёрными пальцами кожу на плече и отталкивает, вдыхая ртом и восстанавливая дыхание. Между их губами растянулась прозрачная нить слюны, блеснувшая в свете солнца. Коля вновь вжался губами в губы, покраснев лицом. Его руки оглаживают рёбра под футболкой, большой палец одной из них коснулся соска, огладил по плечу, задрав футболку почти до самого верха; руки пробегают пальцами до спины, придерживая теперь одной между лопатками, а второй — под поясницей. Достоевский вцепился руками в плечи Гоголя, при этом упёршись ногой в землю и подавшись вверх, вынуждая Гоголя приподняться и давя на одно из его плеч, чтобы тот повернулся и сел у дерева; сам Достоевский сел на его колени, поменяв положение и смотря теперь на него сверху вниз. Гоголь вновь забрался руками под его футболку, ткнувшись лицом в шею и, выдохнув в неё носом, касаясь её губами. — Увидят. Осторожнее, — негромко заметил Достоевский, и Гоголь буквально граничит с этим предупреждением, целуя так, что, кажется, вот-вот — и останется пятно. Но пятен не оставалось. Коля не усердствовал с шеей. Зато, спустившись к ключицам, он слегка прикусил выступающую косточку, касаясь её языком и обхватывая губами, слегка втягивая кожу и оставляя на ней багроветь первый засос. Федя шумно выдохнул носом и оскалился, задрав голову. Чёрной рукой он обхватил светлую голову, прижимая к своей груди, а своей тёплой, правой упёрся в ствол ивы над светлыми волосами. Каждый засос отзывается секундной, почти незаметной болью, будто в кожу кольнули маленькой иглой. Гоголь задрал рукой его футболку так высоко, что Феде пришлось схватиться за её край зубами и держать, жмурясь, когда губы проходятся по его груди, когда язык обвёл один из сосков — чувствительное, сука, место. Пальцы Гоголя сухие, они плавно оглаживают каждую впадинку между рёбрами, и от ключиц до солнечного сплетения на груди вырисовывается странный, одному Гоголю известный, узор из влажных багровых пятен. Достоевский держится за плечи Яновского сам, хрипло постанывая и продолжая сжимать край футболки зубами, пока Яновский одной рукой проник под резинку его шорт, огладив ягодицу и сжав её пальцами, а ладонью второй прошёлся по низу живота, задевая подушечками пальцев чёрные волоски и огладив по всей длине члена; шорты и нижнее бельё пришлось приспустить, и Фёдор снова низко охнул, когда головка вставшего члена прошлась по краю шва. Тёплая ладонь неспешно водит по всей длине, большим пальцем оглаживая головку и массируя уретру с выступающими на ней белыми вязкими каплями. Охнув снова и нервно сглотнув, дёрнувшись острым кадыком вниз, Фёдор разжал челюсти и отпустил футболку, склонив голову и смотря смазанным взглядом на светлую голову. Гоголь вскинул наконец лицо, улыбнувшись и потянувшись губами к губам, выдыхая прямо в них: — Душа моя, у тебя ведь руки свободны, достань из моего кармана. Фёдор сжал зубы, но всё-таки наклонился, проведя рукой Коле по бедру, и запустил дрожащие пальцы в карман полосатых шорт, вынимая оттуда наполовину использованный тюбик смазки и цепляя костяшками пальцев квадратик фольги. Так вот зачем Гоголь залез тогда, на кухне, в свой рюкзак! Тюбик упал на траву, а зажатый в костяшках пальцев нераспакованный презерватив Фёдор поднёс к лицу, хватаясь за край зубами и отрывая верх. Коля тем временем отвлёкся, откручивая крышечку и выдавливая полупрозрачный гель на пальцы, размазывая между ними, а чистой рукой стягивая шорты Феди ещё ниже. Стоило больших усилий не прокусить резиновый презерватив в зубах, когда Яновский снова обхватил его член рукой, а пальцами второй провёл по ложбинке между ягодиц и надавил на сморщенное колечко мышц, проникая внутрь гладким и холодным от смазки пальцем. Достоевский ощутимо покрылся мурашками от копчика до лопаток, крепко сжав чёрные пальцы на светлых волосах и царапнув ими по коже головы. — Ай! — Коля дёрнулся, и палец внутри дёрнулся вместе с ним, резко войдя полностью — Достоевский ахнул голосом выше обычного и откинул голову, чувствуя, что слезятся глаза. Чёрные пальцы съехали на косу, крепко схватив её у самого основания. Федя шумно дышал, жмуря глаза и прижимая голову Коли к своей груди. Его выдержке можно позавидовать в обычные дни, но сейчас он ведёт бёдрами вперёд в надежде потереться членом о живот своего любимого человека, который, помимо любимого, ещё и издевается — он растягивает двумя пальцами, разводя их ножницами в стороны, и слегка сгибает, вынуждая пойти тело Достоевского дрожью. — Ну что же ты, Феденька? — Коля поднял голову, вновь выдыхая куда-то в шею, и игриво прикусывает кожу под нижней челюстью — совсем легонько. — Наклонись ко мне. И Фёдор, нахмурившись, красный лицом, склонил голову. Коля схватился зубами за презерватив в открытой фольге, зажатый в зубах Феди, и потянул на себя, забирая и вынимая рукой. Достоевский вновь подался бёдрами вперёд в попытке потереться, но Яновский нарочно выпрямился и втянул живот — складок футболки коснулась только истекающая вязкими мутными каплями розовая головка члена. Он уже раскатывал презерватив по своему члену, расстегнув ширинку шорт, как вдруг Достоевский с силой стукнул по его плечу чёрным протезом — и Яновский айкнул. — За что?! — Чтобы не медлил. — Какой ты прямолинейный человек, всё-таки… Коля придвинул Федю к себе ближе, почти прижимая животом к животу, сжав пальцы на его бледных и тощих ягодицах — единственные красные пятна на них были сейчас от царапин короткими ногтями. Достоевский подвигал бёдрами, пристраиваясь удобнее и чувствуя гладкую в резинке головку члена колечком мышц, пытаясь насадиться, и уже было потянулся назад чёрной рукой, но Гоголь спохватился быстрее и помог своей рукой — ему не хотелось случайно лишиться своего главного достоинства, если Федя вдруг решит резко сжать пальцы. Член толкнулся внутрь, туго скользнул в тёплой смазке, и Фёдор низко охнул, обхватив Колю за шею и прижавшись виском к его виску, склонив голову. Чёрные пряди совсем выбились из хвоста, липли к разгорячённому лицу. Коля двигал его за бёдра, крепко сжимая пальцы на бледной коже, чувствуя ладонями острые косточки. Федя горячо выдыхал прямо на ухо, скользя вспотевшей ладонью по щеке и смазано целуя скулу, щёку, уголок губ. Коля сам повернул голову, ловя губы юноши и пытаясь поцеловать, но Фёдор смог только хрипло выстонать Колино имя. От такого дрожь прошлась уже по позвоночнику Коли. Он всё-таки поцеловал Федю, одной из рук скользнув по его бедру к внутренней стороне, по животу и обхватив ладонью его член, кожей чувствуя взбухшие вены. Ему, Фёдору, хватает совсем немного, чтобы, вцепившись пальцами в плечи Гоголя, кончить в чужую руку. Острые чёрные пальцы снова сделали больно — Коля крепко сжал зубы, кусая в плечо в ответ. Он чувствует через тонкую резину презерватива, как, кончая, сжимается и пульсирует внутри Федя, и, слегка согнув ноги в коленях и толкнувшись ещё дважды, хрипло рычит, кончив внутрь. Фёдор прекрасно чувствует наполняющийся презерватив внутри, но сейчас ему на несколько мгновений всё равно — он тяжело дышит, замерев, и отходит, слабо ощущая, как Коля оглаживает его по спине и медленно разжимает зубы, проходясь языком по следу укуса, будто извиняясь. — Душа моя, душа моя, — горячо зашептал Коля, забравшись рукой в чёрные волосы на затылке и распуская пальцами хвост, помассировав кожу и прижавшись щекой к щеке, — я люблю тебе дуже сильно, ти б тільки знав… Фёдор не отвечает. Он целует Колю за ухом и в висок, надолго прижимаясь влажными губами, в уголок глаза и в шрам над бровью, медленно выпрямляясь. А потом что-то вдруг хрустнуло, и Коля почувствовал на своём плече странную тяжесть — это протез отошёл от плеча и остался висеть на нём отдельно от Фёдора. Коля с удивлением посмотрел на оставшуюся на себе руку и усмехнулся, осторожно взявшись за неё своей рукой и возвращая на место, крепко прижав к культе левого Фединого плеча. — Я положил на тебя не только глаз, но и руку, — вполголоса заметил Достоевский, и Гоголь засмеялся громче. — Ага-ага! — Коля вдруг, прижав Фёдора к себе за бёдра, поднялся на колено, а затем и во весь рост, и Фёдор, чтобы не упасть, крепко обхватил его за шею. — А теперь нужно очиститься от нашего с тобой греха! — Что ты собираешься- Достоевский не успел договорить. Гоголь шагнул вперёд и упал в воду вместе с ним, подняв в воздух брызги волн.