Любить его это…

Любить Олега это обрабатывать его раны, когда он подерётся с кем-то за котёнка. Затем всем вместе искать приют этому котёнку, чтобы в итоге оставить его у себя и узнать, что это маленькое чёрно-рыже-коричневое чудовище окажется девочкой. Спорить три дня о том, как же всё-таки назвать, а потом смириться с Фисой, потому что кошка сдружилась с Марго, которую Серёжа перетащил и в их квартиру, а та отказывалась называть её Марусей (Игорь), Вездесраньей (пересидевший в одноклассниках Олег) и Александритой Иветаевной третьей (Серёжа). Они всё равно зовут её на свой манер. Это словно две стороны одной медали. Принимать его настоящего, доминантного, готового убить за своих, робкого, боящегося узких пространств и дёргающегося во время фейерверков. Это просыпаться от его крика из-за кошмаров и вытирать слёзы с щёк, которые он не замечает, параллельно в два голоса шептать, что всё хорошо, всё в порядке, все здесь, рядом, в безопасности, и он тоже в безопасности. И расслабляться вместе с ним, чувствуя, что крепко держащие запястья пальцы ослабляют хватку. Это восхищаться его выдержкой, упорством и тому, как он профессионально держит ствол, когда они выезжают в лес с палаткой на пару дней. Залипать на перекатывающиеся под кожей мышцы во время его утренних занятий и тыкать Серёжу, чтобы он позалипал тоже. Потом ночью руками-губами обвести всё тело, измотать похлеще чем в армии, выжать его полностью. И встать на следующее утро от его голоса, а потом бежать рядом и отжиматься по сорок пять раз — Серёжа, с его слабыми запястьями, шестьдесят — Игорь. Это бегать с ним по утрам, выпихивать Грома из кровати первым, чтобы поспать ещё минут двадцать. Но схватить через пять секунд за руку и присоединиться к душу, благо ванна огромная, втроём прекрасно помещаются. Это забирать его вещи. Неосознанно прикарманивать футболки, чтобы спать в них и ходить на работу/офис. Это смотреть, как он любуется Серёжей в его лёгкой кофте, которая давно уже превратилась в домашнюю, даже если Серёжа обычно ходит в халате и нижнем белье, зачастую причём нараспашку (подцепил он это от Волкова, ещё когда они студентами в одной комнате ютились). Это вместе с ним не сводить глаз с Игоря, когда Гром идёт в отдел в чёрном очевидно не его, Игоря, свитере с горлом. Это помогать ему готовить. В последний раз, когда они готовили запеканку, перепачкались во всех ингредиентах. Потому что Серёжа снова включил свой режим «ой простите, я опрокинул на вас сахарную пудру? Разрешите, я слижу её с вашей шеи, да, вот здесь». А Серёжа всегда слизывал так, что приходилось покупать новую мебель, потому что у Серёжи на слизывание всего и отовсюду похоже был фетиш. В этот раз им пришлось заказывать новый стол. Потому что серёжину идею неожиданно с энтузиазмом, а когда, впрочем, было иначе, поддержал Игорь, опрокинув на Разумовского миску с шоколадом. Запеканку в тот день они так и не приготовили. Это обсуждать с ним службу. Смотреть, как в уголках накапливаются слёзы, а сами карие глаза словно выцветают, вспоминая всё, что видели. Прижимать его к себе, говоря, что всё это в прошлом, а сейчас есть они только втроём, кошка их, да Марго. И никто из них не даст ему больше через подобное пройти. Это доставать у него из-под подушки пистолет и класть к своему, в тумбочку, запирая на замок. Это покупать двум дуракам сейф для их оружия и высказывать, что они не попросили раньше сами. Это учить его вальсировать на кухне, пока Серёжа, сидя на столешнице, пытается не утопиться-захлебнуться в чае. Потому что каким бы ловким Олег не был, танцует он откровенно плохо, постоянно натыкаясь на углы тумбочек или табуретки. Шикать на хихикающего, но откровенно наслаждающегося происходящим, Разумовского, а потом одновременно стянуть его с места и закружиться уже вместе с ним в танце, который не напоминает уже ни один существующий. Это свалиться на пол от усталости, не прекращая улыбаться, а потом захохотать в голос, когда прямо Олегу на голову свалится с верхней полки мука и засыпет и их, и добрую часть кухни, и кошку, и до коридора долетит. Это переплетаться с ним ногами, когда они спят, даже несмотря на то, что он весь холодный. Вообще, удивительно и совершенно не по закону жанров, самый мерзлявый из них — Олег, а не лживо-хрупкий и ранимый Серёжа. Засыпают они всегда с Разумовским посередине, но если кто-то, чаще всего как раз Волков, просыпается от кошмаров, то происходит сложная перепланировка, в результате которой к Олегу с разных сторон прижимаются два тела, обволакивая своим теплом. Серёжа обычно тыкается носом куда-то в район ключиц, закидывая одну ногу на бедро так, что и до Грома дотягивается, а второй тыкается в стопы. Игорь обнимает со спины, вплетая пальцы в серёжины волосы, а ногами забирается под олежины, давая возможность согреться. Это подсовывать ему в гардероб вещи не чёрного цвета. Несмотря на то, что большинство вещей у них уже стало общими, Олег всё равно по старинке носил всё чёрное: футболки, пиджаки, штаны, вплоть до нижнего белья. После появления в их шкафу розового халата, он стал замечать, как на полках появляются и другие оттенки, медленно вытесняя чернь из гардероба, потому что «с твоим телом, Олеж, носить можно что угодно, а ты жмотничаешь, не даёшь другим любоваться! И вообще нам нужно что-то, подчёркивающее твои карие глаза! А ещё лучше всё лицо!». Как-то он обнаруживает себя в зелёной гавайской рубашке, идущим в магазин за продуктами, чтобы приготовить Игорю поесть для ночной смены. Это отключать ему будильники в выходные, когда он сам забывает это сделать. Потому что проваляться весь день в кровати под какой-нибудь фильм и разговоры шёпотом — святое для всех троих. Любить его это война и смирение. Войну ты видишь внутри него [и себя] и смиренно уживаешься с этим, помогая и направляя. Любить его это словно оказаться внутри шторма — опасно, ярко, дико, страшно. И знать, что этот шторм — самое прекрасное, что было у тебя в жизни. Любить его это безоговорочно доверять.