Половинчатые

Беспокойство, как всегда, переливалось желчью между скрытыми деревнями. Войны не было, но ее тень скрывалась в ночи, мелькала между стволов деревьев, крылась в слухах и шепоте. Последним крупным конфликтом был спор между Листом и Камнем. Коноха требовала выдать нукенина, скрывавшегося в Ивагакуре и вступившего с ними в сговор, выдавая ценные сведения. Ивагакуре на переговоры не пошла, тем самым нарушив и так шаткий мирный договор. В ответ Коноха заявила права на спорные территории на северо-западе, начав военные действия. Результатами стало поражение Камня и частичное присоединение этих земель к стране Огня. Нукенин, явившийся лишь подходящим поводом, а не реальной причиной данного столкновения, по сведениям, был казнен в Ивагакуре. Мирное время — одно название, это знают все, как и то, что молния легко проходит сквозь землю и разрушает ее. Для Какаши это не было миссией — это были несколько недель муторного противостояния. После последовала еще неделя в больничной палате с ноющим шаринганом, которые были скрашены визитами Ируки с детьми. Какаши ненавидел больницы, но покорно пролежал в госпитале нужный срок, хоть ему и не терпелось наконец действительно вернуться домой. Но даже находясь дома, его все еще не отпускало беспокойное чувство. Словно эта прошедшая кампания явилась каким-то спусковым крючком для нового витка старых фантомов прошлого, давно, казалось, похороненных в его памяти. Будучи капитаном отряда, повозиться пришлось знатно. А еще, при виде протекторов Камня, почему-то так не кстати вспомнились давние события третьей мировой войны, когда из-за шиноби Камня чуть не погиб он сам. При воспоминании о предсмертном взгляде Обито, перед глазами невольно вставало лицо Рин, а руки в такие моменты опять начинали чесаться, как раньше. Ночные кошмары, казалось, возобновились с новой силой, хотя кошмарами их можно было назвать с натяжкой — это были просто очень неприятные и тревожные сны, отчего-то окрашенные в красный, почти алый, как кровь, цвет. Во снах Какаши часто видел себя с руками в крови. Когда Какаши открывал глаза, беззвучно задыхаясь, он лишь смутно помнил, что ему снилось, и потом еще долго лежал, глядя в темноту. Может, правду говорят, что джонины перестают быть нормальными людьми, а АНБУ перестают быть людьми вовсе. Какаши вроде бы был и тем, и этим сразу, и он не знал, удалось ли ему вернуть себе человеческую сущность и переступить через эти простые истины. По крайней мере, другая часть его души все же была человеческой. Ирука чувствовал беспокойное состояние Какаши и не знал, чем ему можно было помочь, потому что тоже мучался от вновь словно бы открывшейся внутри червоточины, которая, как ему казалась, давно затянулась. Им можно было долго лежать вместе, вслушиваясь, как бьется в унисон сердце в грудной клетке напротив, но все равно не избавиться полностью от липкого ощущения тревожности. Какаши шептал, что все будет хорошо, хоть Ирука и понимал, что глубоко внутри тот знал, что это не так.

***

Какаши открыл глаза, прислушавшись к ночной тьме. Лунный свет почти не просачивался в окно спальни, было так темно и так тихо, что, казалось, будто мир вымер. Сердце опять заполошно билось после пробуждения, вызывая неясное чувство тошноты. Снова приснившийся кошмар, охвативший его, словно морок, на этот раз не спешил отпускать его, а беспокойство стало почти осязаемым, как сгущающийся воздух перед грозой. Шаринган инстинктивно заметался в ноющей глазнице, показывая вспышками чужие силуэты в нескольких метрах от дома. Один. Три. Пять. Какаши одним движением выхватил кунай под подушкой и коротко толкнул спящего Ируку в плечо. Тот открыл глаза, и его беспокойная дрема окончательно пропала, когда он увидел горящую кровавую точку там, где должно было быть лицо Какаши. В воздухе висела немая тревога. Мимо окон беззвучно пронеслись смазанные тени. Ирука быстро схватил его за руку, останавливая печати перемещения — Хоки был слишком мал для такой техники, он ее не выдержит. Какаши заметался взглядом по лицу Ируки, боль в висках стала почти давящей — времени на раздумья не было, и каждая секунда была на счету. Какаши хотел, чтобы они ушли, нужно было вывести их из дома, но они оба понимали, что сейчас такой возможности не было. Ирука, поджав губы, напоследок крепко сжал запястье Какаши, словно на прощание давая напутствие, и отпустил его. Затем он подхватил Хоки и, прижав его к груди, соскользнул с постели на пол, забираясь под нее. Какаши хотел остановить Ируку, взять его за руку и не отпускать от себя, но сдержался и применил технику клонирования, оставляя клона в спальне, а сам перехватил кунай и бесшумно выскользнул наружу. Ирука увидел только его промелькнувшие босые ступни из-под кровати, проводив их взглядом. Он хотел было окликнуть Какаши, но знал, что нельзя — они так и не обмолвились ни словом за все эти секунды, которые, казалось, длились, как минуты. Ирука замер, не дыша, прижимая к себе все еще спящего сына, стараясь не дышать. Он пытался нащупать чужую чакру, но она ожидаема была наглухо скрыта. Нелепая мысль, но казалось, что в ночи их атаковали призраки. Послышался первый звон металла. Какаши молча отражал удары. Тело двигалось само по себе, и всю его сущность переполняла смесь гнева и тревоги. Он не знал, кто эти люди, а времени думать, как они смогли пробраться в деревню, обойти охранные печати и ловушки, не было. Шаринган метался в глазнице, высчитывая действия противников. Его окружило трое — заключили в треугольник, оттесняя дальше к выходу из дома. Их было больше, а вместе с грязевыми клонами перевес в численности был на их стороне. Грязь, земля, камень — Какаши стиснул зубы, пропустив удар в плечо, и с новой силой атаковал врагов. Они не давали ему и секунды на передышку, сдавливая кольцом. Он услышал звук металла из спальни — его клон сражался с четвертым. Был еще пятый, и Какаши тревожило то, что он был вне поле его зрения. Ирука крепко прижал к груди Хоки, который все еще мирно спал, но уже морщил личико во сне, пока рядом кружили в смертоносном танце пара ног. Что-то треснуло, а потом на пол наконец свалилось тело. В воздухе повис запах крови и еще чего-то, тяжелого и удушающего. Клон развеялся — видимо враг достал его, либо у Какаши больше не было сил поддерживать его. Ирука прислушался, пытаясь различить звуки битвы, лихорадочно соображая, что делать дальше. Он хотел помочь Какаши, но понимал, что должен защитить детей. Он даже не знал, сколько на них напало — Какаши не успел ему сказать. Нужно было послать на помощь — Ирука сложил печати, создавая клона, но едва тот перебрался через окно и спустился на землю, был убит. Ирука ощутил вспышку боли в пробитом животе и рефлекторно схватился за него рукой. Боль постепенно утихла, но сердце заполошно колотилось, пережив смертельный удар своего двойника. Внезапно в груди что-то кольнуло, а потом заледенело. Юи. Ирука попытался нащупать маленький огонек чакры Юи, который до этого только что маячил где-то на периферии сознания, но больше не чувствовал его. Он сглотнул, крепче прижал Хоки к груди и, несмотря на все наставления Какаши, который говорил ему оставаться на месте, что бы ни случилось в подобной ситуации, быстро выполз из-под кровати. Все его мышцы были напряжены до такой степени, что ему казалось, словно он — один большой комок живых мускулов. Он взглянул на ничком лежащий труп на полу спальни — тот явно был мертв. Протектора на нем не было — наемники. Ирука приник к стене, а затем к дверной щели — родная чакра звенела дальше, у энгавы. Путь к выходу был свободен, и Ирука, решившись, перетек из спальни в коридор, сгорбленной тенью продвигаясь вдоль стены. Комната Юи находилась в конце коридора, который сейчас был похож на зев пещеры. Ведь ей было целых пять лет и у неё была собственная комната. Ирука, постоянно оглядываясь, бесшумно подбежал к детской, протянул руку и медленно раздвинул рукой двери. На пол ровными квадратами падал лунный свет от не зашторенных окон, оставляя все остальное пространство в сгущающейся темноте. Занавески тихо колебались от дыхания ночи. С виду все было на своих местах, а на кровати напротив двери виднелся силуэт ребенка, отвернувшегося лицом к стене и накрытого одеялом. Ирука шагнул в комнату, и его не отпускало чувство неправильности, словно все это было нелепым спектаклем. На подкашивающихся ногах он сделал пару шагов вперед, протянув руку к дочери. Пальцы измазались в чем-то черном, когда он коснулся её шеи, а затем к его горлу приставили лезвие. Он застыл, а Хоки тревожно заворочался в его окаменевших руках, начиная просыпаться. В его голове не осталось мыслей, когда его грубо схватили за шею, все также держа у горла кунай, и развернули лицом в сторону дверей. Неизвестный находился прямо за Ирукой, телом к телу. В черном дверном проеме стоял Какаши, сжимая в руке танто. Хоки захныкал. Ирука прижал его ближе к себе, и в этот же момент лезвие сильнее надавили на кожу, вызывая режущую боль. Он замер, а Хоки хныкал все громче и громче, извиваясь маленьким тельцем в его дрожащих руках. — Что тебе нужно? — голос у Какаши был пустой и ничего не выражающий, а сам он был бледнее, чем полотно. Ирука смотрел ему в глаза, сглатывая под лезвием куная. — Мести. Это первое и последнее слово, прозвучавшее за все время нападения. Ирука ничего не успел почувствовать. Боли не было, а осознание того, что лезвие прошлось по его горлу, пришло к нему позже, когда отчего-то его колени ослабли. Он продолжал смотреть Какаши в глаза, испуганно и непонимающе, и видел, как исказилось от ужаса и отчаяния его лицо, когда он стал оседать на пол. Горло пекло, и боль от раны была похожа на ту же, когда палец случайно режется о острый край бумаги. В руках он все также продолжал сжимать надрывающегося плачем Хоки, прижимая его к себе. Темные капли упали на его пеленки, а потом на сжатые в кулачки, и Ирука с трудом осознавал, что это его собственная кровь. Он завалился набок, чувствуя, что стремительно теряет осознание, и слабость охватывает все его тело. Почему-то захотелось спать, но в голове звенела только одна мысль — не закрывать глаза, не дать темноте заполнить его поле зрения, где теперь мелькали вспышки молнии, дергающиеся тени, и словно сквозь толщу воды до него доносился младенческий крик. В груди все болело и кровоточило отчего-то, словно удар пришелся по ней, и он едва мог дышать от этой боли. Это была горечь от невосполнимой утраты, а перед лицом стояло улыбающееся лицо дочери. Ирука пытался бороться, но зрение утекало от него, и он чувствовал как постепенно тонет в темноте. Осознания того, что он умирает, не было — только нелепая мысль о том, что он так много не успел сказать Какаши. Твердый деревянный пол и холод — это было последнее, что он почувствовал, прежде размытые пятна окончательно пропали, уступая место пустой черноте.

***

Четыре минуты понадобилось на то, чтобы разобраться с тремя, с которыми он столкнулся в коридоре. Метнуться вслед за Ирукой в детскую, не веря в то, что все кончится вот так. Секунда, чтобы застыть на пороге и увидеть Ируку, у горла которого приставлен кунай. Девять секунд, чтобы прозвучали две роковые фразы. Целых девять секунд, за которые Какаши ничего не сделал. Только стоял беспомощно и смотрел, как Ирука медленно стал оседать на пол, а рука с кунаем отточенным движением взмыла в сторону. Райкири в руке появилась мгновенно, с треском разрушив покров ночи. Какаши метнулся к силуэту, но наткнулся на пустоту, пропуская удар в спину. Молния в руке трещала, оставляя ссадины и обгоревшую кожу, но не потухала до тех пор, пока Какаши не достиг цели. Враг почти не сопротивлялся, когда рука беспрепятственно прошла насквозь в грудине, привычно разрывая ткани и сердце. Повис запах паленой плоти, и Какаши, в последний раз взглянув на искаженное в полуоскале чужое лицо, выдернул руку из трупа. Тот упал на пол, и Какаши обессиленно схватился за глубокую рану на животе и рухнул следом на колени. Он убрал ладонь, испачканную в собственной крови, и оперся ею о пол. Он подполз к лежащему на боку Ируке, который не шевелился. Под ним на деревянном полу растекалось черное пятно. Хоки надрывался, и его плач оглушал ночную тишину. Четыре минуты. Четыре минуты, чтобы АНБУ почувствовали резкие колебания чакр в одной из отдаленной части деревни и добрались до их дома. Их фарфоровые маски издевательски мерцали в темноте, а черные пустые глазницы смотрели равнодушно, пока Какаши судорожно пытался остановить кровь, зажимая перерезанное горло Ируки. Когда его тронули за плечо, Какаши не отреагировал. Он подхватил Ируку перемазанными кровью руками и сложил печать перемещения, оставляя кричащего сына и АНБУ одних. В госпитале Ируку вкатили в реанимацию, захлопнув за собой железные двери и оставив Какаши одного в пустом коридоре под ярким, холодным светом ламп. Он осел на пол у стены, подтянул колени к груди. Посмотрел на свои руки, с которых капала его собственная, чужая и кровь Ируки, и все было так, как в его ночных кошмарах. Его стошнило там же, и когда ему уже нечем было блевать, он давился сухими рвотными позывами, и казалось, что он готов был выхаркнуть свои легкие. Таким его застали двое бойцов АНБУ, на руках одного из которых был сверток. Какаши вытер рот и взял дрожащими руками охрипшего от надрывного плача сына. На его пеленках темнели бордовые пятна. — Моя дочь, она… — Она мертва, — глухо произнес один из них. — Примите наши соболезнования. Какаши ничего не ответил. Когда он опустил голову, АНБУ растворились, оставляя его одного.

***

Ирука не выжил. Большая кровопотеря, перерезанная сонная артерия. Удар был нанесён опытной рукой. Шансов не было. Смерть Юи была мгновенной. Тоже перерезанное горло. Она открыла глаза до того, как на её горло опустился кунай. Видимо, почувствовала опасность, но не успела что-либо сделать. В её комнате теперь было два темно-красных кровавых пятна, на кровати и на полу. Какаши помнил, что чуть правее, ближе к окну, было третье, давнее пятно от его отца, которое въелось в деревянные пословицы и было спрятано под татами. В ту ночь Какаши успел лишь спешно смыть с рук кровь, хотя ее засохшие частички все еще были под его ногтями, прежде чем явиться к хокаге, которому уже обо всем доложили. Осмотр трупов ничего не дал — шиноби не принадлежали ни к одной из деревень. Охрана на воротах была перебита, но достоверно было известно, что за деревней были еще двое вражеских шиноби, и они ушли прежде, чем АНБУ смогли их схватить. Какаши бросился по их следам сразу же, несмотря на торопливо залатанные раны и предупреждения ирьенинов. Ему запретили иметь какие-либо претензии к Ивагакуре, несмотря на все его доводы о том, что это был Камень. Официально, нападавшие были наемниками. Доказать то, что Камень был причастен к этому, можно было только поймав живого свидетеля. Какаши в этом не преуспел. После долгих недель он нашел тех двоих. Одного он убил сразу же, а второго довел до полуживого состояния и направился обратно в деревню. Дойти не успел — пленник совершил суицид, приняв капсулу с ядом, которую прятал во рту, несмотря на все его предосторожности и полное обездвиживание. Ощущение крови на руках больше не проходило, даже после того, как он вернулся обратно. Исхудавший за эту неделю, с неровными, грубыми изломами и отпечатком окаменелой скорби на застывшем лице. Душа кровоточила в агонии, словно от нее наживую оторвали кусок, и Какаши едва мог дышать, потому что боль не проходила, куда бы он от нее не бежал. Он зашел по привычному маршруту на кладбище, обошел сначала старые могилы — матери, отца, Рин, Обито, учителя, прежде чем остановиться на двух свежих. Он долго стоял перед ними, уставившись на выгравированные имена и даты рождения и смерти, прежде чем обессиленно упасть на колени и наконец разрыдаться за все долгое время.

***

Хоки смотрел на него как ни в чем не бывало и тянул к нему свои маленькие ручки. Какаши взял его на руки впервые за несколько недель, с тех пор, как он, онемевший, вернулся в деревню, на старую квартиру. Он ушел из опечатанного дома, где было пусто и безмолвно, в последний раз вернувшись в него лишь для того, чтобы взять некоторые вещи. Все было также, как и в ту ночь — темные нежилые окна, сломанная мебель, распахнутые настежь двери. На полу были силуэты человеческих тел, обведенные белым мелом, и темные кровавые лужи, впитавшиеся в доски. Все это время Хоки был на попечении у других людей. Он часто плакал по ночам, как Какаши рассказывали, когда он наконец вернулся за ним. Глаза у него точно были как у Ируки — темно-карие, с едва заметно светящейся охристой радужкой по краям. Ирука бы притворно вздохнул, сказав, что проиграл спор, как и всегда, а затем растянул бы уголки губ в улыбке, чуть сощурившись. Какаши сглотнул, снова закрыв глаза — не помогало, и перед ним все также стояло лицо Ируки. Лицо, на котором плясали солнечные пятна, падающие на него сквозь листву в летний июньский день, лицо, которое серебрила луна с иссиня-чернильного небосвода, лицо, которое он встречал каждое утро и провожал каждую ночь. Лицо, которое он больше никогда не увидит.

20.06.2021 — 12.10.2021