Бродячий пиит

      На календаре четверг, а за пластиковыми окнами бодрствует дождь. По переулкам города танцуют зонты, которые разукрашивают тусклые дворцы, нудные физиономии петербуржцев, зов разводных мостов. Небо серое, как камни на набережной Невы, воздух переполнен влагой и впитывается в хрупкие очи, заполняя объекты зрения прозрачной пеленой слёз. Антон стоял на застекленном балконе, наблюдал за погодой и втягивал табачный дым, пока не услышал из квартиры недовольные возгласы:

«Я не люблю, когда ты куришь, Вдыхаешь дым, тряпичный яд. Меня, родной, ты так погубишь! Сотри с лица звериный взгляд. Я не люблю, как ты ворчишь, Послушай строки пробужденья, В них смысл верный ты услышь, Да спустится с небес прозренье. Мы любим тех, кто любит нас Совсем больных, умалишенных. Ты тихо просишь: "Хватит, Арс", А сложно мне без фраз палёных».

—Арсений, — презрительно молвил Шастун, потушив сигарету о дно хрустальной пепельницы. — Мы разговаривали уже много раз на это тему, и если я не ошибаюсь, то договорились, нет? — вопрошал студент. —Анто-ош, — жалобно взвыл за спиной юноши Попов с бумагами на замаранных чернилами руках, — да, договорились, — согласился мужчина, — но ты куришь каждые, блин, тридцать минут. Курение убивает.       Экономист выдохнул последние облачка белого дыма и приложил окольцованную браслетами кисть руки к лицу, закрывая недовольные скривившиеся губы и выражение, которое как бы и просило отступиться от нервного студента. Поэт не хотел инсценировать ссору, поэтому обошёлся без лишних слов. Мужчина воздушным движением погладил растрепанные волосы на голове Антона, обнял его за плечи, припав ухом к сердцу, и спросил:

"Пойдём вечером на разводные мосты смотреть? На то, как звёзды будут гореть, музыканты под окнами петь? Забежим в арт-кафе и выпьем кофе, закусив кремом брюле, А потом вернёмся домой, с тобой я будто бы вечно живой, Даровал мне Иисус тебя, ты награда и только моя! Ангел всегда молодой, останься до смерти со мной".

      Парень рассмеялся, обнажив белоснежный ряд зубов. Смех уставший, прерывистый, но родной ушам Арсения, ударился о потолок и осел на вьющиеся листья цветов в кашпо, которые с приездом поэта в съёмочную квартиру поселились на стенах балкона. Излишком поливавшиеся мелкие бутоны из пластмассовой лейки готовились к созреванию.       Они оба окунулись в покой, а на окно нападали капли дождя, слабые создания разбивались о твердую поверхность, стекая к подоконнику, и срывались к тротуару или грохались на козырек крыши подъезда. Молодые люди часто проводили время в стенах дома. Арсений писал стихотворения, пока давало вдохновение. Антон внедрялся в социальный мир. Парень изучал собственную страницу в VK, ожидая каждый раз взаимный ответ от коллег по практике, документ, полностью исчерченный таблицей в Word. Юмор в ленте на пятиминутном перерыве проскакивал и снимал накопленное работой напряжение. Но когда становилось тяжело, то студент без приглашения внедрялся в комнату Попова, брал его за руку и уваливал на скрипучий диван, чтобы без привилегий полежать рядом, зарывшись носом в тёмные волосы на макушке и почувствовать на первых порах арсеньевское недовольное: "Антон, я же пишу! Ты Музу спугнешь, ну, уйди!", а затем сладкое фырчание, медленные, неуклюжие повороты, мягкие поцелуи от плеча до кончика среднего пальца. Попов дразнил экономиста, нажимая губами по бледной коже и запечатывая на ней перинный отпечаток. А Антону нравилось идти на поводу у поэта, поэтому каждый раз он обливался краснотой до кончиков ушей, мурчал и властно касался участков тела мужчины, лелея с чрезвычайной нежностью. Вечер застал их спящими, сиреневые облака разогнали тучи и обязанности. Реальность вновь потеряла героев рассказа, а ноутбук Антона разрывался от входящих видеозвонков, mail.ru не вмешал письма, которые с каждой минутой влетали в почтовый ящик. Муза Арсения помахала ему платочком и уронила банку с ночной водой на снежное поле со строчками. —Антон, — шёпотом вырезал имя поэт, — закрой окно, пожалуйста, холодно. Сквозняк блуждает по комнате, так и простудиться запросто. —Арс, сколько времени? — спросил парень, сползая с нагретого телом места и усевшись на пол. — Мы хотели с тобой погулять вечером, — напомнил он. — О-о, — протянул Шастун, — дождь перестал шнырять по улицам, солнце уже прячется за горизонт, люди все разбежались по квартирам, птицы вон глотки дерут. Арсений, вставай и одевайся, а я пойду чай приготовлю.       Пока юный экономист хозяйничал в кухонной комнате: разливал по изрисованным маленьким кружкам травяной чай, собирал шоколадное ассорти из конфет и печенья в вазочку, Арсений стянул с заспанного телосложения футболку Антона, которую он носил каждый вечер и которая выглядела на поэте, как ночная рубашка для сна. Тёмно-русый надел клетчатые брюки, зауженные к щиколоткам, рубашку с коротким рукавом, цвета пожелтевших страниц романа и кремовый пиджак. Мужчина долго смотрел в зеркало, но не мог понять какой детали не хватает до идеального образа, поэтому, заприметив давно пылящиеся очки, он примерил их на переносице. —Антош, мне идут очки? — задал вопрос поэт, ворвавшись на кухню.       Шастун опешил на какой-то период времени, пока Попов не поцеловал его в проросшую щетинками щеку. Антон вознёс большой палец правой руки вверх, как Цезарь, он положительно оценивал преображение мужчины из домашнего отца в джентльмена. Поэт мягко прикрыл глаза, смутившись и покраснев. Экономисту редко удавалось застать алого Попова, поэтому сейчас артоновское сердце в конвульсиях кричало о том, как же красиво позирует перед ним Арсений. Если бы он был профессиональным фотографом, то большую часть своей жизни отдавал бы на фотосессии с участием Попова. —Ужин подан, — произнёс юноша, приглашая любимого за стол. — Изволите батона с колбасой? —Изволю булку, — поправил Арсений Антона.       Шастун нащурил нос и показал кончик языка мужчине напротив, отчего тот впал в растерянность и нахмурил брови. —Как неприлично, — отозвался он на проявленный в его сторону жест. —А воспитывать из меня, воронежского мальчишки, питерского графа – прилично? — возмущался Шастун, пока поэт закатывал горные глаза и пробовал шоколадные конфеты, подаренные кудрявой женщиной на конференции в знак высокого уважения.       Они чайничали от силы минут пятнадцать, так как парень не особо любил распивать жидкости с душистой лавандой, конечно, если они были без градусов, да и Арсения покинуло чувство атмосферы XIX века. На молодых людей набросилось дикое желание выбраться на свежий воздух. Юноша поблагодарил поэта за вечернее чаепитие, хотя он был его организатором, и направился переодеваться. Парень облачился в сиреневую футболку, на которую сверху накинул фиолетовую рубашку с загнутыми рукавами и большими карманами. Футболка вылезала из-под фиалковой ткани, что казалось, действительно, молодёжным. Серые джинсы приятно очерчивали стройные ноги Шастуна, а солнцезащитные очки придавали ему образ профессионального представителя нового поколения. —Солнцезащитные очки? — изумленно выбросил Попов, проворачивая ключ в замочной скважине, — серьёзно? —Тс-с, это мода, Арсений, мода, — повторял уверено юноша, ступая по ступеням лестницы и придерживая за теплую ладонь Попова.       Когда герои вышли, то на тела свалился благоухающий крадущийся к ночи ветер. Они, сцепив ладони в замочек из переплетённых пальцев, а Шастун благо снял кольца, и боль, которую Арсений скрывал некоторое время, исходящую от железа, не мучала поэта, смело направились к ближайшему разводному мосту. По дороге к гениальному разводному изобретению, у арт-кафе, они поздоровались с уличными музыкантами, которые распространяли мягкие мелодии на трубе и тонкие звучания гитары по сонной части Петербурга. Юноша по всем мольбам Попова потратил почти последние монеты стипендии на пожертвование музыкантам. Теперь до денежного поступления жить два дня, но это одуванчики, ведь парню приходилось выкарабкиваться из более плачевных моментов. —Арсений, погоди, пожалуйста, — попросил экономист. — Я одной ногой туда, а другой здесь.       Светловолосый оставил шатена покоиться глухими нотами, исходящих где-то далеко позади спины Арсения, и спрятался в бутике праздничного ряда. То есть Шастуна приспичило купить шарик или открытку на минимальную сумму, а, может быть, это прозрачный шарик из эластичной материи в плотноупакованной открытке, залитую гелем для интимного применения? Попову стало стыдно только от одной мысли, что студент сбежал от него для того, чтобы купить презерватив, поэтому мужчина отогнал настойчивые мысли и огляделся. Ночь, а звёзд не видно, и Антон с упаковкой бенгальских огней выходит пафосно из ларька. —Бенгальские огни? —Ага-а, — довольно вытянул экономист, — будем смотреть на мост и искры пускать.       Арсений залился смехом, взял любимого под руку, и молодые люди, больше не предаваясь искушениям, твердо зашагали к мосту. Герои рассказа смеялись и шутили, а когда дошли до места, то, не скрывая удивления, зачаровались на поднимающиеся крылья моста, которые были увешаны световыми линиями и переливались в красочных цветах. Размах крыльев был медленным, навевающий покой, пока Антон и Арсений сжались друг к другу, как совы, и восстанавливали в памяти остатки бурного дня. Студент видел впервые разводные мосты, поэтому засмотрелся, а Попов привык к такому показу достоинства Санкт-Петербурга. Экономист оторвал взгляд с проплывающего дежурного судна и вытащил из кармана рубашки бенгальские огни. Юноша оголил палочки из куска железной проволоки, скомкав упаковку и отправив её в мусорный бак, он поджег зажигалкой их порошкообразную смесь. Маленький фонтан искр отзеркалил в голубых глазах поэта, они падали на кожу рук, не причиняя ни капли боли. Арсений сделался ребёнком: детская улыбка, ясные очи и внимание лишь на маленьком фейерверке в ладонях. Антону нравилось эта картинка, студент влюблялся в мужчину всё больше и больше. —Красивый, — произносит Антон, обегая лицо Попова оливковыми очами. —Огонь? — вопросительно задаёт вопрос Арсений, а, получая в ответ поцелуй, дрожит. —Мы обречены на поражение, — слова вырываются легко и свободно.       Зрелище заканчивается на высокой ноте, когда они вдвоем возвращаются в родную квартиру, а ночные пташки не паршивят на пении, провожают их трелями чириканья. В траве играет на скрипке кузнечик, кучка мотыльков окружает столбчатый фонарь и греет прозрачные крылья в порошковатой пыльце о свет лампы. Каменные дворцы внедряют восприятие ушедшего века, будто бы ближе к утру на улицу выскочат дамы в корсетах, с пышными шляпками, украшенными перьями, и кожаными перчатками на ухоженных кистях. Лошадиные копытца отбивают асфальт, а в колеснице сидит манерный джентльмен в строгом костюме, медными усами и моноклем в глазу. Бродячий грязно-коричневый кот со светлыми пуговками будет мешкаться в толпе, пока его кто-нибудь не шуганёт или не придавит каблуком али тростью хвост. —Смотри какой хорошенький, — отозвался экономист, приметив кота с болотными глазами и еле-еле туманными пятнами на худощавом тельце. — Арсений, а давай? —Антон, нет, — отказ выбросил поэт. — Нет и ещё раз нет.       Попов мотал головой и отмахивался от зверёныша ладонью, пока Антон теребил кошачье пушистое ушко и мордочку прямым носом. Парень настаивал на своём, а чтобы точно атаковать мужчину, то решил лапой бродячего дотронуться до щетинистой щеки Арсения. Попов не скривил ни губы, ни противную гримасу, он цокнул и скрестил руки на груди. —Если он, — уточнил мужчина, прикоснувшись указательным пальцем к влажному носику животного, — нагадит в моей квартире, то ты будешь жить с ним в парадной, понял? — убедительно произнёс поэт, а по глазам студента растекалось счастье. —В парадной? А может быть в подъезде? — усмехается Антон, а Попов хмуро морщиться, и юноша соглашается с такой формулировкой.       Экономист широко размещал уголки губ, когда темноволосый шатен фыркал на кота по пути домой. Он был радостен, несмотря на то, что сроки текли к защите диплома. Они вернулись в съёмную квартиру ни свет ни заря, солнце тяготилось из-за горизонта. Экономист скинул с ног кеды и опустил нового сожителя на паркетный пол. Арсений, зевая и освобождая переносицу носа от оправы очков, возложил стекляшки на тумбочку, когда Люк, так называемый Шастуном кот, бродил по комнатам, взирая на скромную атмосферу. Студент потрепал кота за ухом, не раздеваясь, лег на диван, правда, неудобный и жесткий. Люк расположился на впалом животе парня. —Арс, ты со мной спишь? — интересуется юноша у опирающегося плечом в дверном проёме поэта, который кивает и просит подождать некоторое время, скрывшись в творческой каморке.       Студент тихо лежал и прислушивался, как мурчал Люк, как птицы слабо кричали за пластиковым окном, и мешкание Арсения в соседней комнате. Сладкая дрёма рухнула на него, поэтому он не заметил, как погрузился в царство Морфея. Поэт, воротившись в комнату, укрыл студента одеялом, поцеловал его в щеку и уселся на край. Он долго изучал спящего Антона: пушистые ресницы, аккуратные губы, стройное лико. «Красивый», — поймал себя на мысли Попов, мужчина встал, и скрип дверей раздался эхом по помещению.       Шастун проснулся от лучей светила, которые атаковали улитые сном очи, студент вскочил с постели и осмотрелся: Люк дремал на подоконнике, настенные часы выбивали ровно полдень, а антоновский телефон горел от сообщений. «Шастун, ты где, чёрт тебя возьми? У нас собрание перед защитой диплома начнётся через пятнадцать минут», — высвечивалось сообщение от Макарова на главном экране гаджета.       Юноша ударил себя по лбу, взвыл и свалился обратно на диван. —Я забыл, ужас! Какой же ты, Шастун дурак, — винил себя парень за короткую память, а кот мягко поднялся, подтянулся и приласкался к ногам Антона, пока хозяин сидел, зарывшись пальцами в волосы и пусто вглядываясь в пол.       Юноша вздохнул, поднялся и направился на кухню, убедившись в том, что Арсений выпил утренний кофе и пожевал овсяное печенье, он насыпал купленный утром сухой корм в углубленную миску и протянул Люку. Зверёныш осторожно обнюхал мелких рыбок, попробовал одну, а за ней последовала вторая и третья, пока чашка не осталась пуста. Экономист недолгие тридцать минут наблюдал, как кот наполнял кошачий желудок, а затем поспешил в комнату поэта, в которой, как обнаружил Антон, было открыто настежь окно, и ветер сдул с писательского стола стопку листов. Он поднял один мятый, изорванный по углам с пола лист и задался огромным вопросом: «Ты не простишь поэту обман, Когда всё поймешь, на устах мой туман И стая пустых, коварных цыган Наводят на сердце противный дурман. Мы играли с датами в прятки, Бежали в алый закат без оглядки, Ты оставил на мне свои отпечатки, И в жизни решились все тайны, загадки. Я должен исчезнуть, август сгорит. Он тайны тиши все прояснит, Но где-то внутри очень сильно болит, Исчерпался нервов моих слабый лимит», — виднелись на белой поверхности листа чернильные строки, а Антон покрылся холодом, который взобрался от самых ступней до светлой макушки.       Парень сжимал в ладонях надписи, нервно дышал, набирая в ноздри чистый воздух, тянущийся с улицы, а перед глазами возникали неблагоприятные иллюстрации, как Попов сбегает от Санкт-Петербурга на поезде и скрывается в сибирских лесах, как мужчина томно смотрит в окошко плацкарты и улыбается проезжающему. Весь день юноши прошел на дёрганных движениях, громких восклицаний и нецензурной лексике, он ругался на аккуратно сложенные вещи Арсения, на стихи, которые осели в сознании Шастуна, ровным счетом, на воспоминания, повязанные с присутствием поэта в жизни студента. Парню было больно осознавать, что его вновь бросили, оставили одного в съёмной квартире, с неостывшим пылким сердцем и картинами, с одеждой любимого. Он не задумывается о том, чтобы набрать номер, так как представьте себе, дорогой читатель, до сих пор студент не занёс его в телефонные контакты, за что сильно себя бранил. Квартира носит силуэтный облик хозяина, но необнаруженные документы и накопленные деньги, хранившиеся в сервизном шкафу, оспаривают здравый факт. Арсения нет.       Вечер подкрался с ужасной стороны, погода душила зноем, горячим ветром и полностью обессилила героя, который мотался по всему Санкт-Петербургу в поисках бродячего поэта. Потоки кипяченого воздуха заползали под футболку и нагревали и до того разгорячившееся тело, они ерзали светлые короткие пряди Шастуна, пока зелёные радужки глаз, бегавшие по мимоходной толпе, громадным витринам ресторанов и бутиков, заплывали стеклянной пеленой морской воды.       Парень потерялся во времени, поэтому вернулся в квартиру к шести часам утра. По дороге и небо казалось Антону противным, хотя облака изображали несвойственной красоты портреты, и деревья, которые не смели шуршать тонкими листьями, и угнетающие пение птиц. Экономист долго бы терзал себя, если бы не наведавшийся к нему товарищ. —Антон, ты совсем крышу потерял? — грозно рычал коллега по практике. — На сообщения не отвечаешь, вчера на собрание не пришел, а сегодня в обед у тебя защита, ты долбанулся? Идиота кусок, придурок и болван, ты помешался на своём Арсении, словом о нём, где этот питерский крысёныш? —Он исчез, — вяло молвил Антон, — опять, — перескочил он на шёпот. — Илья, помоги мне, пожалуйста.       Макаров выдавил вздох из груди и проговорил: «При одном условии, понял? Слушай мои требования за будучи оказанную услугу: во-первых, после защиты диплома ты вернёшься в Воронеж и познакомишься с некой Ириной Кузнецовой. Кузнецова талантливая девушка, которая работает профессиональным дизайнером. Многие коллеги отца по работе говорили, что она пользуется огромным спросом, но характер у дамы якобы сложный и неподступный. Он в скором времени переоформит на моё имя свою компанию. Ты будешь помогать развивать кантору и управлять денежными финансами. Мне больше не на кого надеяться, Шастун, так как ты друг с детства, надёжный и проверенный годами. Ирина могла бы стать отличным деловым партнёром. Во-вторых, постарайся обольстить её, Антон, реальная просьба. Кузнецова важная фигура в этом бизнесе, и она не дурна ни телом, ни умом, авось вдруг что-нибудь между вами да получится, нежели фальшивая любовь по расчету».