Нормальные люди

      В Санкт-Петербурге темно, холодно и сыро. Ноябрь плавно перетекает в декабрь, а деревья стоят голые-голые. Уже давно за полночь, а Сережа — потерянный мальчик-сирота, неприкаянная душа — тихой тенью бродит по едва освещенным улицам. Казалось бы, Литейный в двух шагах, почти самый центр, но все как-то криво и грязно. Мимо пробегает ободранная кошка, грязная и больная, как улицы города. Сережа ежится в своем тонком пальто, промокшем насквозь. Он сворачивает в очередной колодец и падает на скамью. Она-то как раз совсем новая: насмешливо блестит свежим лаком, заливая презрительными бликами все вокруг. «Сказочная дура, » — думает молодой человек. Он поднимает свое птичье лицо к падающим каплям и хочет, чтобы его размыло вместе с новеньким лаком скамейки, чтобы не было никакого Сергея Разумовского, чтобы не было его тонкого пальто и пожара волос. Питерский дождь — личность разносторонняя. В одну минуту он лишь мелкая изморось, а в другую ты уже ищешь спасения под козырьками домов. А Сереже Разумовскому все равно. Сережи Разумовского нет, его смыло вместе с липким лаком насмешливой скамейки. А потом на его плечо опускается чья-то рука, и он снова возвращается, слипается в цельного, но не целого человека. Перед ним стоит тень — он еще не совсем пришел в себя, и залитый осенней хмарью мозг неохотно осознает лишь черное пятно. Силуэт немного наклоняется, и в тусклом свете разбитого фонаря загораются два серых огонька. Вокруг огоньков проступает лицо: чуть смазанная помада, румянец от холода и размазанная тушь. Ничего примечательного, просто уставшая девушка после тяжелого рабочего дня. Она улыбается своим смазано-красным уголком губ и тихо говорит: «Пойдем, тебя надо согреть.» Вот так просто, без лишних слов, действий и вопросов, приглашает его к себе. А мальчик Сережа, смотрящий на мир большими глазами изнутри миллиардера и филантропа, недолюбленный, больной и одинокий, идет за манящим серым светом. На задворках сознания мелькает мысль, что не очень безопасно ходить к незнакомкам в квартиры, но он так устал, что морально, что физически… В парадной на измятом проводе болтается лампочка. Ее свет делает замызганную штукатурку отвратительно гниющей. Что-то внутри него от этой картины сыто урчит, он не придает этому значения. Девушка поднимается по лестнице, устало перешагивая через несколько ступеней. Разумовский идет за ней. Они поднимаются на пятый этаж к железной двери, которая сильно выбивается из общей эстетики разложения. Черная дверь стоит монолитом, кажется, если дом развалится, дверь все равно останется на этом самом месте, зависшая ровно в пяти этажах над землей. Надежная. На Волкова похожа, рассеянно думает он. Девушка выуживает из своей сумочки ключи и отпирает квартиру. Внутри — непроглядная темнота, но с щелчком выключателя она прячется по углам, забивается под шкаф и шипит оттуда. Шипит, конечно, не темнота, а разбуженная ярким светом кошка, конечно, черная. Квартирка не очень большая, но для двоих места в ней более, чем достаточно. Девушка снимает свои ботинки и идет куда-то в глубь, через плечо предлагая своему гостю снять пальто. Он следует ее словам, но, скинув пальто и кроссовки, замирает в нерешительности. Хозяйка квартиры возвращается через несколько секунд. Взамен пальто, которое вешает на плечики, вручает своему гостю большое махровое полотенце. Отрез ткани приятно пахнет чем-то травяным — Сергей не особо разбирается в тонкостях кондиционеров. Она берет его за руку и ведет за собой в уютную темноту кухни. Жестом предлагает присесть за стол, а сама отворачивается к чайнику и заваркам.       — Оля, — невпопад говорит она, шебурша пакетиками с чаем. Ему даже сначала кажется, что она вообще ничего не говорила. Однако он вовремя спохватывается и отвечает таким же тихим «Сережа». Ему в голову приходит, что говорит сейчас не Сергей Разумовский, двадцативосьмилетний успешный программист, а мальчик из детдома, который ободрал острую коленку, и очень старательно пытается не расплакаться. Он ужасно устал. Оля ставит перед ним кружку с забавным изображением совы. «Мне на все наспать» — гласит надпись под птицей. Сережа думает, что он крайне близок к такому состоянию, только через две недели презентация новой фичи. На все наспать он сможет после. Вообще, думает он, ситуация безумная какая-то. — Психоделическая, — поддакивает Оля и шепчет она извиняющимся тоном, — ты вслух сказал.       Он просто кивает, не зная, как развить тему.       Молодой человек бережно обнимает сову на керамике и поднимает глаза на Ольгу. Она в общем-то симпатичная, только уставшая очень. Вся всклокоченная, а расплывшаяся тушь делает ее глаза почти белыми. Психоделическая, повторяет про себя он.       Ему всегда уютно в тишине, но сейчас она, повисшая уже мокрым махровым полотенцем на плечах, кажется гнетущей. Сережа представляет себе их со стороны: два совершенно незнакомых человека сидят, глядя друг на друга, а над ними покачивается смешной плафон советской люстры. Он размышляет о том, как бы начать беседу. Может хоть плафону этому комплимент сделать? Да нет, дурость какая-то. Но плафон на самом деле красивый — цветное стекло отбрасывает на стены приглушенные блики. Странная какая-то тишина, три из десяти, не рекомендую, короче.       — Как ты там вообще оказался, — вдруг спрашивает Оля, — в такую-то дождину? Разве не должны порядочные миллиардеры в такое время сидеть в своих башнях с бокалом — что вы там, блин, пьете? — Шардоне?       Сережа улыбается уголком тонких губ:       — У меня обычно на Шардоне времени нет, — девушка одобрительно хмыкает.       — Знакомая история. У меня самой жизнь такая, что набухалась бы в любую секунду, но времени нет, — смеется. У нее смех немного лающий, не особо женственный, но внутреннего дискомфорта не вызывает.       — А если по правде, Сереж, что ты там делал? Не то чтобы я осуждаю, но не думаю, что это вообще для кого-либо нормально. Сидеть под дождем в первом часу ночи, я имею в виду. Да еще и здесь, — она обводит узкой кистью помещение, подразумевая, конечно, не столько квартиру, сколько сам район. — Там еще и холодно, ужасно просто, а твое пальто не особо — ну, знаешь — теплое, — Оля неуютно ежится. — Прости, кстати, я так резко тыкать начала.       — Не беспокойся, все хорошо, — улыбается самыми уголками губ. — Просто усталость накатила. А я раньше — в детстве, понимаешь? — уходил в город или на чердаках прятался. Хотелось побыть наедине с собой, но когда ты…       — Медийная личность?       — Ну да, когда ты медийная личность, сбежать получается только в ночи.       — Это печально, — ее плечи немного опускаются, а она крепче вцепляется в свою кружку с чаем. — Я могу это понять, фанаты, все такое, но как же это печально. В смысле, знаменитости тоже человеки как никак. Сложно представить, каково это: не иметь возможности спокойно за кофе сходить или погулять с друзьями в парке. Хоть общество Анонимных Селеб создавай.       — Превосходная идея, жаль не исполнимая. Папарацци в любую щель без мыла пролезут, — девушка молча кивает. Потом она поворачивает свое лицо к окну и упорно вглядывается в свое тусклое отражение. Сова всклокоченная, думает она. Сову она сегодня лечила, кстати, классная зверюга. Звали птичку Феней, совсем маленький птенчик. Вот на нее Оля и была похожа: волосы торчат во все стороны, прямо как перышки, черные круги под глазами и широко распахнутые глазищи посреди всего безобразия. Страх божий, короче, но прикольно вообще-то. Она поворачивается к своему собеседнику и думает, что он выглядит ничуть не лучше нее. Мокрый сычик, а так и не скажешь, что валюту лопатой сгребает. Девушка удовлетворенно хмыкает и спрашивает:       — Что читаем, товарищ Рапунцель?       — Почему Рапунцель? — переспрашивает молодой человек.       — Ну так кто из нас троих, — девушка кивает в сторону выбравшейся из-под шкафа кошки, — обретается в высокой башне?       Сережа понимающе кивает:       — Ясно. Киз.       — Что — Киз?       — Любимый писатель.       — А, понимаю. Множественные умы или цветы*? — улыбается знающе.       — Умы. Цветы прочитал гораздо позже, но вот Билли Миллиган запал, — девушка мгновенно становится похожей на сытую кошку. Ее улыбка чрезмерно довольная, а сама она разве что не мурлычет.       — О, да, «Билли Миллиган» — это абсолютная классика. У Киза достаточно хороших произведений, но «Множественные умы» — это просто замечательное начало погружения в его работы, — в ее глазах играют красноватые всполохи — отражения лампы под потолком. — Ты, кстати, спать не хочешь? Уже начало второго. Сережа чувствует, как сонливость накрывает его одеялом вместе со словами девушки. Ему действительно хочется спать, и его желание вырождается в широкий зевок.       — Понятно, — хмыкает девушка, — допивай свой чай, а я пока постелю на диване. Или у тебя есть водитель? Тогда советую позвонить ему. Не то что бы мне была неприятна твоя компания, но мало ли ты чувствуешь себя неуютно.       — Серьёзно? Неуютно? Ты буквально привела к себе в квартиру рандомного мужика и спрашиваешь, комфортно ли мне? Ну ты, мать, странная, конечно.       Девушка хохочет.

***

      Утром Сережа спрашивает себя, почему Марго его не разбудила. Ответ приходит сам, стоит только открыть заспанные глаза. Молодой человек приподнимается на локтях с — очевидно — дивана и понемногу начинает осмыслять свое окружение. На кухне Оля гремит посудой, играет «Офелия»* и громко мурчит кошка. Звуки своей естественностью напоминают уютный, теплый плед, и Разумовский с готовностью в него укутывается. Вопреки ночному шторму и обычной серости в окна пробиваются приглушенные лучи света.       Удивительно органично в это размеренное утро вписывается даже трель дверного звонка. Молодой человек вслушивается в кошачьи шаги хозяйки квартиры, в скрежет замочной скважины и громкий голос пришелицы. Последняя, едва скинув сапожки, по-хозяйски мчится в гостиную, и Сережа видит перед собой девочку лет десяти. Она с детской непосредственностью машет ему своей ручкой и говорит звонко и бойко:       — Меня зовут Лиза! — а потом, чуть подумав, добавляет, — а ты кто?       — Здравствуй, Лиза. Меня зовут Сережа.       Личико малышки мгновенно расползается в еще более широкой улыбке, а Сергей думает, что Лиза — пришелец. Не могут люди так широко улыбаться незнакомцам.       Следом за девочкой в дверной проем комнаты вваливается подросток. Ему на вид лет пятнадцать, и когда он отрывает взгляд от — вероятно — сестры, его лицо вытягивается в узнавании. Разумовский неловко машет полураскрытой ладонью, приветствуя вторженца. Мальчик замирает на пару секунд, а потом срывается с места, выпадает обратно в коридор и громко-громко шепчет Оле:       — У тебя там Разумовский.       — Господи, ты так мчал, что я уж подумала, что там по меньшей мере тарантул. Подумаешь! Разумовский. Конечно он там, я его сама сюда привела. Кстати! — ее лицо появляется в дверях. — Товарищ гений, миллиардер, филантроп, кушать подано. Надеюсь, ты потребляешь вафли.       Когда он появляется на кухне, его уже дожидается весь цвет квадратного рыцарского стола: Оля читает книгу, Лиза грызет вафлю с нутеллой, а подросток с отсутствующим видом потягивает чай. Сережа бросает беглый взгляд на стол и видит чашку с сонной совой. Это приносит ему немного радости, заставляет думать, что ему рады в этом крохотном братстве.       — А мы почти как Морлеваны*, — вдруг подает голос Лиза. — Только мы все красивые.       — О, кое-кто закончил книгу! Кто же из нас в таком случае Барт, солнышко? — спрашивает хозяйка квартиры. — Я готова поспорить, что я могу побороться за это звание с Сережей. Скажи мне, кстати, пожалуйста, что никто из ваших книгу не видел, — девушка виновато поднимает глаза на гостя, — ей такое пока рановато читать.       Совершенно неожиданно подает голос мальчик:       — Видели. Я сказал, что это моя. Мне же пятнадцать, а не десять, как некоторым. Так что пронесло.       Тут он повернулся к Разумовскому, который недоуменно наблюдал за диалогом, и, набравшись смелости, сообщил:       — Я Леша, — Сергей улыбается и кивает. Понимает, зараза, что его узнали, но почему-то на этой крохотной кухоньке это не вызывает привычного неудовольствия.       — А что, заяц, красиво и лаконично, — поддела его Ольга. Мальчик мгновенно насупился и снова уткнулся в свою кружку с голубым щенком. — Ой, ну же, малек, не обижайся. Я не со зла. Как у тебя дела? Не обижают? А то моя кровавая клятва глаза им высосать еще в силе.       Леша забавно фыркает, но дуться перестает. Пока еще не отвечает на веселое подначивание, но и не выглядит совсем уж разобиженным. Девушка, довольная результатом своих махинаций, обращается к своему товарищу по ночным посиделкам с баранками:       — А твоя какая последняя книга? У нас традиция такая, — ухмыляется, — рассказывать про последнюю прочитаную книгу по утрам.       — Рецензии на фильмы считаются?       — Нет!       — Тогда «Географ глобус пропил».       — О, тогда ты подружишься с моим котом.       — Я думал это кошка.       — Нет, он вполне себе существительное мужского рода. Кличем Пуджиком.       — Как в книге?       — Нет, как в фильме, — ухмылка девушки растягивается еще сильнее. — Во мне по утрам просыпается язвительность, не обращай внимания. Конечно как в книге. Фильм-то по ней снят был. Эй, Лешка, ну что ты как глухонемое козлище*? — Разумовского забавляет отсылка. — Расскажи тоже про книгу.       — «Страну чудес без тормозов» дочитал. Ничего не понятно, но очень интересно.       — А-а, — протянула девушка, — Харуки Мураками, значит. Хороший выбор, детка.       — Сквозь терни контекста было сложно продраться.       Оля с готовностью закивала, а потом сообщила:       — Значит так, господа хорошие, итоги недели. Лиза получает замечательную золотую звездочку и не менее прекрасное яблоко в карамели за прочтенную «Oh, boy!». Леха, тебе я предлагаю звание старательного чтеца и готова вручить желанный томик рассказов По. Тебя, Сережа, могу угостить дополнительной вафлей за прекрасного «Географа», а скажешь, что читал «Похороните меня за плинтусом», получишь целых две. О, и поздравляю со вступлением в наш веселый Клуб Неисправимых Оптимистов*, за это я должна тебе какао. А мне причитается презрительная любовь к захватчикам любого толка и пицца, потому что я прочитала «Шкуру» Малопарте. Итак, товарищи дети, куда направим мы сегодня наши стопы?       Сережа думает, что он наконец-то попал домой, и что ему придется так скоро уйти. Эта мысль мгновенно сбивает настрой, поэтому он понуро мажет вафлю клубничным вареньем. Дети в это время закидывают Ольгу предложениями, а она смеется и что-то отвечает им. Разумовский не особо слушает. А может он все же слушает, потому что каждое слово отдается набатом в замкнутом пространстве его черепушки.       Когда Оля предлает ему присоединиться к их прогулке, он, полностью отдавая себе отчет в собственных дествиях, сообщает Марго, что берет выходной, с готовностью позволяет малышке Лизе покататься на плечах, рассказывает Леше про универ, а в общении с Ольгой не ощущает себя социально некомпетентным. Короче говоря, он чувствует, что его по-настоящему приняли в Рыцари Квадратного Стола.