Я буду рядом

Хесус открывает глаза, по ощущениям он вообще не спал, сколько времени, где он вообще. Он трогает плед на своём плече и переворачивается на спину, Вова сидит рядом, уставившись в свой телефон, и что-то жуёт. — Сколько времени? — спрашивает Хес. — Хм… Семь вечера уже. — отвечает Вова и смотрит на него с улыбкой. — Охуеть. Как ты? — Вообще зашибись, нашёл у тебя печеньки. — А мне? Братишкин отламывает с другой стороны кусочек и протягивает ему, Хесус прихватывает печенье губами, едва не коснувшись ими его пальцев, и переворачивается набок, ложась к парню лицом. — Ты курьера встретил? — спрашивает Хес, прожевав. — Ага. — Поел? — Да. Твоя еда на кухне. — Хорошо, я немного ещё полежу. — Хесус укрывается пледом и закрывает глаза. — Ты сам случаем не заболел? — Я в порядке. — А температуру мерил? — спрашивает Вова и проводит ладонью по его лицу. — Нет. — Бля. Мне все мозги выебал, а самому похуй. — Да я норм, я же не лох болеть летом. — Ты сначала температуру измерь, а потом распинайся. — Братишкин тянется через него к заваленной лекарствами тумбе и выуживает оттуда градусник. — Ха, у тебя даже градусник дедовский. Давай, или мне самому ставить? — Да ты безрукий вместо подмышки в задницу вставишь. — ворчит Хес, забирая из его рук градусник, и быстро запихивает его под кофту. — Нет у меня никакой температуры. — Жопу ставишь? — Делать мне нечего. — Значит, всё же хуёво себя чувствуешь. — Просто устал. Братишкин сидит над Хесом, который притворяется спящим, отсчитывает минуты, когда ртутный градусник можно будет достать. — Сколько? — интересуется Хесус, передав его ему. — Хес, 37.3, еблуша ты. Тоже старые пил? Я сейчас выздоровею, а ты наоборот, и будем мы в этом замкнутом круге. Какие там таблетки? — Вова снова тянется через него к тумбе и перебирает лекарства, из-за неудобной позы и рукожопости всё валится на пол. — Да сука! — Вот же криворукий. — Хес ложится на спину, успевает поймать очередную коробку, падающую на пол, и смотрит на нависшего над ним Братишкина. — Температура совсем маленькая, ерунда. — После сна температура ниже. Она повысится. — говорит Вова, опуская взгляд вниз, они смотрят друг на друга, находясь слишком близко в слишком странном положении. — Вов… Пока он пытался что-то там сказать, шуткануть, Вова наклоняется ниже и прижимается сухими губами к его губам, быстро и горячо. Хесус цепляется за его предплечья и, когда тот отстраняется, смотрит в полнейшем непонимании. — Что ты?.. — тихо спрашивает Хес, невольно скользя по своим губам языком. — Температура! — вскрикивает Братишкин, резко дёргаясь назад и садясь на пятки, и размахивает руками, словно это поможет поверить в его слова. — П-проверял температуру! Ну, как ты тогда. — Я тебя в лоб чмокнул, и кто вообще проверяет так? — Я проверяю и чо? — Пиздец! — возмущается Хесус, садится, отодвигаясь к спинке, и скидывает запутавшийся в ногах плед. — Ты совсем долбанулся? Братишкин наваливается на него сверху, сжимая плечи, и целует уже настойчивее, проталкивает влажный язык в рот. Хес протестующе мычит, хватается сначала за воздух, а потом за воротник Вовиной кофты, но Вова делает это так приятно, что он приоткрывает рот, и они жарко целуются. У Хеса во рту мокро, горячо и Братишкин не хочет останавливаться, не пускает в голову даже одной разумной мысли, его заводит парень и с этим ничего не поделать. Он ведёт ладонью по груди Хесуса вниз, нажимает на пах и понимает, что тот совсем не возбудился. — Меня лихорадит немного. — зачем-то оправдывается Лёша, морщит нос и дышит горячим воздухом через рот. — Сука. — шипит Вова, сжимая ладонь сильнее, что-то у него там под рукой набухает всё-таки, но он отстраняется, осознавая происходящее. — И не должно нихуя там быть. — Я… — Меня ебанула температура, а ты вёл себя так заботливо, и я просто захотел немного большего. Это всё. — Я понимаю, когда плохо, хочется нежности. — говорит Хесус, отводя глаза. — Болеть неприятно. — Хес, я бы не был один, если бы мне стало совсем плохо, я бы позвонил родителям. А ты? Что бы ты делал один? — Ну… У меня никого нет, родители далеко, да и мне уже много лет. Я всегда жил один и справлялся сам, наверное, сходил в больницу и пил бы таблетки. — Прости. — Вова тянется к нему и обнимает, крепко сжимая его в руках. — Из-за своего ебланства я всё порчу. — Мне никто не нужен. — Попизди, дядь. Мне стало лучше благодаря тебе, поэтому я останусь и буду заботиться о тебе в ответ, пока мы оба полностью не выздоровеем. И без этого дерьма с поцелуями. — Как ты объяснишь это своей женщине? Это измена. Вов, что ты наделал? — спрашивает Хесус, отстраняя парня, и заглядывает в печальные глаза. — Я много хуйни наделал в последнее время. — Ты мне так ничего и не расскажешь? — Не забивай себе голову, это не твоя проблема. Ты, наверное, голоден, я принесу твою кашу. — Ты точно в порядке? — Более чем. Хес ему не верит, а ещё не понимает свои чувства. Как всё по-мудацки вышло. Загруженный мыслями Вова возвращается в комнату и садится рядом с Хесом на кровать, не прекращая перемешивать кашу в тарелке. — Нужно тебе штаны какие-нибудь найти, а то холодно, наверное, в трусах. — говорит Хес, протягивая руку к тарелке. — Мне и так жарко в кофте. Я сам. — Что сам? — Покормлю тебя. — отвечает Вова, разворачиваясь к нему, и придвигается ближе. — Не надо. — Ладно тебе, я же извиняюсь. — Мне такие извинения не нужны. — Я хочу, пожалуйста, дай проявить заботу. Хесус не может противостоять такой просьбе, кивает, поджимая губы, будто смущается. — Я её погрел. — говорит Вова, касается губами ложки, проверяя, чтобы Хес не обжёгся, и протягивает ему. — Открой ротик и скажи: «А». — Ну что за кринж? — бурчит Хесус, резко подаётся вперёд и съедает без всех этих странных хреней. — Я не младенец. — Мы же играем. Давай, мамочка же вкусную кашку принесла. — С едой не играют. — Ложечку за Вовочку? — Вова даже набирает на ложку побольше каши. — Сука. Дай, я сам. — Если ты сейчас всё опрокинешь, я заставлю тебя вылизывать это. — Охуел? Хватит дурачиться, блять. Я сейчас от голода сдохну. — Если бы ты не выёбывался, то быстрее бы пошло. — фыркает Братишкин, стукая ложкой об тарелку. — Твоё дело жевать да рот открывать. — Я не хочу, чтобы ты пялился на меня, пока я ем. — Чего ты передо мной стесняешься? — Всего, блять. Не хочу и всё. — Я уже в твоём рту побывал, я знаю, как у тебя там изнутри. — Завали нахуй ебало. Братишкин ухмыляется, снова черпает кашу и протягивает ложку, приоткрывая рот, словно показывая пример. Хес напряжённо ждёт очередной шутки, но её не происходит, и он спокойно съедает ложку каши, а потом ещё несколько в тишине. — Можешь набирать не так много? — просит Хесус, остатки каши ему приходится слизывать с губ. — Ты специально? — Специально. — легко признаётся Вова. — И в чём кайф смотреть, как я слизываю что-то белое с губ? — В твоём вопросе уже есть ответ. Но пиздец конечно звучит. Я настолько выгляжу извращенцем? — Размазываешь по моему лицу кашу зачем-то. — Хочу её потом сам слизывать с тебя. — Значит не извращенец? — фыркает Хесус и наклоняется к нему, максимально развратно обхватывая губами ложку и смотря ему прямо в глаза. — Совершенно приличное желание. — сглатывая, отвечает Вова и заметно краснеет. — Я в жизни так долго не ел. Мы вообще, как, до завтра будем этим заниматься? — Если тебе уже лучше, меня и до завтра хватит. — Ой, сука, не пизди, секс-машина нахуй. Так я и поверил. — А ты проверь. — предлагает Вова и скользит ладонью по его бедру. — Хватит. Это слишком далеко заходит. — Ещё немного, Хес. Хесус двигает коленкой, но не мешает Вове гладить себя по ноге и пододвигаться ближе, ему в лицо не смотрит, даже когда он совсем близко приближается, ополяя дыханием щёку. — Вот всегда ты так, обещаешь больше не делать и делаешь снова. — выдыхая ему в самые губы, говорит Хес и закрывает глаза. Братишкин его не целует, только тыкается носом в щёку, ставит тарелку на тумбу и встаёт. — Пошёл я лучше нахуй. — Ты расстался с Алиной? — прямо спрашивает Хесус, хватая его за руку. — Да. И это тут совершенно не при чём. — Точно? Это никак не связано с твоим поведением в последние дни? С тем, что ты бухал до полудня? Не связано? — Нет. — упрямо отвечает Вова, отворачиваясь. — Я не хочу, чтобы ты уезжал, но оставаться здесь ты тоже не можешь. — Не поеду. — Блять! — ругается Хес, у него начинает ощутимо кружится голова, он скользит по подушке вниз и переворачивается набок. — Меня слишком хуёбит, чтобы спорить с тобой. — А не нужно спорить. Я остаюсь. — Делай что хочешь. — Бля, не говори так, будто тебе похуй. — А мне реально похуй. — Давай поговорим, когда оба будем в состоянии? — Сейчас я просто хочу выспаться, не ты один плохо спишь. Вова выходит из комнаты, и Хесус лихорадочно думает, пока наконец не вырубается, так ни к чему и не придя. Высокая температура и слабость заставляет чувствовать себя одиноко, только Хес бы и не заболел не будь тут Вовы, а теперь, когда он уйдёт, что делать с этим чувством?