Молочные реки, кисельные берега

      Каждый раз, как мать Софья молилась за чью-то душу, ту частичку смерти, раковую клеточку она как будто забирала себе. Она не считала себя источником чуда, скорее транзитным узлом или проводницей Божьей благодати, если продолжать аналогию. Но вместе с благодатью обратный поток намывал и тину, и острые камни, которые копились в ней злокачественными отложениями, пока её саму не начинало тянуть ко дну. Она только что отмолила молоденькую маму, умершую на операционном столе из-за халатности врачей. Вместе с мужем покойницы прочла «Отче наш» через страшную боль в ногах, а когда счастливые родственники покинули церковь, две сестры еле доволокли её до алтаря и там же уложили ничком на пол перед мироточивой иконой.       Она лежала вот так лицом в грязный пол, раскинув в стороны руки, часами напролёт с тех пор, как свежие стигматы открылись теперь уже на внешней стороне ступней, не давая сделать и шагу без жуткой пронизывающей боли.       — Извини, а где пруфы, что это сделал именно он? По-моему, ноги он тебе не лобызал (или я что-то пропустила?). Он тебя как раз таки и исцелил, если у кого-то затык с долговременной памятью! — доносился гулкий безжалостный крик Лизы из-за угла, где она, судя по всему, высматривала кого-то из окна. — Сонь, ты долго собираешься шкуру медведя изображать? Вон же он во дворе стоит, проводит инструктаж новым постояльцам.       Ну, разумеется, Алябьев был здесь. Наверняка, уже подыскал им дом и объяснял, как быть с покойницей: внести туда что-нибудь из её вещей, лучше одежду, нательный крест или обручалку, если сохранилась.       — Хорошо. Достала. Веди.       Судя по звукам, Лиза спрыгнула с подоконника и, напевая песенку, вышла из алтаря в часовню. Доски пола почти не отдавали желанной прохлады, зато тазовые кости и мышцы ныли от лежания на твёрдом — это пройдёт, скоро совсем перестаёшь чувствовать тело, так можно хоть целую ночь проспать. Если бы не ноги, которые гудели и пульсировали так, словно их правда прибили толстыми ржавыми гвоздями.       Может, он и ни при чём. Может, она сама довела себя до такого состояния… опять.       Соня с мучительным стоном перевернулась на бок и поджала ноги. Думала сесть, но это всё, на что её хватило. Ладно. Так лучше, чем позволить ему зайти со спины. Иван не заставил себя ждать. Пока Лиза забалтывала его прихвостня, нарисовался из-за угла, держась рукой за стену, и медленно подошёл, одетый в простую хлопковую рубашку с подкатанными рукавами и тёмные джинсы. Она давно не выходила — наверное, на улице тепло.       — Сонюшка. Что же ты на тот свет торопишься, милая? У нас обычно часующих на пол перекладывают, разве так можно? Вставай.       Он бережно, но настойчиво взял её за плечи, приподнял и снова уронил, как куль. Соня вспомнила, что делала так в детстве, когда мама будила её в сад, а она капризничала.       — Нет, так не пойдёт, родная, — на этот раз Иван перехватил её под мышки и потянул за собой, так что она оказалась на ногах быстрей, чем успела включить истерику. Дальше по коридору замаячили Лизино плечо и высокий хвост: они с телохранителем засели в боковой нише и, кажется, распивали оставшееся вино из золотого потира — вот же проныра, споила даже это животное! — Сейчас расходимся чуток, прогуляемся до корпуса. Надо ножки разрабатывать, через не хочу, а то совсем атрофируются.       Нагрузка на ступни, даже несмотря на то, что она фактически висела на нём, ощущалась десятикратно и отдавала аж до мозга. Соню знобило, тело словно опилками набили, высохшие губы слиплись и саднили, а про цвет лица и выцветший взгляд мученицы, пожалуй, и говорить нечего. Но Иван ничего не замечал, или старательно делал вид. Наоборот, он обращался с ней так легко, будто они имели дело с пяточной шпорой или вросшим ногтем, какой-нибудь паршивой безделицей, а вовсе не с кровоточащими ранами от распятия на кресте. Кое-как под ручку они поковыляли вниз по подземной галерее. Вот уж не думала Соня, что Мефистофель устроит ей моцион по монастырским катакомбам.       — Я скажу напрямик, если ты не против, — в тёмном пустом коридоре это прозвучало настораживающе. — Не буду ставить вопрос ребром и заставлять тебя решать прямо сейчас. У тебя тоже есть личные границы, и я не собираюсь туда лезть. — Да неужели! И где только слов таких модных нахватался? — Дело в том… Мне нужен друг. И мне кажется, тебе тоже.       Соня молча уставилась перед собой, бесшумно перебирая босыми ступнями по холодному бетону. Теперь-то ясно, почему он выбрал для разговора именно это уединённое место, где самые чуткие уши не могли их услышать, разве что отец Илья, мирно спящий в своей крипте, и телохранитель, чьи мягкие лапы ступали беззвучно точно по следам хозяина, а острые зрачки неотрывно целились в единственное светлое пятно, мреещее впереди, — прямёхонько между лопаток. В глубокомысленные пассажи насчёт личных границ она не верила. А вот про друга — это были его слова. Даже сказанные наобум, без особой искренности, — но из песни слов не выкинешь, так?       Да какие у него могут быть друзья? Его верзила, который и разговаривает-то с трудом? Приезжие заводчики и любители спортивной охоты? Так они с ним ради дармовой жрачки и браконьерства, для них Топи — ещё одна точка на периферии страны, где можно гадить и куражиться всласть, ни за что не отвечая, — мероприятие оплачивает дорогой хозяин. Вот какие люди учили его «дружить». Возможно, от них он и перенял какие-то современные веяния, научился вести дела, деловому общению, как выглядят люди их круга (хоть эти товарищи скорее застряли в двухтысячных, а то и в лихих девяностых).       Иван неплохо освоил мимикрию, но внутри так и остался дикарём, лесным царьком, сидящем на троне из костей, который уготовил ему почивший папенька. Он рос в одиночестве и изоляции от внешнего мира, играл деревянными игрушками в самом бесхитростном смысле. Что он знал о жизни за этими бесконечными лесами? О городах? О том, как живут в Москве, как поднимают небоскрёбы, проводят чемпионаты, запускают ракеты, развязывают войны, ведут прямые линии с президентом? Да он не знал, кто у них президент последние двадцать лет! Он не смотрел федеральных каналов, не знал, что такое интернет. Он стал ровно тем, кем его воспитывали мать и отец. А что ещё может вырасти на этой топкой бесплодной почве, кроме мха и поганок?       Когда они по шажку добрались до жилых светлых помещений, Иван попросил явившуюся, как всегда, из неоткуда Лизу принести сюда таз с водой. Соня упала на галантно подставленный стул, оставив на полу длинную дорожку из кровавых следов, и вскоре её бедные ноги погрузили в приятную прохладу — к тому времени она дала бы творить с собой что угодно, здравый ум сделал ей ручкой и упорхал в окошко, но как назло зацепился за край рясы, во всяком случае, так ей виделось. Иван закинул ей подол на колени и зачерпывал ладонью из таза, любовно и успокаивающе омывал и гладил щиколотки, подошвы, пальцы, рваные края ран, брал в руку то одну, то другую ступню — слава Богу, сёстры этого не видели.       — Сегодня лягаться не будешь? — он лукаво глянул исподлобья и тут же изменился в лице: сильней проявились возрастные морщины, под оловянными глазами залегли тяжёлые тени, даже в голосе зазвучал металл. — Зачем он приходил?       «Кто «он»?» — захотелось спаясничать. Через секунду она и сама догадалась, кто. Соня пропустила момент, как в голове окончательно просветлело и появились силы переброситься парой колкостей. О злосчастных ногах она и вовсе забыла:       — За тем же, зачем и ты. — Иван сощурился, ладони вокруг её щиколоток закаменели. — Исповедаться.       — Ты ещё не забыла, кто его вернул? По твоей, Сонюшка, просьбе, — даже так, коленопреклонённый, он держался с достоинством. Спокойно отстранился, обтёр друг о друга мокрые руки над тазом. — Я не забыл, что он сделал с папой.       — Что мы сделали. Раз уж мы заговорили о папе, то его убила и я тоже. Тебя там не было. И если бы мы с Денисом этого не сделали, не быть тебе, милый, сейчас хозяином. Я выбила тебе это место, так что тут мы сочлись…       — Полюбовно, — улыбнулся он уголком рта.       — Полюбовно. Не вы один печётесь о судьбе Топей, Иван Витальевич.       Она побарахтала ногами в розовой от крови воде. Стигматы исчезли, стопы выглядели и ощущались совершенно здоровыми. А всего-то надо было ванночку сделать, да простят её за такое богохульство.              Трудовые будни у Макса всегда начинались одинаково. Выходишь вместе со сменой из автобуса, сканируешь у турникетов электронный пропуск, в раздевалке закидываешь на голову каску, чешешь на планёрку, где старший Егорыч ставит задачу на день — как всегда, выполняем выше производственной нормы, пятилетка за три года и всё в таком духе. А дальше ровно в восемь шуруешь на рабочее место и вкалываешь до самого обеда, не считая перекуров. После обеда в столовке и ещё четырёх часов пиздячки происходило главное событие дня — Максим Егорыч возвращался из весовой и сдавал отчёт по выработке топлива. И вся смена, от кладовщика, токарей и транспортёрщиков до технологов, инженеров-механиков и старшего оператора щита, затаив дыхание, слушала, на сколько тонн был перевыполнен план сегодня.       План был их священной коровой — не ставка, не соцпакет, не фотка на Доске почёта, не путёвка в Сочи лично от Иван Виталича — а план. Потому что от него зависело, сколько процентов прибавит к премии главный бухгалтер Максим Артурович в конце месяца.       Никого не волновало, кто и как следует технологическому процессу. Все вертели исправность оборудования и технику безопасности на хую. Даже начальник пожарной охраны, Максим Петрович, нередко прикручивал табличку «Не влезай убьёт!» и «Установи защитное заземление» уже после того, как кого-нибудь из монтёров шарахнет током или токарь, бравый передовик, отрежет себе лишний палец — у них полкомбината таких крабиков ходило, кто без пальца, кто без двух. Зато травма на производстве неплохо страхуется! ЧП у них случались регулярно. Проводка и станки горели, как костры на Ивана Купала, водители погрузчиков цепляли вилами провода под напряжением, электрики пеняли друг на друга, боясь заходить в щитовую, где коротит кабель, а фуры с цистернами гептила и гидразина выносили шлагбаум на полном ходу с таким постоянством, что дядя Максим на проходной заебался кликать разнорабов.       На выдаче молока за вредность они с мужиками собирались у окошка с красными трафаретными буквами на белой краске «Спец молоко» пожаловаться на жизнь и обсудить, у кого от химии волосы на мошонке выпадают (у дедов, которые отпахали на Порожском по сорок лет, так вообще кожа с члена сползала, как у змеи какой-нибудь, — раз на сезон).       — У меня сын с желтухой родился. У Макса рыжего, диспетчера, — с гепатитом врождённым, — жаловался аппаратчик модуля фабрикации, утирая белые усы рукавом робы.       В их регионе поколениями рождались такие вот «жёлтые дети», и не у одних заводчан. Инженеры-химики и лаборанты постоянно носились с замерами, даже брали пробы воды, почвы и воздуха на загрязнение, но нарушений никаких не выявляли. У них на комбинате ракетное топливо проходило полный цикл: производство, переработка, утилизация. По телику часто показывали страшилки, как в реки и болота сливают всякие урановые отходы, но что-то никто из местных рыбаков или грибников не натыкался на бочки с жёлтым треугольником «Осторожно радиация», да и олени-мутанты дорогу не перебегали.       Макс залпом опустошил гранёный стакан, пожал мужикам руки и потопал в цех с ёмкостями из-под химического сырья, которые ему предстояло отдраить изнутри. Работать в защитном костюме он ненавидел, но лучше пропотеть как свинья, чем снимать потом лоскутами кожу с члена, бр-р!              Идея открыть бар пришла к хозяину не просто так, а ради заезжих гостей — он редко потчевал их дома, где хозяйство держала мать, и если повариха с официантками заранее узнавали о его планах на обед, то накрывали пир горой, а заодно выпроваживали всех засидевшихся хануриков. В этот день Иван Витальевич угощал трёх важных чиновников из облцентра деликатесом — кабанчиком, которого заранее двое суток коптили на абрикосовых дровах, предварительно вымочив в яблочном уксусе, и равномерно, со всех сторон обливали мёдом, — по хозяйскому рецепту. Мясо получилось нежнейшее — господа облизывали жирные пальцы и умяли всю тушу практически в три рыла, заполировав водочкой, (хозяин не забывал подливать им свежей колодезной водички для запивки). Сам он питался скромно, больше следил за тем, наелись ли гости, хоть дичь и правда была объедение — Валдай по одному запаху чуял, стоя у него за плечом.       — Ваня, а чего твой человек не присядет, не выпьет по-людски?       Хозяин, не оборачиваясь, сделал глоток из большого запотевшего бокала пива и едва заметно поднял брови. Валдай послушно взял пластиковый стул у ближайшего столика и сел между ним и жирным боровом по имени Михаил Юрьевич в футболке, обляпанной кетчупом и подтёками жира. Помянули Виталия Вениаминовича. С кухни всё тащили и тащили печёную картошечку, помидоры с огурчиками, открывали новую бутылку «Столичной». В полдень под тентом было прохладно, в стороне журчал фонтан, чирикали птички, мягкий зелёный свет окрасил столы и плитку пола. Хозяин любил проводить здесь летние деньки, а значит, и Валдай тоже.       — Завтра на рассвете поедем на охоту, — тот расколол ногтями фисташку и бросил ядрышко в рот, отсыпал и Валдаю горстку.       — А у вас здесь весь год кабана стреляют? — жадно работая челюстями, поинтересовался другой мужик с рябым одутловатым лицом и рыжей щетиной.       — Минприроды дало разрешение на круглогодичный отстрел. Они ведь, Вася, вредители, кабаны. Нарушают экосистему. Видели на берегу речки голая земля? Они когда еду ищут, разрывают почву, вытаптывают всё кругом, от этого и эрозия.       — Надо же какая паскуда!       Пальцы хозяина гипнотически застучали по боку ещё полного бокала, и взгляд задумчиво устремился куда-то за околицу, где перешёптывался и пересвистывался лес, где он знал каждого дербника и кулика, болотника и водяного, видел отсюда, где прячется зверь и птица, слышал, как токует тетерев, знал, где спят совы и ночные умертвия. Не было ни одной лисьей норы, ни дупла, ни укромной низины, где можно было от него спрятаться.       — Я знаю, где у них тропы. Можно стрелять с вышек, из засидки. Но тогда нужны загонщики. Нас пятеро, у каждого по ружью, ещё собаки. Попробуем скрадом к ним подобраться, я расскажу, что и как.       — Не дразни, Иван Виталич! — хрюкнул третий, Карим Тимурович, седой старик с мелкими раскосыми глазёнками чернее, чем у хозяина. — Своё-то мясо, вот этими руками добытое, в сто раз вкуснее!       — У кабана отменный слух, и нюх тоже. Умное животное, — хозяин без улыбки кивнул на растерзанные остатки сочных хрустящих рёбрышек на длинном блюде. — Этот точно смог бы мелочь на водку сосчитать.       — И сдачу! — в голос захохотали мужики.              Когда ветер с комбината дул на деревню, начиналось задымление. В лесу вдоль просеки длинные полосы деревьев стояли высохшие, без кроны, редкие листья и иголки жухли и шли пятнами цвета ржавчины. Чем ближе Денис подходил к комбинату, тем сильнее свербило в горле, а дыхание застревало где-то под кадыком, с трудом проходило в лёгкие. Первый и самый большой выброс пришёлся ещё на молодость бабы Нюры. Тогда маслянистая слизь свисала с яблонь и кустов крыжовника. От неё гибли саженцы и взрослые растения, даже телефонный кабель, который когда-то давно проложили в Топях, разложился в резиновую требуху. Хворь вошла в каждый дом. Продукты распада скапливались в оврагах и лощинах, миазмы не развеивались больше недели, вызывали головные боли, отёк слизистой, лёгочные спазмы. Кто касался зловонной жижи, получал ожоги, а те, что ходили босиком по росе или рискнули искупаться, мучились кожными язвами.       В остальном лес около комбината и сама территория за забором с длинными складами и цехами с облезлой плиточной облицовкой совковых времён, теплотрассами, похожими на вздутые кишки из рваной мешковины, вентиляционными коробами, гигантскими кондиционерами, кабельными каналами, парковочной разметкой и красно-белыми трубами выглядели вполне обычно. И всё-таки заходить туда одному было боязно. Денис заглянул за ворота, на которых чья-то размашистая рука вывела «ТРУДИСЬ И МОЛИСЬ» на проходной, — в будке охранника было пусто. Ну, что поделаешь, — он подтянул джинсы повыше, подпрыгнул и лихо перемахнул во двор, — и даже не в пасть к сторожевым собакам, как могло бы быть. Походу, ему сегодня везло.       На подходе к турникетам и дальше, за постом охраны, где начинались рабочие и складские помещения, всё казалось пустынным, покинутым. Ветер гонял мусор по ощерившемуся ямами потресканному асфальту, из цехов доносились неясные звуки, голоса, неслаженный гул станков, стуки каких-то поршней, отдельные гудки и урчание машин, но не так, как обычно звучат заводы, — плотной стеной слитого оглушительного шума, а… иначе. Мелодичней. Как трезвон колоколов. Даже его отдалённое эхо, перемешанное с другими отголосками дня: рёвом комбайна, стуком топора, визгом болгарки, пением косы в густой траве. Таким обманчивым пением — не то явь, не то сон.       Денис не был уверен, может ли звук быть миражом и транслироваться в искривлении воздуха на сотни километров с какого-нибудь другого завода (скорее запись прокручивали колонки), но он не собирался терять ни единой лишней минуты в этом стрёмном месте. От него разило совдепией и разрухой. Висели какие-то лозунги, закрашенные сверху баллончиком: «Делу — время, потехе — год», «Кто не работает, тот ест!», «Не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра». На заложенных кирпичами и разбитых окнах как будто пальцем намалевали: «Соблюдайте технику безопасности!» И на отдельном куске стекла: «Яд!» Надо думать, об это же стекло и палец расфигачили. Внутри нашлась перекошенная доска с чёрно-белым портретом какого-то ударника труда, Страханова М. Е. Заурядный дядька лет тридцати пяти, тощий, стрижка под ноль, зубы кривоватые, жутковатый взгляд немного в расфокусе, слегка косящий, — в Топях Денис такого точно не видел, наверное, из Мудьюги.       Зато всюду стояли автоматы с газировкой и одним гранёным стаканом на всех. На одном Денис прочёл плакатик:       «Начинайте свой день со стакана воды — она тонизирует организм и выводит накопленные токсины. Выпивайте первый литр тёплой воды с утра, можно добавить лимон. Носите бутылку с собой и держите рядом с рабочим местом. Большая бутылка задаст дневной лимит потребления жидкости. Во время приёма пищи запивайте её чистой водой. Не забудьте запастись водой в дорогу. Помните, фрукты и овощи не заменяют необходимого организму количества жидкости! Добавляйте в воду полезные ягоды и травы. Вместе с кофе и другими напитками, включая алкогольные, выпивайте равное количество обычной воды. Пейте чаще во время физической активности и перегрева».       Он двинулся дальше мимо цехов, где ржавели словно замершие в движении, точно кто-то взял и обрубил электричество, прессы, боксы, печи для спекания смеси урана и плутония с распахнутыми настежь люками, включёнными рубильниками, разбросанными на полу кабелями. Мимо каких-то аппаратных, технических лабораторий, кабинетов начальства и бухгалтерии, мимо архивов и картотек, уставленных ветхими стеллажами и секциями с нумерованными выдвижными ящичками для папок, чертежей, трудовых книжек и неизвестно ещё какого хлама. Допотопные компьютеры и печатные машинки заросли паутиной, от фикусов остались одни горшки с бледным прахом. В циклопичных бетонных коробках под высоченными балками оборудование завесили строительной плёнкой, которую растрепал ветер, гуляющий здесь без всяких препятствий от одного выбитого окна к другому. И везде газ-вода, стоит глаз на чём-то остановить!       Неожиданно в конце длинной галереи Денис наткнулся на одинокую тень. При осторожном приближении выяснилось, что это тот самый мужик с фотографии на стенде. В смысле не отдалённо похожий старик, а вот этот же Страханов, лет тридцати пяти, в такой же старомодной куртке, в пролетарской кепке-уточке с маленьким козырьком, мешковатых штанах и стоптанных ботинках, которые шаркали от стены к стене на первый взгляд без всякой цели.       — А здесь… есть кто-то ещё?       Мужик даже не повернулся. Проплыл мимо, как привидение. Денис пошёл дальше.       И застыл в ступоре за первым же поворотом, потому что там слонялись уже двое — Страхановых. В кепочке. С косящими глазами обалдевшего от работы труженика. Идентичных с головы до ног. Неотличимых от того первого.       Ёбаный свет, вот о чём говорила баба Нюра…       Денис хорошенечко потёр глаза, даже похлопал по голове, чтобы вправить мозги на место, — Страхановы не изменились.       Возможно, дело не в нём — в комбинате. Типа как Зона в «Сталкере». За два с лишним месяца в Топях он, конечно, всякого наслушался и навидался, но это переходило всякие границы воображения — вот тебе и июньский съезд кукухи! Юбилейный.       Ещё дальше клоны-рабочие скучились у двери с окошком и надписью «Спец вода», где принимали по стакану в одни руки. Кто-то неразборчиво бубнил себе под нос, кто-то просто стоял перекошенный на один бок с пустым взглядом, словно батарейку вынули, кто-то бессмысленно вертел ключ, делая вид, что закручивает болт. Все создавали видимость какой-то деятельности неизвестно для кого и для чего — ведь ничей зоркий глаз или камера за ними не наблюдали, не считая Дениса, который вообще-то был для них невидимкой. Да и на чём им было работать, если всё здесь сгнило и обесточено!       Чем больше он углублялся в эту аномальную зону, тем тесней становилось от наплыва новых и новых рабочих. Те толкали его и друг друга, брели наобум уже в какой-то слепой дёрганой спешке, так что скоро и он поверил в их проактивность и преданность делу. Основная масса народу пёрла из каких-то здоровых железных дверей с одной приоткрытой створкой — в этот-то адский разлом он и сунулся, впихнулся чуть ли не по головам. А там ещё один пустой цех насколько хватит глаз.       Ну как пустой? Денис попросту ни черта не разглядел за спинами вавилонского столпотворения, которое набилось сюда, как крысы в ушат с объедками. И все они роились, перекрикивались, матерились, давили друг друга с неистовством футбольных фанатов. От их дыхания и потных тел температура скакнула до такой степени, словно кто-то и впрямь запустил котлы и печи. Денис не мог понять, на что это больше похоже: на психушку или на иммерсивный театр, где сцена и декорации — всё громадное пространство комбината, а он — единственный зритель и одновременно участник этого ублюдского перфоманса.       Здесь всё было понарошку. Никто не занимался реальным делом, а лишь обезьянничал, носился с нерабочим оборудованием, инструментами, сигал по железным мостикам и стремянкам, крутил вентили, тянул за рубильники, выкрикивал команды («Седой, проверь прессостат в компрессоре!» «Редуктор, сука, не фурычит!» «Максим Егорыч, в котельную!»). Одни навезли со всего комбината горы обугленной макулатуры, каких-то старых фотографий, значков с профилем Ленина, поддевали мусор на лопаты и закидывали в подобие топок с вентильными люками, хоть это, наверняка, были не они. Другой Страханов в рыжей каске пожарника прохаживался с деловой физиономией вдоль люков и закидывал туда подожжённые спички — бумага вспыхивала моментально.       И такой анал-карнавал у них каждый день?       Денис набрал в грудь как можно больше воздуха:       — Мак-си-и-им!!!       Ближайшие работяги повернули рожи к нему. Раньше они не реагировали на вопросы, а тут вперились в него, будто обнаружили инородное тело, что, в общем-то, было так. А потом кто-то один нагло дёрнул его под локоть, Денис по инерции завалился вперёд, в руки к другому, к третьему, к пятому: его шпыняли между собой, как в толпе молчаливых гопников. Затем и вовсе подхватили с земли, и неведомым маршрутом в этом человеческом океане десятки рук вышвырнули его куда-то в центр зала, где плотный строй тел поредел и рассосался вовсе. И он быстро понял, почему.       Эти ебанутые загнали сюда погрузчики — несколько вилочных, небольших, и одну громадину с поднятой стрелой — их сигналы он и слышал аж со двора. Рабочие карабкались и висели на машинах, как павианы, облепили со всех сторон. И за рулём, как видно, сидели такие же приматы, которые наматывали круги туда-сюда, то сдавали назад, то круто жали по газам, сбрасывая «зайцев» целыми кипами на бетонный пол, а те всё лезли и лезли. Денис окончательно завис на этой вакханалии, потому что в один момент погрузчики сгруппировались и попёрли уже на него — живой стеной, как батарея танков наполовину из железа, наполовину из орущего извивающегося человечьего мяса. И переехали бы к херам (отступать было некуда), если бы стрела не запуталась в проводах — повезло, что не под напряжением!       Большой погрузчик забуксовал. Двигатель натужно застонал на холостых оборотах, и машину качнуло в сторону, а там с преисподним скрежетом опрокинуло на погрузчик поменьше. Это был его шанс.       Денис ринулся в самую гущу. Каким-то чудом удалось протиснуться между грёбанных зомби к лесенке в диспетчерскую наверху и там забаррикадироваться, по всей видимости, ненадолго. Как только появились силы встать и отодрать спину от двери, он, шатаясь, набросился на столы и ящики с рабочей документацией. Красавец, Дениска! Поверил в себя, ага! А как, бляха, его тут искать? Если они все на одно лицо, и все одинаково поехавшие! Их даже звать одинаково! Под руку попался неизвестный журнал, он наскоро пролистал от конца к началу — какие-то записи о выполненной работе, каждый день одно и то же, как под копирку. Так, секунду. А какая у Макса должность?..       Ну же, включи мозги! Он говорил, сто процентов. Вспоминай, вспоминай, бестолочь! Наладчик… каких-то там технологических линий? Нет. Линии карботермического синтеза, во! Подналадчик. Короче, мастер девятого разряда. Денис судорожно открыл журнал на нужной странице, сверил время. Сейчас Макс должен драить ёмкости из-под гидразина на другом складе!       Как он зайцем выскочил из диспетчерской и добирался перебежками до склада номер четыре, ни в сказке не сказать, ни пером описать — один звон в ушах стоял да мёртвые цепями гремели. Страхановы на время отстали. Он и вправду нашёл те злоебучие ёмкости с жёлтым знаком «Осторожно яд» — из одной торчала переносная лестница. К ней и поспешил, вскочив на придвинутые строительные козлы.       На дне один из рабочих скрёб стенку железной щёткой, несчастный, в изодранном от многолетней носки защитном костюме. За маской лица было не разглядеть, но по самому́ мозглявому телосложению, росту меньше, чем у Дениса, узнать в этом человеке Максима даже с самой яркой фантазией и чутким сердцем было невозможно. В нём не было ничего от его Макса, и от этого сердце ёкнуло и сжалось в тесной клетушке рёбер.       — Максим, там… старший вызывает к себе.       Денис несмело перегнулся через край бака, подав руку в тёмный люк, но рабочий внизу сам вскарабкался по лесенке и выбрался следом за ним. На свету, по крайней мере, можно было видеть лицо за прямоугольным вырезом — абсолютно чужое. Пиздец, а если он таким останется? Если это вообще не он — да это и не может быть он!       Денис мысленно влепил себе пощёчину:       — За мной.       И они двинули на выход, сначала шагом, а там и со всех ног, когда остальные зомбаки гурьбой припустили за Денисом. Было дико страшно потерять Макса, пускай тот даже в приметном костюме. Он схватил его руку в резиновой перчатке и ломанулся прямо сквозь смыкающиеся ряды Страхановых, едва разбирая дорогу. Но добежал до турникетов, вырвался на свет и лишь там, за воротами в комбинат, оглянулся назад.       Макс в немой панике срывал с себя блядский костюм. Он снова выглядел как обычно, только в кудри на висках вплелась заметная седина, которой раньше не было. Он весь упрел, раскраснелся от беготни в толстом резиновом кожухе, и наконец от бессилия у него подкосились ноги. Денис к нему:       — Прости меня! Максимка. Ну!.. Прости, мне надо было прийти за тобой раньше.       Макс таращился на него… и не узнавал. Весь обмер, оцепенел от ужаса и только глазами водил, жадно дышал ноздрями. Тогда Денис залез прямо на него, коленями в асфальт, пальцы крепко вцепились в шею, вонзаясь ногтями в загривок и под скулами, — и расцеловал его горячо, часто-часто, крепко-крепко, пока тот не оттаял и не отогрелся от сердечного озноба. Сузил глаза будто спросонья и рванул к себе за плечи, обнял, поцеловал так сильно, аж губы горели и кости трещали, точно они и не утром расстались.       — Это я дебил. Ты столько раз говорил…       Денис вскинулся на руках у Макса: все рабочие с комбината высыпали за ними и теперь наводняли двор, такие же потерянные, но уже не безликие и беспамятные. Значит, их бекапили вот так после каждой смены? Тупо стирали личность? Он оставил Макса посидеть и отдышаться пару минут, все вяло шатались вокруг, как выжившие после катастрофы, — несмело заговаривали друг с другом, подкуривали сигарету, без сил падали на груды ящиков и деревянных поддонов, а то и прямо на землю. Наконец Макс достаточно отошёл, чтобы подняться и вылезти из резиновых штанов, оставаясь в майке и рабочих брюках, потащил Дениса за руку к брошенному рядом «КамАЗу» со снятыми колёсами и вдруг насилу вскарабкался на крышу кабины:       — Мужики! Два слова. Подгребите поближе, будьте добры. — Денис понятия не имел, что он замышляет. Рабочие любопытно потянулись к грузовику. — Вот так. Я Макс Кольцов. Работаю наладчиком, живу в Топях. До этого проживал в Москве. Что хотел сказать. Это всё… — он широкой обвёл руками запустелую глухую территорию комбината. — Это ведь нам по наследству досталось, мужики. От дедов, от бабок, которые ещё при режиме жили. И знали: нет партбилета, нет и талона на жратву! Их чем приручили к ноге — голодом и приручили. Сначала голодухой, а потом страхом. Что сегодня соседа — а завтра тебя. Что режим, он тем сильнее, чем больше сожрёт и загубит своих же детей. Которые благоговеют и поджилками трясутся. Такой огромный, животный был страх, что всосался в кровь, в самую нашу суть — и до сих пор, видите, держит, не отпускает! Выученная беспомощность, слышали такое? С этим поодиночке не справишься, ребят. Но вместе — можно. Если бы каждый вышел из дома, вот всей деревней — ну, пять, ну, десять человек — да хоть сколько, всё равно больше одного! Понимаете? Он один, хозяин, а нас много! Какой бы он там ни был крутой и непобедимый — поймите вы, что не может один единственный человек решать за всех! Осмельтесь, ну! Рискните! Найдите в себе человеческое! Давайте задушим, в конце концов, этого дракона внутри себя, и вы не поверите, как легко у него обломятся крылья!       Толпа одобрительно засвистела, загомонила. Денис и подумать не мог, что рядом с ними, оказывается, есть живые люди. Есть надежда.       Макс прав. Это не новость. Чем сильнее прижмут к ногтю, тем поганей ты становишься. И потребности у тебя такие же — жалкие, козявочные. А попробуешь шевельнуться — размажут.       Пока ты один, все ночные кошмары выползают наружу сожрать тебя. Но если вас хотя бы двое… Не целая деревня — а просто двое. Тьма рассеивается и есть надежда. И есть любовь.       Всегда нужно искать выход. Это спасёт даже в самом отчаянном положении.       — Друзья! — Макс присел на корточки и указал рукой в его сторону. — Вот это Денис Титов. Вы все о нём слышали, он убил Виталия Алябьева, прежнего хозяина… земля ему бетоном, — народ загалдел так громко и возбуждённо, что следующие Максимины слова утонули в диком оголтелом вопле. — Скоро все: и Топи, и Мудьюга, и Верхний бор, и Лазаниха!..       Ему не дал закончить рёв чёрного «гелендвагена», который как раз влетел в открытые ворота и, не сбавляя скорости, ехал в их сторону.       — Хозяин!       Люди бросились врассыпную, точно рой крыс при виде жирного чёрного кота. Он сдёрнул ебучего оратора за штанину с крыши «КамАЗа», и они наперегонки помчали к другому краю забора, где протиснулись в довольно широкую лазейку между столбом и заградительной сеткой и удрали в лес. Хоть в спину не стреляли, и на том спасибо!       Макс быстро запыхался, потерял Дениса из виду. Кажется, они сделали приличный такой крюк, потому что выбежал он отчего-то к их деревенскому погосту: одни покосившиеся оградки и кресты-голубцы, а этого след простыл.       — Де-ня-я-я! Ау!       Тишина. Он побрёл наобум меж могилок, придерживаясь за деревья и резные столбики с двускатной крышей высотой ему по пояс, похожие на домики для лесных духов, — на многих сохранилось деревянное кружево и растительный узор, хоть голбцы эти, должно быть, помнили ещё царя-батюшку. Здесь гнездилась сырость и росла могильница, в Топях её ещё называли гроб-травой за то, что любит кладбища и укрывает мёртвых фиолетово-зелёным одеялом. Совсем рядом начинались болота — холмистые моховые островки, перемежающиеся с озерцами стоячей воды размером с колёсную ось на большой телеге, максимум — колесо бульдозера, но Макс всё равно не рискнул бы там шастать. За стволами будто бы кто-то прятался, мелькали чьи-то белые лёгкие фигуры.       — Дэнч?       Впереди между участками над землёй вырос приземистый бревенчатый домик без крыши на ножках-подпорах. Без дверей, но с крохотным оконцем, весь опушенный болотно-зелёным мхом и слившийся с унылым ландшафтом. Крыша, кстати, лежала неподалёку, красивая, с крестиками и вензелями на резных скатах, такими же, как на окошке, правда, травой здорово заросла. Макс, балансируя, что твоя цапля, между тесными рядами могил, поковылял туда и чуть жопой на острую оградку не присел, как из сруба медленно со сложенными накрест руками вынырнул Дэнчик — граф, ебать его в сраку, Дракула!       — Ты призвал меня, и я восстал, — проговорил замогильным голосом и томно поднял веки. — Здравствуй, Максим.       — Здравствуй, кровососина. — Макс, отняв руку от сердца, подступился ближе, оперся на край Денисова лежбища, заглядывая внутрь. — Ты хоть знаешь, куда залез, полудурок? Это гроб.       Такие называли домовищем или домовинами, короче, домом для покойного. В окошко складывали еду, водку, чтоб не изголодался на том свете дорогой человек, и кое-какую денежку (её забирали змеи для подземного хозяина). Строили ладно, на века, чтоб в старый дом не возвращался. Даже вешали задергушку на окно и прибивали изнутри образок — бери и живи, жаль что тесновато!       — Со факин вот? Здесь очень просторно. — Дэнчик вынул из-за спины человеческий череп и как ни в чём не бывало швырнул через плечо. Гробик, хоть и был мелковат, и впрямь уместил бы второго такого кощейчика. — Слыхал поверье? Если гроб велик, покойник забирает с собой ещё одного.       И он ни с того ни с сего вцепился ему в руки и повалил на себя, так что Макс чуть мокрое место от него не оставил. Пристроился боком, подпирая пятками нижнюю стенку, а голову уложил на плечо, позволив чужим тонким рукам вьюнками оплести спину.       — Ты знал, что я был мёртв? — надтреснуто шепнул Денис, глядя вверх, где верхушки вековых сосен смыкались над головой, полосуя небо. — Что разбился насмерть? Соня меня вернула.       Он вдруг сделался совсем измученным, растерял на глазах всю бравуру, даже свой колючий панцирь обронил, оставляя душу обнажённой, младенчески-розовую, хоть рядом кружили лакомые до младенцев коршуны. На донышке его глаз под яркой миндальной радужкой скопились слёзы, и это совсем выбило Макса из колеи.       — Я не помню, — он потянулся к его виску и губами собрал уже назревшую слезинку, не солёную — сладкую. — Денич. Ну ты чего, заяц? Мы уедем, вот… сегодня же! Возьмём малую, сядем в поезд или тачку найдём — и хер они нас видали, в этой деревне обоссанной!       Денис попытался улыбнуться, но вышло скверно. Он как будто не верил. Был далеко-далеко, за этими соснами, обернулся птицей и улетел в родные края, как поётся в песне, — а Макс глаз не мог отвести, всё гладил и гладил его по светлым волосам.       — А, может, здесь останемся, насовсем? — прямодушно спросил Денис. — Тут хорошо, а там страшно. Как выйдем, сразу смерть, мрак. А здесь безопасно, и никого нам больше не надо. Будем лежать, вдвоём, срастёмся костями… Навечно вместе.       Он расписывал так хорошо и одновременно так обречённо, что сердце от страха захолонуло. На миг Макс услышал, как хлад могильный пробивается из-под земли болотным багульником, как тянет железистые побеги, кожистые листья, как слетаются на одуряющий запах его цветков нечистые духи, царапают когтями стены их убежища. Ему не верилось, что выхода нет.       — Что ты сочиняешь? Фаталист мой маленький. — Макс повернул его лицо к себе. — Доверяй мне, Денич. Я спасу нас обоих, договорились? Чем хочешь клянусь.       — Мой герой.       Денис чмокнул его в переносицу, не дотягиваясь до губ.       — Пока смерть не разлучит нас? — протянул Макс оттопыренный мизинец.       — Не. — Дэнчик помотал головой, но мизинец всё-таки зацепил. — Не разлучит.       Они запоздало заметили, как их домовину окружили какие-то девки в белых самотканых пижамах, с длиннющими распущенными волосами, странные, диковатые. Они потянули к ним руки с грязными от земли ногтями, увлекли за собой, другие, в таких же льняных рубахах, босоногие, надели им с Денисом на голову венки из полевых цветов вперемешку с квёлой и неказистой болотной травой. Девки-простоволоски отвели их на небольшой пятачок между повалившихся крестов, затянули в хоровод. Макс думал, это сон. Потому и не видел ничего странного в том, чтобы взять из чужих рук что-то кисленькое, на зубах напоминающее корешок (Денису скормили такой же). От сердца совсем отлегло, так легко стало, вскружило голову то ли от хороводов, то ли снадобье так подействовало. Они с Дэнчиком дружно заржали, остальные подхватили, потащили их за руки к кусту ракиты, обвешанному цветными ленточками, и трижды обвели кругом с развесёлой песней. Так и плясали, резвились до самого вечера. А как солнышко закатилось, их снова уложили в домовину и накрыли на ночь тяжёлой крепкой крышей, чтобы ничей злой дух и ничей дурной глаз их не отыскал.