Сдавайся

      Он бы проклинал Сорокина, если бы не было его так по-человечески жалко. Тот обещал, что после выброса в прошлое вернётся только сознание, будут какие-то смутные предчувствия, «Битва экстрасенсов», чтоб её, но не полностью же воспоминания и приобретённые способности. Паша смотрел в белый потолок и боялся пошевелиться — какова вероятность, что Зона сейчас не захватит его разум и тело? А ведь в соседней комнате его родители… Паника подбиралась к горлу горьким тугим комком.       Парень закрыл лицо ладонями и с силой провёл по закрытым векам и щекам. Не время. Он сильный. Он должен. Опять. Не ясно кому, но хотя бы своим родителям, они же ни в чём не виноваты, пусть спокойно соберутся и уедут, и потом он может быть сможет хоть немного расслабиться. Полностью отпустить себя с этой чёрной жижей, текущей по венам вместе с кровью, вряд ли теперь хоть когда-нибудь получится.       Он встаёт с кровати, смотрит на себя через зеркало в шкафу, на автомате проверяя, открыты ли его глаза и нет ли там этой глубокой черноты. Нацепляет на себя самую безмятежную улыбку и выходит в коридор.       Уговорить родителей положить восемь миллионов в банк оказывается до смешного легко: припомнить пару сюжетов из «Криминальной России», намекнуть, что сейчас время выпускных экзаменов, ЕГЭ и прочей свистопляски, и он, Паша, так сильно будет погружён в учёбу, будет таким рассеянным, что сам себе доверять побаивается, и под конец добавить про отличное предложение, вычитанное минуту назад с телефона, о «только сегодня, только сейчас» выгодных процентах по вкладам, который, о, чудо, теперь можно снимать когда угодно. Мама недоверчиво приподнимает бровь, мол, сын, ты внезапно поумнел, и, переглянувшись с недоумённым мужем, пожимает плечами и соглашается. Паша вызывается сопроводить их на такси до банка и обратно, а после — провожает их уже на такси до аэропорта.       Всё это настолько обыденно, быстро и выматывающе, что мысли о Зоне настигают его только когда машина уже минут десять как скрылась за поворотом, а телефон надрывался трелью смсок от Лёши, словно у того тоже открылись какие-то способности — предчувствовать, когда «хата» освободилась для тусовки. Паша старательно его игнорирует, решив, пока мысли о Зоне ещё полностью не поглотили сознание своими паническими всплесками, прогуляться, хоть немного проветриться, пока никого из близких нет в радиусе ближайших пары километров.       Он идёт, не разбирая дороги, пока с удивлением не обнаруживает себя у неприметного стильного магазинчика, который почему-то кажется знакомым. Подпитываемый лёгким любопытством, Паша проходит внутрь и еле сдерживает смех, в голове немного смахивающий на истеричный — это тот самый магазин, где его «черноглазая» версия приобретала свои стильные мантии.       Поддавшись внутреннему порыву Вершинин покупает себе несколько штук, одну оставляя на себе. Ткань приятно облегает тело, рукава можно оттягивать пальцами, и это успокаивает.       Дальше ноги приводят его к злополучному кладбищу, на которое он ходил к якобы умершим друзьям на протяжении шести лет. Прогулка по нему приносит острое чувство дежавю, но надолго не затягивается — Паша замечает того самого работника кладбища и быстро ретируется — говорить сейчас почему-то ни о чём не хочется.       За воротами кладбища, если пройти чуть дальше, небольшой заболоченный пруд с неприметными скамеечками и не слишком ухоженными кустарниками. Парень садится на одну из скамеек с облупившейся белой краской и чёрными резными подлокотниками с проржавевшими подпорками и, наконец, выдыхает полной грудью.       Он здесь, он дома, в две тысячи тринадцатом. Его друзья живы. История не повторится — он уже изменил её, переложив деньги в банк. Костенко наверняка в курсе, помнится, говорил о прослушке, установленной в его квартире, а как ещё бы ему заманить Пашу и его друзей в Зону именно так, чтобы все события совпали?       Мысли невольно перетекли к Костенко из реальности с Кинтеком. Последовавшее за этим чувство вины горько-сладко скрутило что-то в солнечном сплетении. Это был прекрасный человек — сильный, уверенный, надёжный, заботливый — тот, каким мог бы стать Костенко из этой реальности, не вмешайся Паша с ребятами в ход времени.       Тот Сергей был настоящим героем и погиб как герой, спасая, как всегда, кого угодно, кроме самого себя. И виноват в его смерти только сам Паша. Кругом виноват: и в смертях Сергея, и в том, что поломал его жизнь, и перед друзьями из разных реальностей — одних не уберёг, других вырвал из привычной счастливой жизни аж два раза и тоже не уберёг, перед родителями за то, что не справился с ответственностью, возложенной на него, перед Киняевым, потому что ну как из обычного светлого мальчика могло выйти это — только благодаря его крови, да даже перед Сорокиным — тот просто хотел вернуть себе свою семью, свою жизнь, на жизни Паши и его друзей это возможно даже и не сказалось бы — вряд ли бы этот умный человек стал так разбрасываться вторым шансом и менять реальности, как парень.       Но ещё больше Паша чувствовал вину перед самим собой. Просто за всё. И эта вина вгрызалась в него сильнее с каждой секундой, превращая мысли в кровавое месиво из всех реальностей, что он порушил, и событий, которые натворил. Разумом Паша понимал, что не может он быть настолько виноватым, например, перемещательным прибором первой воспользовалась вообще Аня, и именно она изменила реальность так, что пришлось вмешаться.       Но сердце и душу не убедишь. Ему казалось, что он снова слышит шёпот Зоны в тысячи голосов, что она со всех сторон смотрит укоризненно и шепчет «виноват!», «виновен!». Но Зона молчит, а виски всё равно затапливает болью. И делать с этим ничего не хочется, сил нет никаких. Он словно этот заболоченный пруд со стоячей водой, отдающим запахом тины и лёгкой гнили. Нужно лишь подождать, и зарастёт — заболотится, уйдёт вода, разве что парочка трясин образуется, с противным жмяканьем засасывающих всё вокруг в свою вязкую глубину.       Паша трясёт головой, отгоняя мысли, и отмечает, что уже порядком стемнело — вокруг рябит тусклым светом фонарей, а воздух обдаёт вечерней прохладой. Он идёт, не оборачиваясь и не останавливаясь, затормозив лишь у круглосуточного ларька рядом с домом.       И, поддавшись последнему на сегодня ностальгическому порыву, покупает там квас.

***

      Включать на автомате фоном прослушку уже вошло в привычный ежедневный ритуал. И хотя сейчас Костенко уже не видел в этом смысла, избавляться от привычки, наработанной за столько-то лет, не казалось особо важным. Да и не хотелось — это постоянство… успокаивало?       В последние дни Паша был на удивление тихим. Сергей думал, уедь родители, и тот тут же закатит вечеринку или позовёт друзей, но нет. Причин поехать в Чернобыль у Вершинина больше не было — не Лёшу же его красть, чтобы тот рванул за ним на всех парах, прихватив оставшихся троих? Костенко был очень терпеливым человеком, но этого парня прибил бы, не выдержав и суток.       Казалось бы, вот и всё, все эти годы прошли, а перемещение так и не состоялось, да и могло ли — может, это действительно было какое-то помутнение рассудка, привиделось в тюрьме, чтобы измотанный организм как-то примирился с происходящим.              Но что-то тянуло после утреннего кофе привычно натянуть серый плащ, захватить с тумбочки в коридоре ключи и сигареты, спуститься к неизменному чёрному джипу и подъехать к этому злополучному двору.       Как Паша за столько лет его не заметил, учитывая, что не особо-то он скрывался, уму непостижимо, но, раз не обращал внимания всё это время — и в этот раз не обратит.       Игорь пришёл вовремя и даже попытался что-то возразить на отмену плана, но что-то кроме слов сделать побоялся. Сергей даже ответил ему, мол, живи, ходят слухи, что это не так уж плохо, и только когда сел обратно в машину со смешком осознал — он сказал это не столько парнишке, сколько себе.       Паши по пути не наблюдалось, и возможно стоило бы занять день чем-нибудь полезным, съездить в офис своего охранного «предприятия», зайти в магазин, чтобы заполнить свой вечно пустой холодильник, может, пролистать пару книжек. Но все планы вылетели из головы, стоило при резком торможении услышать глухой звук падения справа и перевести, наконец, взгляд на пассажирское сидение. Смутная догадка заставила переместиться на обочину и припарковаться где-то сбоку, подальше от дороги, в тихом дворе.       Заглушив двигатель, Сергей как в замедленной съёмке потянулся к листу плотной белой бумаги и перевернул его, погружаясь в немного скачущие строчки ровных красиво выведенных чёрных букв.       «Я знаю, что ты хотел сделать. У тебя не вышло. Точнее, аварию ты предотвратил, но стало ещё хуже. Ты умер, и исправлять последствия пришлось мне. Новая твоя жизнь вышла действительно хорошей, но сама реальность лучше не стала, а я опять всё испортил, и ты снова погиб. Путём всех этих проб и ошибок я осознал, что вмешательство во время и попытки что-то изменить стоят слишком большую цену, и я заплатил её сполна и продолжаю расплачиваться до сих пор. Я виноват перед тобой и не имею права просить тебя о чём-то, но… Пожалуйста, живи. Знаешь, «живой бандит» лучше, чем «погибший герой». Я не прошу у тебя прощения, потому что не чувствую права на это, но я прошу тебя не пытаться что-либо изменить. По-другому не выйдет, как бы ты или я этого не хотели. Просто будь живым. Пожалуйста.       P.S.: Шести копеек я не нашёл. Надеюсь, он хоть немного по вкусу похож на тот».       Сергей медленно перевёл взгляд на пол перед сидением, куда по звуку что-то упало при торможении и как-то обречённо рассмеялся, прикрывая глаза.       На автомобильном коврике поблескивала яркой этикеткой в лучах полуденного солнца бутылка кваса.