Нормальные люди

      Внезапно вся Вселенная

представилась мне гигантским

«лего»-набором, где все элементы

соединяются в бесконечные формы,

а потом разъединяются,

чтобы создавать

все новые и новые.

      Оля никогда ничего не спрашивает о его жизни. О своей она тоже мало, что рассказывает. Девушка никогда не была особенно скрытной, просто не было необходимости. Таким образом, Сережа Разумовский о своем втором в жизни друге знает ровным счетом все и ничего одновременно. Он знает, что Добровольская любит чай и песни Перемотки, но понятия не имеет, когда ее день рождения и откуда она.       — Так ли это важно? — спрашивает она, — все равно я не отмечаю, у меня всегда смена на это число выпадает, я привыкла.       Ей тридцать два, а может тридцать три. Нельзя сказать наверняка, а он даже и не пытается найти хоть какую-то точность в этом вопросе. Спрашивать об этом было бы слишком неловко, особенно учитывая новую природу их отношений. Эту самую природу Разумовский тоже не пытается определить.       Повинуясь новым правилам, Добровольская путает пальцы в рыжих волосах, мягко улыбается и придвигается ближе. Разумовский, движимый теми же причинами, обнимает ее со спины, таскает ее растянутые свитера и укладывает голову на ее колени. Все было просто и не осложнено сопутствующими разговорами. Если бы его спросили, он бы не смог сообразить, где пролегла граница между дружбой и этим.       — Когда она ложилась спать, он догонял ее во снах. Красивый юноша с цветком под песни Битлз босиком, — Оля пританцовывает у распахнутого окна, подпевая. — Думаешь, в этом году будет теплая весна?       — Разве сейчас еще не весна?       — Ты понял меня.       — Я не знаю.       Оля закатила глаза:       — Ты не не знаешь. Тебе все равно.       Разумовский не отвечает, а ей его мнение и не нужно. Она и спрашивает-то только из необходимости заговорить. Это еще один кусочек пазла «Ольга Добровольская»: ее не интересует чье-либо мнение, оно для нее пустое колебание воздуха, необходимое для поддержания вежливости, вплавленной в ее личину. Оля всегда безукоризненно вежлива — даже когда называет его Серым и ругается на Пуджика последними словами. Нет, она, конечно, может сказать крепкое словцо, но даже так оскорбиться невозможно. Честно говоря, Сережу это пугает.       У Оли есть друзья помимо него и детей, это ясно. В конечном счете она постоянно пропадает в клинике. Она общается с постоянными клиентами, коллегами и бывшими одногруппниками. Со всеми она ведет себя одинаково прямолинейно, но никогда ничего не говорит прямо о самой себе. Крайности ее характера непередаваемы. И это Сережу, если честно, привлекает.       Они целуются на ее подоконнике, на лестничной площадке и на диване. Губы у Оли острые, обветренные и закаленные случайными знакомствами. Сережа чувствует себя последним девственником. Они не говорят об этом.       Если быть совсем уж честным, они вовсе ни о чем не говорят, не то что об этом. Добровольская все чаще молчит, только улыбается кривым уголком рта, а Разумовский никогда не был особенно разговорчивым.       — Знаешь, — шепчет девушка, — у Лешки день рождения скоро.       — Знаю, — выдыхает молодой человек.       Он думает, что может быть в честь праздника они поговорят чуть больше. Может даже определят свои отношения, но надеется, конечно, не слишком сильно. Впрочем, тишина, разбитая на минуты тиканьем часов, его не сильно тревожит. За окном с крыши падает горсть полуталого снега, кто-то громко матерится, напуганный внезапным явлением. Оля подносит сигарету к губам, но опускает ее, не сделав затяжки.       — Мдэ-э, скоро семнадцать лет человеку, подумать только.       — Ага, — и снова тишина ложится на плечи тяжелым одеялом из верблюжьей шерсти. У нее есть такое, даже не метафорическое, вполне настоящее и, кажется, даже натуральное. Добровольская говорит, что оно от какой-то среднего достатка старушки, кота которой лечили в клинике. Оля к тому случаю отношение имела ровно никакое, но одеялом обзавелась. Сережа иногда кутался в него и думал, какой прекрасной была бы жизнь, если бы они поговорили. Он, похоже, любит воздушные замки. Он, весьма вероятно, любит еще и одну конкретную представительницу сообщества ветеринаров, но этот факт требует дополнительного рассмотрения и анализа.

***

      Месяц спустя они начинают говорить чаще, на более приземленные темы. Например, Оля просит его захватить что-то из еды, когда задерживается в клинике. А потом она рассказывает как прошел день и тонет в скрипучем диване. Сереже все еще нравится ее голос, а потому он рассказывает о своем дне в ответ, чтобы послушать ее комментарии. Но что-то меняется, что в целом неизбежно. Сначала Разумовский думает, что это просто развитие их отношений — а отношения ли это? — в самом обыкновенном ключе, потом его уверенность в этом облетает позолотой довольства. Они не говорят «люблю», но должны ли вообще? Впрочем, думает он, слова не так важны как действия.       Оля красивая и неразговорчивая после смен. Утром она тоже красивая и неразговорчивая. Только в дни, когда на ее пороге появляются дети, она становится девушкой, которая приволокла промокшего молодого человека к себе. В ней блещет авантюризм, плещется уверенность, а потому они исследуют весь Питер во всех его проявлениях. По выходным и редким пятницам. Сереже некомфортно, ему кажется, что он незваный гость в ее маленьком мире, но старательно гонит эти мысли. Она ведь его подруга, девушка? Он не должен сомневаться в ее решениях. Сова на керамике хищно блестит в холодном свете новой лампочки в советском плафоне. Сережа морщится.       — Сергей, а, Сергей, — верно, это его имя, а Оля сидит напротив, помешивая растворимый кофе. Он поднимает на нее глаза, а она не спускает с него своего серого взгляда, — нам надо серьезно поговорить.       Это наверняка про отношения, думает Разумовский.       — Через две кошмарно долгих недели, — Ольга прерывается на глоток, — Лизкин день рождения. Требую совета, как космонавт привета. Ягодка моя, как мне отметить одиннадцатый день рождения ребенка, а?       Сережа чертыхается про себя, но пожимает плечами:       — У нее вроде не сильно много друзей, можно отпраздновать здесь. Торт, шарики, все такое…       Оля мычит, что-то не особо разборчивое и кивает. А потом продолжает:       — Прости мне мою трусость, а? Я знаю, что ты хочешь обсудить это все со мной, но я сейчас не в ресурсе. Извини, правда.       Сергей Разумовский со всей серьезностью кивает Ольге Добровольской. На том «серьезно поговорить» заканчивается.

***

      В следующий раз Оля поднимает вопрос своей трусости уже после дня рождения девочки. Она молча ведет Разумовского на кухню и наливает не самый плохой кофе. За окном даже не поздний вечер, детей в периметре квартиры нет, а значит разговор будет долгим и сложным. Оно же и к лучшему, думает он.       — Я решила, что моя трусость ни к чему хорошему не приведет, поэтому поговорим мы сейчас, раз и навсегда, — она смотрит на сову в его руках. — Согласен ли ты с таким положением дел?       Сереже терять нечего, поэтому он молча кивает. Обычно все было совсем наоборот: это он старался не смотреть на нее. Оля напряженно выдыхает, но чуть расслабляет свои плечи. Кажется, она взяла отгул, так что торопиться им некуда.       — Прежде, чем мы начнем швырять мои тарелки, — нервно хихикает девушка, — прошу отметить, что возмещение оных будет на тебе, это раз. А два… К чему бы мы не пришли, ты — мой близкий друг, и ни в коем случае не перестанешь им быть. Так что можешь продолжать появляться здесь, когда пожелаешь, я не намерена отнимать твой ключ. Вот.       Она замолкает и, так как ее активная жестикуляция никуда не делась, замирает в неестественной позе, все же подняв на него глаза. Потом, внезапно осознав, как выглядит, девушка складывает руки перед собой на столе. Разумовский молча сидит, по-птичьи склонив голову на бок.       — В первую очередь, я должна сказать, что люблю тебя. Возможно, это было очевидно, но мало что реально, пока ты этого не озвучишь. Поэтому вот. Во-вторых, я капитально уверена, что если мы все же будем строить хоть сколько-нибудь серьезные отношения, мы закончим очень плохо, а я бы хотела этого избежать. Видишь ли, у меня вагон и маленькая тележка проблем. Думаю, ты можешь сморозить что-то аналогичное про себя. В-третьих, я уже давно не воспринимаю себя как отдельную личность по отношению к детворне, а это последнее, что тебе нужно. Это три моих тезиса, если хочешь дополнить — вперед.       Сережа все еще молчит, раздумывая над своим ответом. Сказать, что он тоже ее любит? Что они вместе смогут перебороть все проблемы? Что дети — не проблема? Нет, они взрослые люди, они решили обсудить вопрос, а не устраивать дебаты в попытках убедить друг друга в неправильности их выводов. Поэтому он поднимает уголки губ и говорит:       — Ты тоже моя бликая подруга, я совершенно точно не хочу этого лишиться. Думаю, это то место, где мы должны остановиться. Только, Оль, помни, пожалуйста, что я все еще твой друг, ладно? Я хочу помочь, даже если я не психоаналитик или нянька. Поэтому не стесняйся просить о чем-либо, даже об оплате лешиного обучения или содержании Лизы, хорошо? Я не хочу сделать тебя зависимой от меня, просто хочу помочь. Вы трое — моя единственная семья.       Оля давит измученную улыбку, а Сережа думает, что он справился замечетельно. Сказал, что хотел и даже без запинок. Чудесный день.       — В таком случае, Серый, — качает головой Добровольская, — добро пожаловать в семью. Спасибо, за все. И за понимание, и за помощь.       Они говорят еще несколько часов, обтирая все острые углы, но это больше похоже на попытку растянуть разговор, которого оба ждали уже довольно долго. Шок от его краткости усваивается медленно.       А потом молодая женщина перед ним вдруг становится собой — доброй и странной Оленькой, которая зовет его дурацкими прозвищами, шугает Пуджика, ест помадку торта в третьем часу ночи и заботится о двух детях, которые ей почти родные. Он вдруг понимает, что их любовь, если бы получила свое развитие, не имела бы никакого подтекста. Она была бы чистой и невинной, с подколами и глупыми спорами. Братско-сестринской. Впрочем, она такой и осталась. Поэтому он впервые за все знакомство берет свой стул и кружку с совой и переставляет его на другую сторону стола, ближе к Оле. Когда он опускается на сиденье, она прислоняется к нему плечом и рассказывает о своем детстве: об Ольге Алексеевне Симоновой, о поездках в Анапу, про друзей. Потом она немного плачет, а он приобнимает ее за плечи.       Некоторое время спустя, когда Леша знакомит их с каким-то богатеньким Кириллом, Оля хмурится, а Сережа смеется над ситуацией. Он не так давно получил письмо от Олега, так что он относительно спокоен и вполне дружелюбен. Оля шипит, Леша ноет, Лиза хлюпает какао, Кирилл ничерта не понимает, а один конкретный Сергей Разумовский полностью доволен своими решениями.       Он вполне счастлив со своей приемной семьей.