Послушайте!

×××

      С момента того разговора минуло ещё несколько месяцев.       Холодная вопреки заверениям русского зима кончилась, уступая место слякотной, но тёплой весне.       Ближе к середине апреля снег стаял даже в самых тёмных закоулках и Клаус, наконец-то, перестал так безбожно мёрзнуть. Он в этом ни в какую не признавался, но Коля не слепой, да и ледяные пальцы и ступни Ягера говорили сами за себя.       Телефон Клауса этим утром надрывается, но вместо того, чтобы по-человечески попросить Ивушкина перестать любовно выцеловывать его шею, Ягер только неохотно упирается тому ладонями в раскрасневшуюся грудь и очень ненатуралистично изображает недовольство.       Несносного русского это заводит только сильнее, нежели покладистость и теперь его не прогнать и под страхом смертной казни. В подтверждение этой догадке, Ивушкин сжимает Ягера в поистине медвежьих объятиях, заставляя сладко охнуть и прогнуться навстречу. Он оставляет ощутимый укус в основании шеи и крепкий поцелуй на зацелованных старательно губах, отбивая любое желание сопротивляться.       Чёрт с этим телефоном! Подумал Клаус, оглаживая руками бока и рёбра Ивушкина, оставляя их в итоге сжимать его бёдра, выписывающие восьмёрки.       Коля в отместку забирается руками под тёмную футболку, дразнит, проводя ладонями по сокращающимся мышцам пресса, и резко дёргает ненужную тряпку вверх.       Сам он уже давно предусмотрительно избавился от футболки и Клаусу ничего не мешало гладить и царапать ногтями светлую спину.       Телефон, наконец-таки замолкает, но квартира не погружается в тишину, потому что Коля мычит, стонет и вообще издаёт до неприличия много прекрасных чувственных звуков, и Ягер его ни за что не попросит замолчать.       Клаусу всегда было немного неловко, когда русский пылко начинал целовать уродливые и хорошо ощутимые на ощупь шрамы. Он не кривился, когда касался их губами или оглаживал, прослеживал пальцами. Не просто принимал отметины, как невыводимую часть самого немца, а уделял им особое внимание, так ещё и нёс всякую чушь про красоту.       Коля с ним нежничал. Сдерживался, не позволял себе никакой лишней по его мнению грубости в сексе, опасался причинить боль, но вот Клаусу с собой давал больший простор действий, хоть того и никогда в принципе не тянуло у грубости. Более того, её хватало в повседневной жизни, чтобы не хотелось тянуть ещё и в постель. Ягеру бы возмутиться по-хорошему, но врать себе не хотелось. Он понимал, что к чему-то жёсткому ещё пока не готов, и вряд ли будет готов в ближайшее время.       — Клаус, — Коля отстраняется немного, хрипло дышит и упирается своим лбом в ягеровский, с открытым пьяным обожанием заглядывает в глаза, а пальцы вплетает в волосы, приятно натягивая. — Ты — мой, — снова увлекает в глубокий развязный поцелуй, да с таким энтузиазмом, что они сталкиваются зубами и Клаус от этого тихонько смеётся в губы русского, но сразу же задыхается в стоне, когда горячая ладонь накрывает грудь и мягко надавливает на сосок.       Поцелуи из вдумчивых превращаются в беспорядочные, а вскоре и вовсе стекают к ключицам и груди, где орудует рука.       На груди Ягера, кстати, так же наблюдались рубцы, по мнению самого Клауса безобразные, но вот по мнению Коли, будто специально оставленные там, чтобы обводить их пальцами и прослеживать направление губами, прикусывать белее светлую и плотную кожу.       Клаус не думал, не мечтал, что когда-нибудь примет своё изувеченное тело, но Ивушкин принял. Собрал по частям, склеил заботой и любовью, заставил впервые после всего пережитого почувствовать себя в безопасности, позволить себе быть слабым и нуждающимся в защите и помощи. Коля принял его от кончиков пальцев до макушки, со всеми рубцами и демонами без остатка.       Ягер прикрывает подкатившиеся от острой вспышки удовольствия глаза и откидывает голову назад, когда раскрасневшиеся от поцелуев умелые губы Ивушкина обхватывают отзывчивый сосок, когда с нажимом проходятся по нему, вминая, а потом мягко оттягивают. Он несдержанно стонет, и когда Коля хочет оторваться, чтобы что-то сказать, не позволяет этого сделать, притягивает за затылок, обратно, едва рассчитав силу.       Ивушкин намёк понимает и предвкушающе, сжав одной рукой ягодицу, в ход пускает и зубы, а на руку в собственных волосах, не позволяющую оторваться от раскрасневшейся груди, одобрительно мычит и в награду получает пронзительный стон.       Клаус занимательно краснел. Не равномерно покрывался румянцем, а заходился красными пятнами, и те, как акварель на влажном холсте, растекались по коже. Даже на груди и ушах. Коля же краснел густо и целиком из-за чего становился похож на помидор, ну, или как выразился Клаус — на вишню.       Коля отрывается от заласканной груди Ягера. Тот не находит сил для сопротивления. Руки его отказываются слушаться. Если бы не слабость, так бы он не позволил отстраниться. Коля прекрасно об этом осведомлён, именно поэтому он беззастенчиво любуется открывшимся видом и, напоследок ущипнув раскрасневшийся и напрягшийся сосок, решает переходить к более откровенным действиям. Потому что от более долгой и активной стимуляции, Ягер вполне в состоянии кончить без рук.       Ивушкин не отказывает себе в удовольствии и мучительно долго и бесконечно нежно ведёт руками по бокам вниз, не стягивает сразу штаны, а сжимает ягодицы через мягкую ткань, притягивает ближе, едва не заставляет встать на носочки. Плывёт окончательно от вседозволенности.       И как только Клаус не в состоянии больше ждать, теряя абсолютно всякое терпение, перехватывает руку Коли за запястье и почти засовывает её в штаны. Ивушкин сжаливается и обхватывает болезненно твёрдый член. Позволяет несколько раз размашисто толкнуться, а потом без предупреждения пережимает у основания, натягивая нежную увитую венками кожу.       Клаус задыхается и с силой опирается на столешницу позади себя. Ягер замирает, услышав мерзкую трель дверного звонка. Он разочарованно хмурится и пытается сфокусировать взгляд, а Коля, ощутимо сжав его бёдра, по-звериному рычит, низко и предостерегающе, тычется носом в яремную впадину, но напор немного ослабляет. Ягер закусывает губу от этого звука и сжимает колени, чтобы хоть немного ослабить напряжение сосредоточенное внизу живота, иначе он и шагу не пройдёт от сковавшего возбуждения.       Звонок повторяется снова, но утренний визитёр в этот раз трезвонит дольше, так что слух режет и вызывает раздражение. У Коли так точно.       Клаус подрагивающей ладонью гладит его по голове, перебирает взмокшие пряди, успокаивает. Взглядом обещает скорое продолжение.       — Я пойду гляну, кто там, — скользяще целует во влажный висок, и уже было хочет отойти, но Ивушкин протестующе упирается руками с вздувшимися венами по обе стороны от Ягера. Не позволяет и шагу ступить.       — Ну уж нет. Не в таком виде, — собственнически притягивает за талию и оставляет многообещающий поцелуй в уголке губ.       Хищно щурится и даже не накинув ради приличия футболку, идёт в коридор. Клаус улыбается, чувствуя, как в груди распускается тепло. Щёки горят и он спешит приложить прохладные по сравнению с лицом ладони к ним. Блаженно прикрыв глаза и облокотившись руками о стол позади себя, он слышит, как открывается входная дверь, а потом, совершенно внезапно, родной немецкий.       Тилике — сама неожиданность — Хайн. Ягер оглядывается в поисках снятой русским футболки и торопится её надеть. Молчание в коридоре напрягало и он поспешил выйти.       Возбуждение немного спало и он был в состоянии выйти из кухни без стонов и даже почти без дискомфорта. Как только Клаус выглядывает из-за двери, то его взору предстаёт Коля, внимательно разглядывающий ошарашенного Тилике.       В том, что Хайн ошарашен, сомневаться не приходится. Он ничего не говорит, а только хлопает глазами и несколько раз открывает рот. Завидев друга, Тилике вовсе замирает в отчаянной надежде на объяснения.       — Бывший что ли? — для Клауса остаётся загадкой чего в этом вопросе больше: иронии, издёвки или ревности. А для Коли загадкой так и останется взгляд ясных глаз, где плещется укор и нежность.       — Остроумно, Коля, — комментирует немец и подходит ближе.       Ивушкин, на самом деле, ожидает, что Клаус будет делать вид, что полуголый мужик в собственной квартире — это норма и ничего из ряда вон не происходит, но нет.       Ягер приятно удивляет, становится очень близко, и вместо того, чтобы просто попросить отойти от двери и не загораживать проход гостю, он перехватывает его руку за предплечье, а потом, не оставляя никаких сомнений в роде их отношений, мягко ведёт к запястью. А в конце и вовсе переплетает их пальцы, на видимую радость Ивушкина. Наверное, только что, Ягер лично и очень зря погладил и поощрил его собственничество.       Коля старается выглядеть чуть менее довольно, но получается только сильнее сжать пальцы в ответ и ласково погладить выпирающие косточки.       — Всё-таки мне легче сказать, что я знаю, а не наоборот, — Хайн понятливо перекладывает дорожную сумку из одной руки в другую, чтобы поздороваться с Колей и не отрывать его от немца. — Полагаю, вы тот самый Николай, — Ивушкин ни капли, не смущаясь своей наготе, уверенно протянул руку вперёд и крепко пожал ладонь нового знакомого. Теперь обязанности переводчика на себя примерил Клаус.       — А вы, должно быть, тот самый Тилике, — русский расплылся в добродушной ухмылке. Надо же, в. воздухе переобулся. Ягер про себя посмеивается.       Знакомство они продолжают на кухне, где Коля и Тилике уселись на стулья и с помощью переводчика переговаривались, а вот сам Клаус разводил чай и чувствовал себя так, будто знакомит своего парня с родителями.       Тилике, в самом деле, на полном серьёзе наказал Ивушкину Ягера не обижать и заботиться. Ещё бы пистолетом пригрозил, для наглядности, чтобы у Коли и мысли не возникло.       Они вообще как-то быстро нашли общий язык и охотно сдавали Клауса друг другу.       Тилике, зараза, не постеснялся ведь, и выдал, что Клаус обожает горький шоколад и не полезную солёную еду, иногда даже солёную чрезмерно. Коля и сам замечал, что Ягер не ровно дышит к солонке, но сейчас получил подтверждение своих догадок.       Про себя Клаус возмущался и не заметил, как едва не опрокинул кружку по невнимательности, благо Ивушкин вовремя перехватил его за запястья и, коротко поцеловав за ухом, усадил на свой стул, уже самостоятельно доделывая весь чай. Похоже, это становится из традицией.       За прошедшее время Ягер изменился кардинально. Коля искренне радовался, что способствовал этому, но всё равно, замечал, как время от времени, ясный взгляд стекленеет. Это стало случаться всё реже, но значило, что воспоминания по сей день травмируют, заставляют уходить глубоко в себя, откуда и щипцами не выдернуть, но со временем, это должно отпустить окончательно.       Клаус не мог привыкнуть к мысли о том, что прошлое останется в прошлом, и сколько не думай о нём, всё равно не изменишь. Настоящее ему нравилось гораздо больше.       Ивушкин не позволяет ему встать, чтобы освободить место, сам становится сзади. Некогда сломанный стул им бы сейчас очень пригодился, но русский не жалуется. Он удобно устроил подбородок на макушке Ягера, а руками обнимал его за шею, пока давние друзья разговаривали о чём-то своём. Он не пытался их перебить, только вслушивался в голос Клауса. Убаюкивающий и бархатистый, просто замечательно звучащий его родным языком.       — Так вы получается… Вместе? — Тилике аккуратно наблюдает за тем, как Ивушкин улыбается, когда Клаус кладёт свою руку на его запястье и легонько гладит. Не совсем осознанно, просто дарит чуть-чуть нежности.       — Да, — это звучит настолько уверенно, что Коля без всякого переводчика тут же догадывается о чём речь, поэтому не скупится на звонкий поцелуй прямо в ухо.       — Я очень рад за вас, — искренне улыбается Хайн. — Ты заслужил немного счастья.

Значит — это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышамизагоралась хоть одна звезда.

=das Ende=