По цене лома

— На бульваре Гоголя опадают клены… — промурлыкал Борис, расставляя свои картины вдоль чугунной решетки скверика возле филфака Университета. — Целый день над городом облака плывут… Самопальная галерея предметов народного творчества и старинных книг располагалась, как и было спето, именно в переулке, ну не на бульваре, так тоже ничего, Гоголя. Старинный особняк, в котором вот уже полвека как разместились местные студенты-филологи, выходил нарядным бело-голубым фасадом на мостовую главной улицы обычного городка средней полосы России. Со всей этой осенью-канителью, кленами и неожиданной теплынью бабьего лета туристы речных волжских круизов то и дело наведывались к местным обитателям за сувенирами: картинами на деревянных кругляшах, бисерными фенечками, книгами в потрепанных обложках с суровыми ятями, и расписными ложками да свистульками. Так что, несколько жанровых пейзажиков на тему местных лесных да луговых красот, Борис за день успевал сбыть. А сувениров рядом не убывало, того и гляди, кто-то особенно ушлый еще придумает какую заманку для и без того балованных туристов-москвичей да питерцев. — Борь! — рядом остановился сосед по тротуарной галерее — тоже художник, виртуозно расписывающий деревянные шкатулки иллюстрациями к народным былинам. — Тебе кофеек захватить? Напротив народных промыслов стоял еще один особняк, улица гордилась своим купеческим внешним видом, городские власти строго блюли сохранность застройки. В этом особняке филиал банка Тинькофф разместил свой офис, замаскировав под долговую контору начала прошлого века, а рядом — крошечное кафе, где продавали кофе навынос, ну и называли все вместе по имени банка. Местные всегда делали кофейне кассу, потягивая горячий пахучий напиток из картонных стаканчиков, или после трудовых будней попивая его в самом кафе из белых фарфоровых чашечек с логотипом кафе. — Захвати, коли не сложно! — Это чья картина? — Борис аж подпрыгнул от неожиданности. Звонкий мужской тенор, а вот и сам обладатель — соловей голосистый, точнее, юноша, дай бог, чуть-чуть за совершеннолетие, в горчичном пальто-халате и коричневом палантине в модном захлесте. — Кто продавец? — К вашим услугам, — учтиво кивнул Борис. — И продавец, и художник. — Где вы его видели? Когда? Юноша выглядел донельзя встревоженным, светлые глаза блестели, Борису даже показалось, что блестели от слез, темные волосы взлохматились под нетерпеливым жестом руки. — Успокойтесь, — художник уже прикидывал, как можно переключить молодого, вдруг он, ну… мало ли что… — Кого я должен был видеть? — Его! — Заплаканный почти мальчик дрожащим пальцем указал на одну из борисовых картин. Вообще, Боря писал виды своего родного города, улочки кварталов старинной застройки, вот и центр тоже попадался с его особняками купцов, а тут — не удержался, схулиганил. Нарисовал маленькую такую картиночку, рыжий кот — красавец романтичной наружности, и шарф на нем — вязаный, уютный. А вместе все — такое милое, теплое, как сейчас любят говорить, — ламповое. На любителя. Вот любитель и нашелся. — Это кот и шарф. Кот в шарфе, юмор. — Борис объяснил терпеливо, тоном продавца, привыкшего все повторять несколько раз. — Картина. — Где вы встретили этого кота? Все-таки, малыш со странностями. — Я его не встречал, — художник пожал плечами. — Я его написал по памяти. — Этого не может быть! — заломил аристократически длинные пальцы молодой человек. — Понимаете, это он, мой Аскольд… Вы точно его где-то встречали, а потом и нарисовали так досконально, ну то есть, подробно! Он обожает заматываться моим шарфом, утверждает, что это придает его кошачьему профилю особое очарование! Где, умоляю, где вы его видели? — Аскольд пропал? — аккуратно спросил Борис. — Да! — волнение нарастало. — Мы поспорили, я вспылил, обидел его. Спор такой дурацкий, совсем не по кошачьим понятиям! И он ушел! Я ищу его, уже месяц ищу и нигде, нигде… а тут ваша картина! Умоляю! —Вы обидели… кота? — как можно нейтральнее спросил Борис. — Ну да, вот я вам же и объясняю. И он ушел, он такой независимый, хотя в душе и романтик, и шарфы он обожает… Так где вы его встретили? Борис растерялся. С одной стороны, ему все было ясно, а с другой… Может, правда, встретил где кота этого независимого, Аскольда, да и забыл? — Ничем не могу помочь, — развел он руками. — И рад бы, но я не помню. Совершенно не помню. — Я точно знаю, — решительно произнес знаток кошачьих понятий. — Он должен был где-то здесь вам повстречаться. Вы не обратили внимания, а потом нарисовали по памяти. — Может, кофе? — робко предложил Боря. — У Тинькоффа? Целую неделю молодой человек, которого, как оказалось, звали Арсений, пил по утрам кофе у Тинькоффа. Караулил своего обидчивого Аскольда. Светило сентябрьское нежаркое солнце, туристы-клиенты осаждали сувенирные ряды в переулке. Кота не было. — Он должен здесь проявиться, я чувствую, — уверял Бориса Арсений. — Вы его тотчас узнаете. Аскольд гуляет по ночному городу, а потом его тянет к искусству, он непременно должен пройтись и здесь! Дома он всегда спит на альбомах с Третьяковкой и Русским музеем! Борис только вздыхал. А через неделю, в понедельник, полил противный осенний дождь. Арсений не пришел, туристов как дождем смыло — каламбур-с! Борис замотался в полиэтиленовый дождевик, художники и букинисты-продавцы накрыли свои ряды плотными непромокаемыми простынями из пленки. И тут… Борис не поверил своим глазам. Роскошный при сухих обстоятельствах, а сейчас мокрый, красавец-кот брезгливо отряхивал лапу, пытаясь перейти улицу от Тинькоффа до сувенирных рядов. — Аскольдик! — кот дернул ухом и повернул голову на клич Бориса. Царственность движений выдавала в нем прирожденного аристократа и ценителя искусств. — Подожди меня! Через полчаса, примчавшийся на такси к кофейне, Арсений застал сильную своим реализмом картину: подсохшего Аскольда, важно развалившегося на столе, и художника, набрасывающего карандашом на салфетке кошачий профиль. — Вот, — удовлетворенно приговаривал очарованный Борис. — И шарфик… И шарфик добавим…