Пазори

Едва прекратившийся дождь позволил слабому ветерку игриво закружиться меж пышных кустов расцветшей голубой гортензии, смахивая с нежных лепестков маленькие капли. Высокая трава мерно покачивалась у ног. За крепкий стебель схватились восемь маленьких паучьих лап — их хозяин намеревался плести новые нити. Предыдущую сеть окропило влагой. — Такие дела, — устало выдохнул Чуя, потерев пекущие глаза. Он мало спал в последнее время, но не обращал внимание на такие мелочи — он не мужчина разве? Не потерпит головную боль и жжение в глазах? Ломоту в пояснице? Ничего с ним не случится. Хмурые тучи, нависшие над Ниигатой, не желали уходить прочь, как сильно бы их не гнали холодные ветры в высоте. Небо не развиднялось, а жители семенили под проливным дождём с разноцветными зонтами, не в силах припомнить, когда в последний раз июнь был таким аномально холодным и неприветливым. Чуя в городе никогда не жил круглый год, по этому поводу мнения у него не было. Он чуть не забыл свой зонтик, когда старался успеть на поезд — следующий пришлось бы ждать два с лишним часа. Ему и без того едва удается выделить денёк на поездку в город, а иногда никак не получается вообще. Но рыжик упёрто хотя бы раз в месяц сюда приезжает — Накахара Чуя так просто не сдаётся. — А у тебя, как всегда, сказать толком нечего, — проворчал он, ссутулившись на лавочке под плакучей ивой. Стекающие по лозам капли дождя вперемешку с её собственными слезами его мало волновали — омега их и не чувствовал, сверля взглядом мокрую от недавнего ливня землю. Опомнился рыжеволосый только когда холодная влага попала за воротник, заставляя вздрогнуть. Внезапно голубоглазому сделалось совсем холодно, будто он только заметил, какая здесь сырость и какой, наконец, мрачный антураж. Этот запах свежести не так приятен, как обычно — за ним следует пробирающий до костей порыв ветра, а согреться негде и не у кого. На улице рвала и метала обиженная осень, никак первый месяц лета. Чуя её, в принципе, понимал, изредка поглядывая на календарь — он путался в месяцах в последнее время. Слегка качнулись кусты поблизости, и мужчина перевёл на них взгляд. Роскошное цветение было небесно-голубого цвета, почти как собственные глаза. Пушистенькие облачка на кустах выделялись среди буйной зелени, а потом внимание привлёк возникший мокрый котяра. Накахара терпеть не мог грязи в принципе, а уличных животных старался не касаться, даже если очень хотелось. — Иди сюда, — севшим голосом поманил Чуя коричнево-серого кота, который медленно приблизился, принюхиваясь. В руке человека еды не оказалось, но потереться о неё никто не запрещал. Накахара сперва замер, а потом стал чесать за искусанным ухом приблудившего гостя. — Гуляешь здесь? А я по делу. Он всегда считал, что быстро управляется с визитами в Ниигате — буквально десять минут на встречу, и он уже едет домой, или мчит на новую временную работу. Правда, стрелки часов показывали по-другому, уперто доказывая такому же упрямому владельцу, что он торчит тут по два часа кряду. Что, скажите на милость, можно столько делать тут? О чем можно столько говорить? У Чуи в жизни не найдется столько слов, сколько он просиживает здесь один день в месяц. Да и язык у него не без костей, как он сам считал — вот у его собеседника да. — Точно, я забыл сказать, — Накахара не отрывал взгляда от мокрых камней под ногами, и был совсем не против, что его товарищ запрыгнул к нему на лавочку. Его хриплое мурчание совсем не мешает, как и слова рыжего пушистому. — Я уже зимы жду. Ты сам в курсе, во всей префектуре вообще начинает ажиотаж с этими источниками и горнолыжкой. В Юдзаве работы нет нихрена, мне некогда бегать искать тоже — дома дел полно. Я не очень люблю эти туристические штуки. Но да ладно, я уже ныться начал, по-моему. А по-хорошему пора бы идти. Чуя кинул взгляд вдаль, на поросший плющом забор, что укрывал его с пушистым от глаз прохожих. Кот заурчал громче, когда его снова почесали за шею. — Мне пора. За компанию спасибо, — невесело хмыкнул рыжеволосый мужчина, поднимаясь с насиженного места, понимая, что прилип уже к этой лавочке — задницы не чувствует совсем. А вроде минут десять назад только присел, только-только приехал в неприветливую дождливую Ниигату. Хвостатый компаньон махнул хвостом, цепким взглядом провожая человека, медленно побредшего по мощеной тропинке прочь. Его путь пролегал мимо рядов цветущих кустарников, по медленно спускающейся тропинке, уводящей к воротам. Ему ещё идти и идти, чтобы наконец скрыться за живой изгородью. Но он вдруг останавливается в паре шагов, не уйдя далеко. — У меня дырявое решето вместо головы, — раздраженно фыркнул рыжеволосый, неловко, неосознанно потирая собственное плечо, не оборачиваясь. — У тебя сыновья родились недавно. Ответом неловким словам послужила тишина и резкий порыв ветра. Накахара шмыгнул носом, поёжившись — надо было теплее одеваться. Наверняка уже простудился, вон глаза слезятся — не только от усталости, но и от холода. — Я их это…ну…я сам не знал, что их будет двое. Ты вообще в своём репертуаре — свинью подложил и по съебам, — цыкнул Чуя, засовывая руки в карманы. — Я считаю, что тебе, так и быть, можно назвать одного — они и твои дети тоже, в конце концов. Залегшую тишину омега поспешил устранить, потому что даже мурчание прекратилось. — Одного Сора зовут теперь. А второго я назвал Адзисай. Лучше пусть его зовут в честь цветка, чем в честь персика — хрена с два ты бы назвал ребенка Момо. Даже этот драный кот бы от такой клички отказался. Правда, кот? Рыжий обернулся, но никого не застал на лавочке — четвероногого и след простыл, даже шелеста не было слышно. Накахара хмыкнул, оглянувшись ещё раз со скрытой от себя самого надеждой, что кого-то может увидеть. Кроме могильной плиты и цветущей гортензии никого не было. — Тебе эти цветочки нравятся, прямо как девчонке, — мужчина небрежно провёл по мокрым нежным лепесткам, тревожа их покой, брызгая во все стороны холодными каплями. — Поэтому мальчишку так и назвал. А Сора…ну…не знаю, почему так. Просто подошло. Чуе на миг стоило бы быть благодарным, что он здесь сам — в противном случае его бы обязательно высмеяли за то, что даже не осознает, по какому принципу дал своему второму сыну имя. Альфа всегда говорил ему, что его глаза похожи на небо. Омега всегда пихал его от себя с такими романтическими соплями, смущаясь — он не знал, как реагировать на комплименты. И не хотел воспринимать их всерьёз. И всегда говорил, что сравнения у шатена бредовые. И никогда в жизни не догадается, почему назвал ребенка именем, означающим пресловутое «небо». Простофиля Чуя, так бы назвал его Дазай. Но вместо него вынужден говорить сам простофиля. Сам с собой. С мокрым камнем каждый месяц, ради которого два с лишним часа катится сюда в поезде. — Я опаздываю уже, отвали, — самому себе шепчет Чуя, снова шмыгая — сегодня-завтра надо быстро выпить таблеток, чтобы не слечь с простудой. Дрогнувшая рука зачесала назад растрепанные ветром рыжие вихры. — Я на племяшку их оставляю — она хорошая девчонка. Сейчас тётка тоже с ней пришла, им так проще. Дети ещё мелкие, но уже проблемные. Надо будет молиться, чтобы они в тебя паршивым характером не пошли. Мне два Дазая в доме не нужны. После этого он ещё секунды постоял молча, а потом двинулся прочь, хмурясь — потихоньку набирал силу дождь, возобновляясь. Хотелось поднять голову и спросить, почему, собственно, с неба сразу не падает лёд или может целый айсберг. Его начинало раздражать всё, и он быстрым шагом двинулся к станции, едва вышел за пределы кладбища. Здесь больше ловить нечего. Ему бы домой вовремя попасть. Тётка Коё его по головке не погладит за то, что пропадает непонятно где так долго, когда дома ждут маленькие дети — даром, что целых две женщины возле них хлопочут. Если капризничать станут или испугаются грозы, то лишь запах родителя их успокоит. Кёка не подавала виду, но переживала, когда мальчики начинали беспокойно ворочаться в большой подвесной люльке — она знала, что не может их утешить даже с помощью собственной матери, которая задумчиво смотрит то на улицу, то на покачивающуюся колыбель. Девочка не спрашивала, почему женщина так глубоко погружена в себя, интуитивно догадываясь. Озаки подпирала голову рукой, глядя сквозь пространство и утопая в размышлениях — как строга бы она ни была с племянником, она считала, что он не заслужил в одиночку растить двоих детей. *** Уже в поезде Чуя с досадой подумал, что хотел бы ещё кое о чем порассуждать вслух. О том, что родил как раз через пару дней после дня рождения альфы, о том, что узнал о беременности аж на третьем месяце. О том, что сказал бы Дазаю правду, если бы узнал раньше. Трудностей омега не боялся и был полон решимости, даже когда дела шли плохо. Предаться унынию он всегда успеет. Главное даже в самой плохой ситуации найти что-нибудь хорошее и за это покрепче ухватиться. Чуя так и поступал, силой воли переключаясь мыслями на то, что через несколько жалких минут окажется в своей деревне, а потом на пороге старого фамильного дома. И первым делом пойдёт глянуть на свой выводок. Иначе и не скажешь, ведь разродился как сука щенками. Лишний повод для шуток, которые некому шутить и над которыми некому смеяться. В мире ещё нигде ни одно надгробие с посетителем не заговорило. Могильный камень в Ниигате тоже ни с кем не заговаривал, оставаясь глухим и безразличным к словам и многозначным взглядам людей. Куникида-кун предпочитал заходить скорее в тот самый храм, подолгу стоя и наблюдая за приходящими и уходящими людьми. Часто его внимание привлекали те, кто брал омикудзи — уголки губ подрагивали, когда кто-то радовался, вытащив удачу. Вместе с ним из раза в раз стояла рядом Йосано-сан, которой было не по себе стоять на кладбище и пытаться что-то сказать. Ей было тяжело провести там хотя бы минут десять. В картине мира госпожи доктора не укладывалась традиция захоронений, процедура сложная и муторная, однако осуществимая. Могилы навевали на неё тоску и тревогу, вынуждая побыстрее покидать подобные места. Проще было стоять вместе с блондином в храме, проще было вознести короткую молитву божествам. И тяжело было наблюдать за людьми — пусть она и не была свидетелем посещения альфами храма перед поездкой, пусть узнала об этом позже. Она скорбела вместе с Доппо. Блондин о многом стал сожалеть после случившегося. Ряд статей, написанных им, привлек достойное внимание коллег, был отмечен, и вот их автор уже на пару ступеней ближе к повышению. Но удовольствия от этого не было — лишь одна вина. Без конца точила совесть, словно он получил все это ценой чьей-то жизни. Да и не просто чьей-то там… Чужие жизни влияют на наши и наоборот. Так или иначе, они взаимосвязаны, как спутанные в клубке нитки — узлы тесно перевязаны между собой, остается лишь обрезать, если хочешь привести в порядок. Жизни Ацуши Накаджимы и Акутагавы Рюноскэ тоже были впутаны в этот огромный клубок, переплетены прочно и безнадежно. И теперь они странным образом были приведены в порядок. Акутагава-кун пришел к тому, чтобы прекратить отталкивать Ацуши-куна. Сделавшийся ещё более немногословным, чем ранее, Рюноскэ пребывал некоторое время в шоке от того, как просто исчез однажды человек, в которого он был тайно влюблен. Горевать долго не получилось — рядом снова был Накаджима. И снова хотелось ударить его чем потяжелее, прогнать, накричать. Темноволосый сдался и бессильно обмяк однажды, позволив себя обнять и утешить. Позволил себе даже прекратить быть эгоистом и подбодрить в ответ однокурсника — Ацуши был не менее потрясен и подавлен. Сколько времени ему потребовалось, чтобы смириться с тем, что это не его вина, что не удержал сенсея той ночью… Они сдружились на почве общего горя. Шли к доверию, и вместе с тем каждый к своему дзену — Акутагава принимал на порядок меньше лекарств и посещал психотерапевта реже. Ацуши стал спать крепче, когда Рюноскэ начал разрешать ему ложиться на свои колени головой. Дико было подумать, что стоило оборваться одной жизни, как некоторые иные словно упорядочились, заняв наконец свои места, как обычно раскладывают по полкам вещи, чтобы не было бардака. Дазай Осаму-кун оценил бы такой расклад вещей с привычной ему усмешкой: одним махом сумел свести Куникиду и Йосано, даже добился теплых отношений между Акутагавой и Ацуши. А вот Чуя…на его счет слов не было, кроме, разве, одного. Да было поздно. В любом случае, какие сомнения могли быть насчёт Чуи Накахары? Таких омег, как он, днём с огнём не сыщешь. Другой может и не смог бы своими силами протянуть с двумя малышами на руках, а этот выберется. Иначе быть не может. *** По приезду этот самоуверенный мальчишка бесстрашно получал от Коё нагоняй, ворча в ответ — тётя велела по-человечески раздеться, а не сразу идти к детям, едва обувь скинул. Чуя отмахивался, что это всё не обязательно, не срочно. Озаки в глубине души удивляясь такому рвению — никогда в жизни её племянник не пылал особой любовью к детям. Тётя ругала его денно и нощно. Он совсем не понимал, как вести дела и хозяйство, был далек от воспитания детей, что несвойственно омегам, и нуждался в помощи, пусть и упёрто об этом молчал. Любой другой омега уже давно пытался бы пробраться под крыло обеспеченного альфы, протащив туда своих отпрысков, чтобы устроить и себя, и их. А Чуя был не такой, нет. Озаки знала, как никто другой, что он скорее сам станет завидным женихом при деньгах, чем будет поджав хвост пытаться найти себе покровителя. Как у него вообще появились дети — для неё загадка. Как он их вырастит — ещё один пугающий вопрос. Но она с самого начала знала, что они с Кёкой его не бросят наедине с этим всем. Коё хотела дожить до момента, когда увидит, на кого похожи подросшие мальчики — может хоть так узнает, кто их отец. Чуя ведь молчал как партизан, словно этих детей он где-то украл и не хочет признаваться. На её ругань или расспросы Накахара только цыкал, говоря, что он ей ещё покажет, что он умеет и как! Она ещё увидит, каких парней он воспитает! Озаки только качала головой, отвечая с сарказмом, однако молча бессильно умиляясь тому, какой он сам ещё юнец и как из кожи вон лезет, пытаясь доказать ей, что он хороший хозяин. Безусловно, Чуя отменный хозяин и чудесный родитель. Но предела совершенству нет. А он его обязательно достигнет, хотя бы приблизится, чего бы ему это не стоило. У него была четкая цель и он не смел подвести тех, кто от него зависел.