Sick Beds and Mr. Sweden

      Финляндия внезапно осознал, покуда сидел рядом и наблюдал за беспокойным сном Швеции, что, возможно, ему следовало бы заметить что-то неладное ещё раньше, прежде чем ситуация дошла бы до такого плачевного состояния. Прижимая холодный компресс к его челу́, финн позволил себя отвлечься от самобичевания и решил возложить хотя бы часть вины за это последнее фиаско на упрямые, гордые ноги Швеции. «Такая чепуха, — подумал он; его беспокойство всё ещё не стихало, пока швед оставался в ловушке своих лихорадочных снов, — И ведь такой чепухи можно было избежать, если бы мы хоть когда-нибудь нормально разговаривали друг с другом». Свечи в его покоях потухли ещё во время вечернего бодрствования финна; лес затих перед тем, как ночь уступит своё место рассвету, и в этой тишине, слушая, как Швеция бормочет его имя, пытаясь принять какое-то решение, он не мог не думать о том, что привело их сюда. Несомненно, Финляндия полагал, что любой, кто посмотрит со стороны, будет озадачен тем, как Швеция мог скрывать свою травму, полученную в бою, от Фина, который, по широко распространённым слухам, был «женой» раненного (это тоже было отвергнуто финном как полная бессмыслица), так долго, что рана стала уж совсем ужасной. Правда, Финляндия совсем неохотно согласился, что действительно проводил слишком много времени с ним. Они вместе ели, вместе проводили бесконечные летние дни, холодную зиму, иногда вместе смотрели на сражения и, как правило, вели более или менее комфортное и однообразное сосуществование в доме Швеции. Хотя Финляндия никогда не утверждал, что несчастен в нынешнем положении, он ведь был в безопасности, о нём заботились в принципе неплохие люди. Он также никогда не забывал, что именно щедрость Швеции давала ему эту маленькую счастливую жизнь, Шведов дом, Шведова еда, Шведовы войны, всё Шведово. Даже по прошествии многих лет столь мало принадлежало только ему. Но тогда было ещё хуже.       Какое-то время, в первые дни после бегства из Датского дома, он боялся, что станет частью военной добычи, называемой «женой» и прижимаемой к неумолимой груди Швеции по ночам под предлогом «согреться». Такое оправдание было даже немного правдоподобным в разгар скандинавской зимы, что и допускал Финляндия. Но он совсем отказывался от необходимости делиться теплом тела в липкой неприятности лета. Это было слишком неприлично, весь этот пот и кожа, граничащие с неприязнью, были какой-то законной причиной. И он, конечно, никогда не просил человеческого одеяла! И всё же это была одна единственная причина, которую Швеция когда-либо мог придумать, когда его допрашивали; его отсутствие фантазии было таким же ужасным, как и его самонадеянность.       В течение нескольких месяцев Финляндия с тревогой и страхом ждал, когда же уже Швеция перейдёт от неловких объятий к взятию того, что по праву принадлежало ему как завоевателю. Но этот момент так и не наступил, и по мере того, как шли годы в Шведском доме, Финляндия медленно начал прибирать одну комнатушку, пока тот был на войне. Он был осторожен, боясь вывести эту страну из состояния стоицизма и заставить действовать упреждающе. Однако, если Швеция и заметил прогресс, происходящий в маленькой комнате в конце коридора, то ничего не сказал. Во всяком случае, он почему-то стал ещё менее общительным, всё время откладывая своё возвращение на поле битвы да прижимая Финляндию к себе, когда они молча укладывались спать.       Финляндия сделал свой ход во время следующей затяжной отлучки Швеции, построив себе кровать менее прочную и удобную, чем большой матрац из гусиного пуха, к которому он уже привык. И всё же в течение нескольких ночей он наслаждался своими собственными простынями («Ну, — предполагал он, — чисто технически они всё ещё принадлежат ему, но в них его нет, что имеет огромное значение!»), пока не почувствовал, что Швеция возвращается к его нации. Его нервозность начала расти с той же скоростью, с какой возвращающийся продвигался к дому. Будет ли сцена, с тревогой спрашивал себя Фин, воображая, что его тонкий бунт вызовет какую-нибудь ужасную реакцию викинга. В тот день, когда Швеция должен был вернуться, он собрал всё своё мужество в кулак и быстро отправился в свою постель. Он дрожал от страха под одеялом, которое стащил с затхлого чердака Швеции, в ожидании неизбежной конфронтации. Когда тяжёлая входная дверь открылась, он услышал, как тот окликнул его в знак приветствия, а затем задал вопрос, когда единственным ответом стало лишь смутное эхо из пустых коридоров. Он слушал, как швед поднялся по лестнице, возможно, даже с какой-то спешкой, коей не было раньше, распахнул дверь в бывшую общую спальню, а затем всё снова затихло и замерло. Он затаил дыхание, стиснув ткани в пальцах, когда шаги всё приближались к его комнате. Когда этот момент ожидания растянулся любые рамки, его страх достиг пика. Он уже был на грани того, чтобы распахнуть дверь, броситься к ногам Швеции и рассыпаться в извинениях за то, что когда-либо смел хотеть чего-то столь эгоистичного, как собственное ложе, которое он не должен будет делить с пугающей громадиной, как тот наконец заговорил: — Финляндия? — простой вопрос, пробормотанный, как и все остальные, когда бы то ни было, но этот был нерешительный и, казалось, нервный. — …д-да, Швеция? — ответствовал он, подавшись вперёд на кровати, когда его сердце было готово выскочить из груди. Снова повисла тишина, нарушившаяся только глухим стуком, и Финляндия мог только догадываться, что это шведова рука коснулась дверного косяка. В конце концов, послышался ответ, почти шёпотом: — А. Я дома. Извини, что разбудил. Ночи. А потом только звуки отступления.       Фин прислушивался, не хлопнет ли дверь Швеции или, может, даже наоборот, просто мягко прикроется. Он ждал хоть какого-нибудь знака, указывающего на то, как прошла его небольшая диверсия. Но не было слышно ни звука, и после нескольких часов беспокойного ворочания в кровати, Финляндия решил попытаться исправить ситуацию, и прокрался в коридор при свечах. Всё, что он нашёл, так это приоткрытую дверь в комнату Швеции в конце тёмного коридора.       На следующее утро, да и на все последующие, Швеция ни о чём таком не упоминал. После нескольких недель смущённой неуклюжести со стороны Финляндии и неловкого уклонения со стороны Швеции напряжённость начала сходить на нет. Их странное танго превратилось во что-то управляемое и даже приятное; благодаря совместным трапезам и домашним хлопотам, совместным решениям на поле боя и хорошему крепкому спиртному по случаю, Финляндия даже находил удовлетворение в своём положении. Довольство, которому угрожали только тоскующие взгляды, кои изредка не удавалось скрыть, дверь в спальню, которую намеренно оставляли открытой каждую ночь, и постоянное приглашение, невысказанное одним и неуслышанное другим. Именно на этом фоне умышленного невежества финн не заметил травму, из-за которой Швеция слёг.