Целебный отвар

Снейп просыпается с привкусом ночного кошмара — внутри закручивается воронка дурного сна. Кровать Люпина пуста и заправлена так, будто он не собирается возвращаться ближайшие месяцы. Солнце лучисто смеется в окно — для того, кто день изо дня просыпается в подземельях — это до сих пор выглядит насмешкой. А еще… Он может поклясться, что — Снейп поднимается, цепляясь за подоконник пальцами — на том летняя пыль и лепестки. Подтягивается неловко, потому что тело ломит от невысказанного; пошатывается, хватаясь за оконную створку и — Этого не может быть — не может быть — не может. Быть. Но это есть. Вот они — шепчутся в саду, под самым окном. Люпин в растянутой футболке, без свитера, хоть руки его и испятнаны синяками лопающихся сосудов; улыбается знакомо ласково и чуть удивленно — губы бледные до болезненного, а плечи неловко поджаты. Тот, что напротив — знакомым до панического отвращения жестом вскидывает руку и запускает пятерню в волосы. Черемуха качается, опадая в черные волосы бело-розовым конфетти; сыплет лето на широкие плечи, обтянутые ставшей маленькой футболкой. Второй, сбоку — стоит у дерева, вальяжный и расслабленный; ворот белоснежной рубашки расстегнут и в вырезе — безупречная загорелая кожа. Руки глубоко в карманах брюк, на губах — завораживающе надменная улыбка человека, которому можно все. Снейп отшатывается, когда Петтигрю — задумчивый, покусывающий губу и щурящийся на солнце — поднимает голову. Прижимается спиной к спасительному нагретому дереву дома, спрятанный от чужих глаз. Следом доносится оборванное: — … если бы Бродяга не натирал свои туфли, приехали бы ра… — … решили сделать сюрприз, но Сохатого посадили под домашний аре… — … из-за тебя!.. У Снейпа в ушах странный шум — прозрачный и плотный, как сбитая ладонью ртуть. Он пытается различить слова, но они настолько отчетливые, что это почти больно. С тех пор, как у Поттера и Блэка сломался голос — их слышно, даже когда они просто дышат. Вдох-выдох. Разжать кулаки. Где же палочка?.. — Ребят, вы зря приехали… Снейп останавливается. У Люпина голос подрагивает теплом и тщательно скрытым раздражением. — Как это — зря? — Отец строжайше запретил… — Но в прошлом году ведь мы были здесь! И он не узнал ни черта… Ты же не сказал ему, Лунатик? Лунатик. Это, как клеймо, или как кольцо, которое надевают на человека, чтобы сказать — мое. Снейпа выворачивает пусто и желчью прямо на пол — он даже понять не успевает. Так ему тошно. — Он сам догадался. Узнал про то, что вы были здесь, и закатил скандал на пару с матерью… Даже Снейп понимает — Люпин лжет. Невозможно представить, чтобы такие люди, как Лайелл и Хоуп «закатили скандал». И от этого — дрожат пальцы. Тишина во дворе вязнет удивленным сопением Поттера. Блэк — Снейп слышит этот въедливый звук — откидывает крышку металлической зажигалки, сладостно затягивается и прицокивает языком. — Я буду в подвале, — увещевает Люпин вкрадчиво. — Вас ко мне не пустят — родители выставят чары. Вам правда лучше… — Уехать? — Поттер издает смешок. — Лунатик, что случилось? — Хлопок — это тяжеленая ручища Поттера падает на худощавого Люпина, Снейпа передергивает. — Ты что-то от нас скрываешь? Неужели нашел девчонку? Она тоже… ну, как ты?.. И наверняка еще пошло подвигал бровями, как он обычно это делает. Блэк усмехается Поттеру в тон, пыхтя сигаретой; следом тонко поскрипывает лавочка — Петтигрю, больше некому. Снейп думает о том, как же так вышло. Как же так вышло, что самых чудовищных для себя людей он знает до последнего жеста — видит их лица, и манерность, просто закрывая глаза? Следом накатывает мазохистское — выглянуть в окно, помахать рукой всем четверым, сказать что-нибудь вроде «Ремус, а ты скоро?» Но он конечно же этого не сделает. Идиотские поступки — это к Поттеру. — Джеймс… Снейп сглатывает. Люпин называет по имени кого-то другого, и это раздражает. — Джеймс, пожалуйста, давай без глупостей? Полнолуние уже через три дня, я устал, и… — Люпин давит на сочувствие, и это как ни странно — действует. — К тому же, не хочу злить родителей. Можем же после полнолуния пересечься?.. — Давай хотя бы до города смотаемся? — Поттер легко отступает. — Бродяга хотел… Они уходят. Снейп не может поверить ни во что из произошедшего. Настолько, что потирает глаза руками и все-таки выглядывает в окно — пусто. Ну, почти… Они замирают друг напротив друга — Петтигрю и Снейп. Оба удивленные настолько, что обоим кажется — тронулись. Петтигрю медленно поднимает руку и кладет ладонь на затылок, смотрит на Снейпа неотрывно с чуть приоткрытым ртом. Снейп стоит там же — перебирает в голове заклинания, сжимает в руке палочку, но у Петтигрю озадаченный вид — не более. Он беспомощно оглядывается на распахнутую калитку — издали еще доносится гогот Поттера — поворачивается обратно. Смотрит с секунду. И просто уходит.        Кренится ступенька — первая, вторая, третья. Идет один человек, довольно медленно, как если бы боялся встретиться с тем, что его ждет. Дверь открывается тоже медленно, и Снейп поднимает голову. Взгляд у Люпина странный — он то ли рад, то ли удивлен, то ли раскаивается. Хотя — если откровенно — Снейп понимает, что Люпин не виноват. И даже не хочет его винить. — Я думал, ты уйдешь, — говорит Люпин осторожно. — То есть сбегу? — вопрос-вызов, Снейп обнажает клинок. — То есть уйдешь, — миролюбиво и мягче на пару тонов. — Петтигрю меня видел. — Да, он сказал. — Добавляет почти без промедления: — Только мне. Снейп переминается с ноги на ногу — не знает, зачем дожидался Люпина; не знает, что сказать; не понимает, как быть дальше — он же не Поттер, чтобы прятаться от Лайелла в листве, как тупорогий олень. Он не умеет так явно… противоречить. И уйти — тоже не умеет. — Я не думал, что ты захочешь остаться, — говорит Люпин, глядя исподлобья, будто прячет глаза — тот же самый Люпин, который вчера рассказывал, что в подвале крепкие цепи, и волноваться не о чем. — Зелье, — деланно небрежно пожимает плечами Снейп. — Может дать неожиданный эффект. Я должен проверить. Люпина этот ответ, судя по всему, устраивает. Впрочем, его устроил бы любой, кроме отрицательного. — Я скажу родителям, что ты ушел вместе с Джеймсом и… — Люпин виновато вздыхает, когда Снейп поднимает бровь. — Они не знают, что вы, э… не ладите. — То есть не знали, что я существую, до этого времени? — Вроде того. — И где я буду на самом деле? Это странно и очень глупо — потому что отдает гриффиндорской придурошностью и всем тем, что Снейп так искренне презирает в двух самых ненавистных ему людях. Но… он никогда так не делал. Люпин будто наизусть знает все его мысли, смотрит внимательно, с толикой неуверенности и — надеждой. — В лесу есть сторожка, — говорит медленно, чуть растягивая слова, словно язык его немеет. — Там давно никто не живет. Я иногда в ней… ночую. Когда хочу побыть один. — И твои родители… — Нет, им и в голову не придет. Снейп хочет сказать, что недооценивать родителей — глупо; что многие из них знают каждую мельчайшую лазейку своих детей, просто того не показывают. Но Люпин знает это тоже. И его убежденное «им и в голову не придет» — целиком и полностью только для Снейпа. В качестве никому ненужной попытки убедить. — То есть я… — Снейп по привычке цепляется за определенность — ту, где каждый сценарий расписан до последней переменной. — Спрячусь в сторожке на эти пару дней. А когда ты… когда полнолуние… Замолкает, потому что продолжения нет. Оно не существует, как не существует ни единой объективной причины быть, оставаться здесь — рисковать жизнью. Будь он Поттером — просто бы начал с первого. И все бы получилось — как-нибудь, но получилось. Но он не Поттер, и от этого впервые становится больно.        Сторожка и правда есть — косая и старенькая, с плохо сбитой дверью и неприметной утварью внутри. Здесь можно переночевать, даже пожить какое-то время — если натаскать воды и разжечь трескучую печку смородиновым июньским вечером. Снейп никогда так не делал и теперь даже рад тому, что может… попробовать? Не без помощи Люпина, но тому приходится чаще уходить домой — родители велят оставаться под присмотром так близко перед кульминацией. Снейп думает и о другом — о «друзьях» или, вернее, как он их про себя называет — дружках Люпина. О том, что они, должно быть, никуда не ушли; и сейчас вонзают зубы в аппетитные творожно-абрикосовые слойки. Сидят за пропитанным солнцем деревянным столом, смеются, разговаривают с Лайеллом и нисколечко не переживают. О том, что Люпин там же, с ними, и конечно же стесняется Снейпа — хотя с чего бы ему не? — и только для того и выпроводил его подальше. А прямо сказать — не сумел. Снейп думает и думает, и думает — и кажется, немножко сходит с ума. Ревность — такая жгучая, что выжигает изнутри даже страх; хотя полная луна белесо заглядывает в квадратное окошко, оставляет на полу молочный прямоугольник. Снейп смотрит на нее в ту самую ночь, и представляет, как Люпин врывается сюда, рычит утробно, поднимая морду к небу, а после — разрывает Снейпа на части, и из лохмотьев тощего тела капает белое молоко. А Поттер, и Блэк, и Петтигрю — все смеются, смеются, смеются, и говорят, что даже кровь у Снейпа неправильная. Ненастоящая. Он просыпается с этой мыслью так, будто ему отрубили голову, и он начал задыхаться. Вскидывается, раздирает глаза, смотрит на часы — началось. Или начнется. Он едва не опоздал — впервые в жизни. Пробираться по незнакомому лесу в полнолуние и на ощупь — поверить невозможно, что он делает это из-за Люпина. Ради Люпина. Все это выглядит фикцией — что-то вроде столкновения с боггартом, когда ты бьешься с несуществующим, но если испугаешься — оно тут же возьмет тебя за горло. Белыми руками и вокруг будет белая кровь… Не замечает, как проходит остаток леса; не понимает, что тропки, по которым он шел — стали известными и простыми, как если бы он жил здесь. Приняли его по воле своего хозяина, что сейчас заходится болью в застенках собственного дома. Снейп приникает ухом к первой двери — слышит, как чета Люпинов поднимается из подвала после «осмотра» — все как говорил Люпин. Хоуп сдержанно плачет, Лайелл хрипло шепчет ей беспомощные утешения. Эти простые человеческие звуки как будто бы заглушают рычание и вой, вырывающиеся из утробы подвала. Как будто бы — потому что когда стихают Люпины — остаются только они. А еще — Снейп, добровольно согласившийся выйти на бой с боггартом, который на самом деле настоящее настоящего. Он спускается вниз — наступает только на те ступеньки, что не скрипят, как учил Люпин. Идет прямо навстречу личному сорту ужаса, сцепляет немеющие пальцы в замок и думает только о том, как бы не убежать. Быстрее-прочь-к черту. Пусть Люпин его презирает. Пусть они все думают, что он слабый и ничегошеньки не может. Почему нет? Он привык в конце концов. Он знает, каково это быть — жалким, ничтожным и испуганным. Это знакомо и привычно, пусть и отвратительно до дрожи. Только бы сейчас — убежать, получить эту отсрочку на один только день… И идет вниз. Спускается как будто бы прямо в промерзлый от волчьих стонов ад. Дверь, которую никак, ни при каких условиях не назвать спасительной — уже рядом, еще только пять узких ступенек. Простой прямоугольник, тусклый цвет затухающего фонаря на скобе, высвечивающий целую сонму разномастных царапин, при взгляде на которые стынет кровь. Снейп делает шаг. И еще. И еще. Последние две ступени просаживаются даже под его весом, но он уже не чувствует этого — часто-часто дышит, как неопытный канатоходец, сумевший перебежать над пропастью в один конец. И теперь понявший, что обратно — тоже придется возвращаться. За дверью вдруг становится тихо — так тихо, что у Снейпа сводит мышцы. Он опускается-сползает вниз, прислушивается к коридору — вдруг Люпины вздумают проверить сына снова? — и к подвалу тоже. — Ты здесь? — тихо шепчет. Мерлин, это же так… Что ему может ответить оборотень? Что-то скребется с той стороны едва-едва. Согласие, приглашение к разговору. Снейп помнит ту ночь, тот зыбкий липкий страх, в котором искупался будто в свежем гное — когда впервые увидел, что такое Люпин. Помнит оскал и ломающийся хребет, и изгибающиеся когтями уродливые руки — это все настолько мимо, невозможно, нелепо. У Люпина ровные белые зубы и чуть выжженные от солнца волосы. Крохотная родинка на шее, чуть поодаль от белесой полосочки-шрама. Каждое движение — не повредило бы и тонкокрылой бабочке. Это кажется почти разумным — открыть дверь, чтобы убедиться в собственном безумии, в том, что привиделось, показалось, надумано и не существует в реальности. Так же было и с отцом — закрой глаза и… Но он никуда не исчезал. И ничего не менялось. — Ты… зде-есь?.. Страшно, охрипло, вибрирующе настолько, что отдает в пол, влажный от пота на ладонях. Снейп поднимает руки, неловко вытирает о брюки. Кивает. Хлопает себя ладонью по лбу. — Да, — тихо и отчетливо. Полу-вздох, полу-всхлип. Люпин борется, задыхаясь на грани трансформации. Проклятие берет свое, и снова рычание вместо дыхания — усталое и прерывистое. Ему больно, он звучит едва ли, как человек — но сам факт, что узнает его, Снейпа — бьет в солнечное сплетение и там же взрывается. — Как ты? — еще один идиотский вопрос, что-то из арсенала Поттера и Блэка, но думать о них сейчас выглядит кощунственным. — Н-нор… нор-рмаль… но. И ни черта он не нормально — кто вообще спрашивает у оборотня во время трансформации, как тот себя чувствует? А как тебе нравится, что тебе отпиливают ногу? А как ты себя чувствуешь подвешенным на дереве вверх ногами? А как… Снейп цедит сквозь зубы ругательства на самого себя, вспыхивает от другого — на ладони кровь, свежая и алая. Должно быть зацепился за один из гвоздей на полу или, может, в лесу, пока через ветки пробирался… Следом щелкает — полнолуние, Люпин, кровь. Глухой удар о дверь с другой стороны звучит безжалостным подтверждением. — Т-ты… Т-ты ран-нен? То, что он до сих пор способен разговаривать — само по себе дико. А мысль, что он, возможно, держится из-за — или благодаря Снейпу — отдается нелепым и искусственным. — Н-нет, — голос у Снейпа дрожит в тон Люпину. — Т-то есть да. Я порезался. — Ух-ходи. — Но… — Ух-о-оди-и-и!.. — почти вой, стонуще-жалобный. Отчаянный. Умоляющий оборотень — это действительно то, что может заставить бежать без оглядки. Снейп вскакивает на ноги, пятится прочь по лестнице; чувствует себя жалким настолько, что желание рвануться вперед, распахнуть дверь, чтобы доказать, даже кажется на секунду разумной. Останавливает себя, выбегая прочь из подвала — и тут же в том раскаивается. Лучше бы он и вправду зашел к Люпину. Лучше бы тот разорвал его на части и в молоко. Потому что есть вещи гораздо хуже оборотня в полнолуние — например, Поттер и Блэк, и их проклятые, блестящие в изумлении глаза.