Корень жизни

До третьих петухов Ваня спал — не спал, думой маялся: «Кто же ходит ко мне ночью темною? Надо утром у прислужника выпытать, кто еще в Кощеевом тереме живет? Глядишь, сыщется гостья тайная». Порешил и успокоился, провалился в сон, крепче прежнего. Разбудило его громкое ржание. Подскочил Ваня на постели будто ужаленный. Глядь, а на дворе белый день и солнце ясное в окошко заглядывает. — Проспал! Чую, будет Кощей гневаться. Умылся, оделся наскоро и во двор вышел — оттуда зычный голос Кощеев слышался. Посередь двора вороной конь упрямится: на дыбы встает, бьет копытами в воздухе, удила стальные грызет, ржет отчаянно. Разбежался люд, кто куда попрятался — не ровен час зашибет жеребец озлобленный. На ступеньках крыльца Кощей: перегнулся через перила резные, впился пальцами в них словно коршун, аж костяшки на них побелели. Губы нервно кусает, плечом дергает, взгляд с коня не сводит пристальный. Пригляделся Ваня: на коне ездок из последних сил удержаться пытается. Узду на себя натягивает, сапогами в бока атласные впивается. Да только где там. Конь пуще прежнего лютует, мечется по двору широкому, пену хлопьями из рта роняет. Миг — и лопнула подпруга непрочная, слетело седло ненадежное, все вокруг громко ахнули, а Кощей закричал с крыльца страшным голосом: — Держись! Удержался, поводья бросил, к самой шее конской пригнулся, будто впечатался. Соскользнул с волос седока шнурок кожаный, тяжелой волной они по плечам рассыпались, с гривой конской переплелись, запутались. Бросился Ваня не мешкая наперерез жеребцу горячему, схватил за узду рукой твердою, удержал, успокоил упрямого. Присмирел конь, стоит — шатается, боками крупно поводит — дышит загнанно, но сбросить седока уже не пытается. Гладит Ваня жеребца по морде ласково, за ушами чешет — успокаивает. Тот на Ваню косится недоверчиво, громко фыркает, голову вскидывает, будто соглашается. Соскочил с коня всадник отчаянный, подмигнул Ване насмешливо. Растерялся тот, глаза вытаращил — стоит перед ним не девка красная, молодец над ним усмехается. Ваня рот разинул, что взять с деревенщины. Не встречал прежде таких в своей вотчине: гибкий стан точно березка стройная, глаза раскосые будто омут глубокий, скулы высокие нежным румянцем тронуты. — Это брат мой меньшой, кличут Мороком, — за спиной Кощей подсказывает. — Укоротить вздумал коня дареного, да не вышло, как видишь, задуманное. Морок голову вскинул, нахмурился, плечом дернул — видно не по нраву пришлось услышанное. Резким взмахом откинул назад волосы, быстрым шагом взбежал на крыльцо терема. Со спины признал Ваня в нем гостью тайную — по всему видать, не впервой у них с Мороком встреча вышла. Взыграло у Вани ретивое, про себя вздохнул: «Ох подходит имя братцу Кощееву — привык бесстыдник людям головы морочить, куражится». Повернулся к Кощею с просьбой: — Дозволь, Кощей, я свои силы попробую. С детства с лошадьми ладить приученный. — Коли сможешь с жеребцом без седла справиться, так и быть, сочту за службу тебе. Отвернулся Кощей прочь, только бровью повел — вмиг прислужники кресло на двор вынесли. Хмыкнул Ваня про себя: «Ишь вольготно как в кресле устраивается, на потеху видать расчитывает. Поглядим, чья возьмет, мы ведь тоже не пальцем деланы». Обернулся к жеребцу горячему, пошептал на ушко ему слово верное, дунул в ноздри ему тихонечко, шею гибкую огладил ласково. Конь стоит перед ним, не шелóхнется, только глазом карим на него поглядывает. Оседлал Ваня коня решительно, взнуздал сильной рукой уверенно, пятками тронул бока округлые. Пошел конь-огонь вдоль двора широкого. Иноходью идет играючи, ноги ставит будто над землей плывет, грива шелковая по ветру развевается. Подскочил Кощей, аж кресло опрокинулось, в глазах молнии сверкают — явно сердится, стукнул сильно каблуком оземь: — Ладно, хватит, твоя взяла — подчинил зверюгу непокорную. Забирай себе — мне не надобно. Слушай мой последний сказ: корень жизни у меня в саду растет — даю тебе день на розыски. Найдешь к полудню завтрему, значит, поручение царское выполнишь. А нет, навсегда у меня в услужении останешься. И ушел в терем, не оглядываясь. А за ним и челядь его потянулась. Морок еще раньше куда-то сгинул — видно, не по нраву пришлось, как Ваня с конем управился. Почесал Ваня затылок задумчиво: «Знать бы еще, как он выглядит, корень этот чудодейственный?» Делать нечего, пошел в Кощеев сад. До самой вечерней зорьки бродил, под каждый кустик заглядывал. «Броди не броди, толку все одно нет — хоть каждый корешок в суму складывай, все одно мне не ведомо, чем корень заветный от других отличается». Как стемнело совсем, вернулся Ваня в горницу — чай не кошка, в темноте не видит. Испил воды колодезной да и завалился спать. «Утро вечера мудренее» не зря народом придумано. Среди ночи глухой дверь скрипнула, половицы под босыми ногами отозвались. Ваня чутко спал, враз чужого почувствовал. Не подал вида, притворился опять одурманненым, зубы стиснул, накрепко зажмурился. Вновь под бок к нему скользнуло тело горячее, раззадорило ласками пылкими, разожгло руками бестыжими. Ваня терпит, бревном притворяется, силой себя на месте удерживает, в голове бьется настойчивое: «От бесстыдник, пришел-таки, не смущается. Погоди, разберусь с тобой по свойски, будешь знать, как завлекать добрых молодцев». А бесстыдник между тем не теряется: смело трогает Ваню за срамное, трется пахом и телом ластится, с поцелуями жадными ниже спускается. А уж как насадился ртом на достоинство могутное, так Ваня едва промолчать сумел — будто живьем горел в огне-пламени. Мало этого, видать, показалось — вновь уселся бесстыдник на бедра Ванины и шепчет в самые губы язвительно: — Что ж ты, милый мой, как бревно лежишь, днем небось посмелее был, с необъезженным жеребцом справился. Или силы у тебя кончились? Обожгла Ваню обида жгучая: «Ишь похабник, еще насмехается». Изловчился, ухватил за тонкую талию, притянул, подмял под себя тело упругое. Только Морок и рад-радешенек. За Ванину шею крепче цепляется, прижимается, кожа к коже — ближе уж некуда. В стороны разводит колени круглые, шепчет горячечно: — Возьми меня. Дважды Ваню просить не понадобилось — из последних сил терпел, еле сдерживался. Уд давно уже твердокаменный. Огладил он бедра узкие, закинул на плечи ноги стройные и толкнулся естеством в место срамное. Хоть и не легко пошло, но видать Морок прежде готовился. А сейчас головой запрокинулся, губу закусил — стоны сдерживал. Стены в тереме тонкие, не ровен час услышит кто. Протолкался Ваня в тесноту жаркую, замер, в Морока жадно вглядываясь. Морок тянет к себе, в губы кусается, тут же кровь слизывает солоную. Не сдержался Ваня, задвигался, терпежу совсем не осталось: входил сильно в Морока, размашисто, до самых яиц насаживал. А тот очи прикрыл, дышал прерывисто, только охал все сильнее, на выдохе. После будто кот по груди зацарапался, тетивой натянутой выгнулся, сжал в себе во всю мочь и излился семенем — все вокруг белым забрызгало. Тут и Ваня подоспел с наслаждением, сорвался — зачастил и в тесноту выплеснулся. Чуть с душой совсем не расстался — провалился сразу в беспамятство. То ли птица тревожно вскрикнула, то ли где-то сквозняком дверь прихлопнуло — Ваня враз глаза открыл от шума неясного. Глядь, а Морок рядом лежит, на локоть опирается, из-под густых ресниц его рассматривает. Вспомнил Ваня все, что промеж них случилось, напрягся — что охальник еще надумает? Морок криво усмехнулся — невесело, прошептал еле слышно, опустив глаза: — Хочешь, подскажу, как найти корень в саду Кощеевом? — Подскажи, коль не шутишь. — Да какие шутки… Слушай внимательно: в самом дальнем углу растет кустик махонький, с ноготочек листочки светлые, красными ягодками весь будто побрызгали. Вот его-то тебе и надобно. Смело кустик с корнем выкапывай, да вези своему царю-батюшке… Ладно, некогда мне разлеживаться, скоро зорька наступит ясная. Прощай, Иван, крестьянский сын, более мы с тобой не увидимся. — Сказал так, поднялся на ноги, не успел Ваня моргнуть — будто его и не было. Утром снова Ваня в сад отправился, отыскал там кустик заветный, постоял над ним нерешительно — а ну как посмеялся Морок или пуще того, замыслил оставить его в тереме у Кощея на вечное услужение. Но потом вспомнил, как с ним любились и как Морок себя отдавал безудержно. Почесал, как обычно, затылок — чтобы мысли пришли умные. И спроворил все, как было наказано — запихнул в суму куст с корнем и ягодой. Возвратился к Кощею с добычею: — Отпускай меня, хозяин радушный, все условия твои я выполнил. Заждался меня государь наш царь-батюшка. Изменился в лице Кощей, а делать нечего: слово дал — держи. Сквозь зубы прошипел, чисто ядовитый змей: — Уходи прочь и жеребца бери, все равно он кроме тебя никого не слушает. Отправился Ваня в обратный путь, едет — печалится. «Присушил видать меня Морок накрепко». Долго ли коротко, а вернулся Ваня во дворец царский. Первым встретился ему Афанасий Годинович, распахнул широко руки в стороны: — Где шатался, Ванюша, долго так? Заждали-и-ись мы тебя, соскучились. А у нас, Ваня, такие новости, ты присядь, а то закачаешься… Что ни день у нас — то гуляние. Три свадьбы уже сыграно — дочки царские почти пристроены. Одна осталась — Малания, у окошка женихов поджидает… Да… Ой, совсем забыл, что тут было-то: намедни ключница с шамаханской царицей сцепилась, выдрала клок волос ей и из дворца выперла, так что царева свадьба расстроилась. Ну пойдем, что ли, возвращение отметим как положено по старинному русскому обычаю. Выслушал Ваня рассказ внимательно, вспомнил дочку цареву — Маланью, протянул суму начальнику стражи: — Будь другом, Афанасий Годинович, передай царю от меня подарочек. Да скажи, что исполнил его поручение. А мне воротиться назад надобно. — Постой, Ваня, куда ты собрался-то? — Есть у меня дела не оконченные, да вопросы не все решеные. Прощай, Афанасий Годинович, может, когда и свидимся. Обратно Ваня скакал во весь опор, успевал только коня резвого пришпоривать. Добрался, загремел кулаками пудовыми в ворота Кощеевы: — Открывайте, люди добрые, путнику усталому. Первым разглядел Морока — посередь двора стоит, ухмыляется: — Аль забыл что у нас, Иван крестьянский сын? Или новое поручение от царя-батюшки? Соскочил Ваня с коня птицею, к Мороку шагнул размеренно, пытливо заглянул в его глаза темные: — Потерял я сердце свое в вашем тереме, может статься, поможешь в поисках? Морок руки положил на плечи Ванины, первый раз взглянул без шуточек: — Забирай мое взамен, все равно боле оно не свободное — давно уж тобой украдено. Так и встряли оба посередь двора — друг на друга никак не насмотрятся. Сам Кощей вышел из терема, прищурился, напоследок съязвил незлобливо: — Ох и ловок ты, Ваня, даром что крестьянский сын. И коня приструнил, и корень царю достал, да еще и брата моего меньшого присушил накрепко. Оставайся, что уж с вами поделаешь. Чую, нам с тобой лучше не ссориться.