Мука

      Мама Ромы рассматривает меня целых полминуты — от стрижки, что полгода назад мне сделали на дому, до потрёпанных брюк — и только тогда кивает в знак приветствия. Мне кажется, она принимает меня за помощника фотографа, и если Рома хочет ей подыграть, я его не виню.       Женщина замечает в углу открытый ноутбук, и фотограф, наверняка уловив намек, говорит: — Снимки еще не обработаны и не отредактированы, но вы можете их посмотреть.       Рома встаёт: — В любом случае, мы закончили, — он оборачивается ко мне и говорит: "Антон" так, будто ждал, что я пойду за ним.       Мы выходим в коридор и Пятифан говорит: — Надеюсь, ты делаешь заметки. Я могу выбесить мать, если скажу вместо "да", какой-то другой синоним. — О боже, — я провожу ладонью по лицу, ибо это просто ужасно. Рома — последний человек на Земле, с которым моя мама разрешила бы мне встречаться или играть в отношения. Конечно, сначала маменьке надо об этом узнать. — А когда мама говорит мне что-то сделать, я злюсь и веду себя как избалованный ребёнок. Но это редко. — Та-ак грубо, — он одаряет меня полуулыбкой, которая злит: мой саркастичный ответ был достоин по меньшей мере полноценной улыбки.       Он нажимает кнопку "Вниз" на панели лифта. — Итак, хочешь стать фотографом в будущем? — Может быть. — Я решил, что тебе понравится. Ты сказал, тебе нравится наука, а учёные должны быть наблюдательными и подмечать даже самые мелкие детали. Тебе это хорошо удаётся.       Я с удивлением гляжу на него. — Что? — спрашивает он.       Понимаю, что пялюсь на него, поэтому отворачиваюсь и смотрю на наше размытое отражение в золотистых дверях лифта. — Спасибо... что заметил.       Он пожимает плечами: — Я пытаюсь найти то, что тебе действительно нравится. Теперь твоя очередь. — Да. А поскольку мы подбираем профессию по личным качествам, думаю, мне нужно найти что-то связанное с унылыми костюмами или использованием кучи средств для ухода за волосами.       Он проводит рукой по волосам: — Что? Я его вообще ничего использую! — Мы приезжаем вниз. — Значит, в следующую субботу в то же время? — Думаю, да.       Мы ждём, когда подгонят машину. — Ох, и надень свою самую ужасную одежду, — напоследок сказал я.

***

      В субботу, не желая повторения прошлой ситуации, я встречаю Рому на тротуаре. Мать, кажется, поверила в "друга из школы", и пока она не настаивает на знакомстве с ним, я оставлю всё, как есть. Он заглушает двигатель, выходит из машины и только замечает меня.       На нём хорошие джинсы, футболка, которая ещё лучше, и кроссовки.       Я указываю на одежду: — Серьёзно? Разве я не просил тебя надеть самую ужасную одежду?       Он подходит ко мне. На самом деле Ромка ростом мне по нос, но когда он стоит на дороге, а я на тротуаре, то это выглядит очень забавно. — И тебе привет.       Я не видел его целую неделю: он уезжал с матерью по делам. На мгновение мне кажется, что он собирается меня обнять, и у меня перехватило дыхание, но он опускает взгляд на свою одежду: — Это и есть моя самая ужасная одежда.       Я подталкиваю его, поддаваясь порыву хорошего настроения. — Ну да, конечно, — но я знаю, что он не шутит. — Ладно, придётся кое-куда заехать по дороге.       Мы проезжаем несколько кварталов, и я указываю на парковку "Армии спасения". — Первая остановка — новая одежда. Пойдём переоденем тебя.       Мы заходим, и меня приветствует затхлый запах, который может исходить только от старых вещей. Он напоминает мне об Ольке: мы проводим много времени в подобных местах. — Размер обуви? — спрашиваю я. — Сорок третий...Подожди...мы будем покупать здесь обувь? О боже, нет. — Похоже на философское высказывание. А теперь смирись, малыш, потому что либо так, либо ты испортишь свои красивые кроссовочки. — Я готов их испортить... — жалостно проныл Рома. — Подожди. Я позволил сделать выбор? Не бери в голову, тебе, очевидно, нельзя позволять выбирать. Мы покупаем тебе обувь здесь.       Тащу его в отдел с обувью. Есть только три пары его размера. Выбираю из них самую ужасную — высокие кеды с неоновыми шнурками. Затем заставляю его примерить.       Пока он возится в примерочной, я брожу по отделу с толстовками, лениво передвигаю вешалки и вдруг резко останавливаюсь. Между ужасной неоново-оранжевой толстовкой и университетской синей висит чёрный костюм. Проверяю размер — как раз мой. Я прикусываю губу и смотрю на ценник: сорок баксов. Дороговато для комиссионного магазина. Но оно того стоит. Это моя самая лучшая находка. Но сорок долларов для меня всё равно дороговато. За этот месяц я ещё не получил денег и сомневаюсь, что вообще их получу. Маме нечем мне заплатить. Моя маленькая зарплата не сыграет большой роли в маминых долгах, зато настроение поднять может. — Я стараюсь не думать о том, кто носил это раньше, — кричит Рома из примерочной. — Тебе принести платок, или ты сам прекратишь плакать? Выходи и покажись.       Сдвигаю следующую толстовку, чтобы скрыть чёрный костюм. Даже если бы у меня и были эти сорок баксов, куда я бы надел такую одежду?       Открывается шторка примерочной, и выходит Ксандер, застёгивая последние пуговицы фланелевой рубашки: — Я чувствую себя мужланом. — Для тебя это полезно. Теперь надо подобрать тебе толстовку. — У меня есть пиджак. — Ты имеешь в виду свой супердорогой тренч? Нет, так не пойдёт. — Снимаю серую толстовку с ближайшей вешалки и перекидываю её через две стойки с одеждой. — Ладно, а теперь пойду переоденусь обратно в свою одежду. — Нет. Ты, парень, выйдешь отсюда в этой. Поторапливайся, встретимся у кассы. — Бросаю последний взгляд на костюм и ухожу.       Дама за кассой смотрит на нас с недоумением. — Вот, — говорю я, поворачивая Рому. Срываю ценник с петли на джинсах, затем с рукава его рубашки и протягиваю ей толстовку и кеды. — Пятнадцать долларов, — озвучивает она.       Пятифан протягивает ей двадцатку: — Пятнадцать баксов за всё?       Всю дорогу обратно к машине Рома продолжает удивляться: — На прошлой неделе я купил пару носков за тридцать баксов. — Потому что ты идиот. — Спасибо. — Кстати, мне нравятся твои новые кеды.       Он закатывает глаза: — Если в качестве карьеры ты выбрал «униженный», то скажу тебе сразу: мне это не интересно. — Но у тебя это так хорошо получается.

***

      Мы подъезжаем к кладбищу, и Рома смотрит на меня: — Что мы здесь делаем? — Изучаем свои возможности, — хрипло хихикаю. — Здесь!? — Ага. Помнишь, что я псих? Пойдём.       У меня было две причины привести его сюда. Первая — это бесплатно. У меня нет денег устроить ему что-то равнозначное модной фотосессии. И вторая: я правда думаю, Роме нужно запачкать руки, немного расслабиться. Да, он в хорошей спортивной форме, но понятия не имеет, что я для него приготовил. — Привет, пап, — произношу я, подходя к похоронному бюро, которое находится на пригорке.       У нас с Олей неплохой папа, он не сильно ругается, весёлый. С ним легче, но и поддержки хорошей не жди. Как он с мамой развёлся, я всегда гадаю: то ли он владеет кладбищем, потому что так выглядит, то ли выглядит так, потому что владеет кладбищем. — Привет, Антон. — Он протягивает две лопаты. — Вы уверены что хотите этого? — Да, да, — беру лопаты. — Ладно. Я уже начал, чтобы вы знали размеры. Она там, за дубом. — Отец достаёт из заднего кармана рацию и протягивает её мне. — Если будут вопросы, обращайся.       Я отдал лопату Роме. — Хорошо. — Могильщик? — спрашивает он, когда мы идём к месту. — В самом деле? Думаешь, я всерьёз захочу копать могилы? — Дело не в копании могил, Пятифан, а в этом месте. Спокойная жизнь в окружении мирной смерти... — Ты действительно псих, Тох...

***

      Грязь прилипла к его волосам и размазалась по щеке. Но даже в таком виде от него веет уверенностью и высокомерием. — Нас же здесь не похоронят, верно? — вздыхает Рома. — Ты меня поймал. — Тох, ты думал я не сделаю этого?       Ни за что в жизни. — Я сомневался. — Жаль, что я не взял с собой перчатки, — он раскрывает ладонь, и я замечаю на ней кровавый волдырь. — Роман! — грозно ахаю я. — Чего!?       Я хватаю его за руку и, осторожно касаясь повреждённой кожи, рассматриваю её вблизи. — Ты не говорил, что это калечит руки. — на свои то я натянул рукава толстовки, а его толстовка для этого была немного маловата. — Не преувеличивай, мамочка.       Мамочка? Отцепляю от кармана джинсов рацию. — Отец, мы закончили. — Эта яма недостаточно глубокая, — замечает Рома. — Знаю, но мы закончили.       Из рации раздаётся шипение, а потом папа спрашивает: — Я могу отправить трактор? — Да. — Подожди! — Говорит Рома. — Трактор докопает эту яму до конца? — Именно, уже много лет никто не копает могилы вручную. Я просто думал, это будет весело. — Я тебя убью. — Здесь для этого идеальное место.       Он атакует меня, делая подножку, а затем ловит и осторожно опускает на землю. Я смеюсь и пытаюсь вырваться, но Рома прижимает рукой мои запястья к земле над моей головой и усаживается на меня. Другой рукой он зачёрпывает горсть земли и втирает её мне в волосы.       Смеясь, я продолжаю бороться, но я вполне мог уже скинуть его, но эта игра мне нравится. Но затем понимаю, что он замер. Я начинаю ощущать каждое соприкосновение его тела с моим. Он смотрит мне в глаза и ослабляет хватку на моих запястьях. В моей груди поднимается паника, и я хватаю землю у себя над головой и размазываю её по его щеке. Он стонет и, скатившись с меня на бок, приподнимается на локте.       У меня тянет спину, но земля облегчает боль. Я закрываю глаза. Здесь довольно мирно, в окружении стен из земли тишина будто давит на меня. Может, здесь я смогу забыть все свои проблемы. Забыть, что я семнадцатилетний парень, который живёт жизнью сорокалетнего пердуна. Мысли об этом приносят ощущение, что кто-то неожиданно вывалил мне на грудь две тонны земли. — Что случилось?       Я открываю глаза и вижу, что Рома смотрит на меня. — Ничего. — Мне так не кажется. Ты сегодня не ведёшь свою игру. — Какую игру? — спрашиваю я. — В которой используешь любую возможность посмеяться надо мной. — Он смотрит на свою руку. — Об этом ты бы уже миллиард шуток отпустил. — Он вновь показывает мне волдырь. — Знаю. Мне следовало пройтись по твоим нежным и не знающим трудам ручкам. — Вот именно, — он счищает землю с моей щеки. — Так что произошло? — Просто иногда я ощущаю себя старше своих лет, вот и всё. — Я тоже. Но поэтому мы этим и занимаемся, не так ли? Чтобы повеселиться, перестать беспокоиться о том, чего от нас хотят, и попытаться выяснить, чего хотим мы.       Я киваю. — Ты отличаешься, — бормочит парень. — От кого? — От всех других знакомых мне людей.       Если учесть, что у всех других его знакомых в пятьдесят раз больше денег, чем у меня, то это не такой уж и подвиг. От этой мысли мне щиплет глаза. — Это освежает. Благодаря тебе я чувствую себя обычным. — Ага. Лучше поработать над этим, а то тебя трудно назвать обычным.       Улыбнувшись, он игриво толкает меня в плечо, и моё сердце начинает бешено колотиться. Мое лицо расплывается в хитрой ухмылке. — Антон? — он замечает мою улыбку.       Я беру ещё земли и размазываю её по его шее, а затем быстро пытаюсь сбежать. Он хватает меня сзади, и когда я уже вижу, как к моему лицу приближается его полная земли рука, раздаются гудки трактора. — Тебя спасли могильщики, зайчик, — заявляет он. — И опять ты меня так назвал. — Бегаешь быстро, — отряхивает руки подросток.