Рай, не успевший начаться

Рассвет. Солнце…даже оно вышло в мир, показалось сквозь тьму и дала «белую» полосу клочку земли…что…просто был…? Он просто был. Как и многие, кто есть в нашем мире. Они просто есть. Как и мы. Мы просто есть. Ничто боле не несёт смысла. Смысл был потерян. Не зря говорят, что мечты должны быть недосягаемы… Иначе мечты сбываются и растворяются, а ты остаёшься…наедине с пустотой, разрастающейся у тебя внутри. Мечта Итана и Карла — убийство Миранды. Она исполнилась. И что же произошло далее? Может… Итан обрёл то счастье, к которому стремился? Нет. Карл покинул эту конченную семейку, да. Но добился ли он своих целей, стал их добиваться? Нет. А были ли у него цели после смерти Матери? Когда человек зацикливается лишь на одном мечтанье и одной цели, достигая этой звезды, конца своего долго пути, состящего из крови пота и слез, человек теряется в собственном мирке. Он не знает, что делать дальше…он больше ничего не знает. И тогда все цели и мечтанья превращаются в прах — они уже есть, зачем их добиваться? Они становятся такой же обыденностью как и все, чего добился человек ранее. Они ничего не обрели. Лишь только потеряли. Их мечты сбылись…но у кого-то другого. Единственное, что вынесли наши прекрасные герои после победы — разочарование, лишнюю ответственность за чужую жизнь и боль. Да, именно боль. Физическая боль всегда легче моральной. Моральная боль съедала не только Итана, но и Карла. Да, возможно не так сильно, возможно не так усердно, но съедала. Она не могла его сожрать подчистую. Тварь чует такую же. Чует своих. А своих не убивают. По крайней мере не полностью, оставляя хоть что-то для пропитания Жизни. Заботливая боль, толерантная, добрая. Мысли Итана были разбиты на мелкие осколки, впившиеся в глубинки его головы и режущие плоть, которые связать воедино — шахтерский труд. Мысли Карла были запутаны: Он зачем-то взял на себя лишние хлопоты в виде полудохлого Итана. Сигары и табак кончались. Алкоголь издох в первые же дни. Люди часто цепляются за всевозможные минутные удовольствия, чтобы не наблюдать разрушение собственной жизни и своей же плоти под воздействием этих самых удовольствий. Никто не хочет брать вину за то, что сам и сделал. Всегда норовят «скинуть» ответственность на других, на другие факторы, но только не на себя. Другие правда виновны или ты заложник собственных раздумий? Или ты сам вовлек себя в игру переживаний и сам перестал различать где реальность, а где надуманность? Люди, способные думать — гении. Люди, способные думать слишком много — глупцы. Почему? Все просто. Потому что «гении» думают о насущных проблемах, волнующих здесь и сейчас, не пытаясь найти тайный смысл в каждом слове. Они не пытаются «разложить по полочкам» каждое слово своего оппонента в разговоре. Они не пытаюся стать «спасательным кругом» своих знакомых и друзей ничего не получая взамен. Нет. Они живут своей прекрасной и спокойной размеренной жизнью, стараясь лишний раз её не утруждать. И они гении, правда. Они строят себе счастливую жизнь вокруг грязного мира. И если человек может быть счастливым вокруг такого — Он гений. Глупцы…совсем иные. Глупцы думают, надумывают. И от того они делают свою жизнь сложнее, более извилистую и более трудную для понимания других. Их отвергает общество. Глупцы норовят считать себя эталоном адекватности и добродетели, но каждый божий день они разочаровываются в себе и в мире, в людях. Они пытаются уйти из такого общества, они пытаются любить себя и найти свой смысл — тщетно. Самоненависть сжирает изнутри порождая лишь гниль, копившуюся внутри годами, и однажды, эта гниль выходит наружу…и тогда уже мир разочаровывается в глупцах…но…они ведь просто хотели быть счастливыми… Ирония. И гений и глупец хотели счастья. Но только тот, кто готов отречься от собственных мыслей и головы способен обрести счастье? Не знаю. Глупец — не значит глупый. Гений — не значит умный. Просто кто-то обретает счастье легко, а кто-то сложно Человеку нужен человек. Глупцу нужен Гений. Гению нужен Глупец. Карлу нужен Итан. Итану нужен Карл. Дым извилисто поднимался ввысь  проплешеннами, растворяясь в утренних лучах солнца. Последняя сигара доживала свои конечные минуты в руке, уже не столь содрогающейся, но до сих пор неуверенной. Зачастую руки говорят о человеке больше, чем его лицо или слова «правды» и «лжи», вылетающие из его рта, такого безчестного, как и его мысли. Руки мутанта, стоящего посреди поля подле деревни, говорили…твердили…о беспокойстве. Тяжкий вздох показался лёгким паром в воздухе. Мороз. Холод. Везде. Не только снаружи, он таится и в внутри каждого дикого существа, внутри каждого Гения и внутри каждого Глупца. И каждый пытается спрятать себя за этим холодом. Однажды холод встретил Глупца и Гения, но не каждый смог обойти его стороной. Холод впитался в одного из них и обитает до сих пор, скрывая самое жаркое тепло, какое можно встретить в жизни. Корни стыти произросли крепко вглубь тёплого тельца, скрывающего огромные стволы дерева, порожденного щепками безразличия и равнодушия всех вокруг. Жизни в целом. — Итан… Итан… Сегодняшний день был пропитан беспокойством и будоражущей до мозга костей раздражительностью…Что-то должно произойти…должно. Но что? Внутренняя тревога окутывала Карла сполна, не давая продыху и без того гнилым лёгким…если у него хоть что-то осталось человеческое, способное гнить. Обеспокоенность…она доставала…невероятно сильно… Никогда ещё Карл не приходил к такому исходу «карьеры» своей жалкой жизни. Он был Богом. А теперь он обычный смертный, обречённый если не насмерть, то на мучения точно. Мучения — порождения боли. А боль является одним из рычагов влияния на все живое и неживое. Напутствия не так сильны против обжигающих страданий от собственных промахов…или эти промахи задуманы ещё до твоего рождения? Мысли несут порождения боли и её саму на своём горбе рабства в оковах, разорвавших её кожу запястий до костей, не смея даже подумать о том, что возможно…боль — не хозяйка. Нет… Только боль полноценно движет всем. Только она включает двигатель и приводит к ходьбе своего раба. Если ты раб своих мыслей — ты раб своей боли. Гейзенберг ненавидел это утро…ведь именно в это утро он в полной мере ощутил своё рабство пред мыслями. Ещё никогда они не затаскивали его в столь глубокую яму суждений, не приковывали к её дну титановыми цепями и адскими кандалами, тянущими ближе ко дну, ближе к своей хозяйке. Но над болью стоят верховные суждения сильнейших тварей. Младшие сестры уговорили Судьбу разыграть счастье…хотя бы для одного. Солнце…такое яркое…напоминало Итана. Это тоже раздражало. Когда он стал видеть только Итана? — Как жаль, что ты не сдох раньше…твоя воля к жизни тебя же и убила. Эта фраза оказалась открытием. Жажда жизни, которую Гейзенберг всегда наблюдал у Итана прекратила существовать. Она была всего лишь обманом, чтобы обвести вокруг пальца наивного Глупца. Жажда жизни…его жажда была слишком велика. Он не успел испить обычной жизни, что расширило границы и глубины возжелания запретного плода. Запретного самой жизнью. Самой болью. Самой Судьбой. Карл прекрасно знал, почему Итан не сдох раньше. Он знал, но не мог найти ответа. Ответ крылся в его последнем уголке теплоты, сокрытой в сердце под ледяными оковами. Смотреть на такого же ледяного Итана Карл не мог. Перекуры из минут перетекли в часы. Часы в дни. Дни в недели. Стоя под пустым небом ночью и под палящим солнцем днем…он курил. Сигары оказались единственным решением проблемы, оттягиванием неизбежного и осознания неизбежности принятия. Карл все это знал. Он тянул. Меньше смотрел. Туманил дымом не только воздух, но и свои мысли, свою голову. Он избегал проблем. Дым табака его спасение. Его разрядка. Его отдых. Гейзенберг старался меньше думать, меньше Итана уж точно. Этот папаша слишком много думает, слишком много. Чёртов Глупец. Думал он и правда меньше. Но мысли оттого не становились легче. Нет. Они лишь возрастали. Стояли за дверью у порога и ожидали момента, когда под грохот выбитой двери можно вломиться в голову несчастного и услужить своей хозяйке: уничтожить последние капли разумности в безумии. Его сознание и жизнь поделились на «до» и «после» благодаря появлению Итана. Глупца…что сразит Гения. Он преподнёс ему то, чего Гейзенберг давно не встречал и считал умершим, по крайней мере для его жизни — общение. Общение на равных. Без презрения и зависти. Общение…согласие с его мыслями…одобрение его планов. Даже мутанты и различные твари — социальны. Им нужно общение. Не грызня между друг другом за пьедестал почёта у Миранды.нет. Нет, они хотят понимания. Они хотят общения. Они хотят свободы. Собственная смерть — вот единственная полна свобода.

***

Дом, что столь долго казался мёртвым…ожил? Лёгкий шум, донёсся до Карла. Все вокруг замерло… Итан ожил. — Блять. Кровь стучала от волнения, нахлынувшего на Гейзенберга. Он так долго ждал, так долго… Мысли разбежались как тараканы от света, они не желали собираться в кучку логики, они лишь толкали вперёд, давали шанс. Но…что-то пугало этих тараканов ещё сильнее… Какое-то безумие бродило в доме не давая покоя всей деревне, даже мёртвой. Своими костяными пальцами она зарылась в глубинки домика и ждала момента, очень скорого, чтобы довести до отчаянных мер того, кто страдает в этот прекрасный Божий день…она ждала. Любопытство распирало. Воздух не успевал залезть в лёгкие. Дышать становилось труднее. Ощущение предстоящей встречи накаляло до алости. Все станет лучше. Все станет лучше. Надежда не умерла. Так думал Карл. Пред его взором была чудная картина, веселившая Судьбу и Безумие: Итан…очнулся, но какой ценой? Весь убитый. Но живой. Ходячий. мертвец. Ещё недавно такое состояние Итана тешило бы эго Карла, его самолюбие. Чужие страдания доставляли ему столько наслаждения…столько сласти в жизни. Чужие мучения были его пищей, изысканной и невероятно вкусной, ради который он был готов на всевозможные пытки и ловушки, дабы испытать горечь чужой боли ещё раз. Итана потерялся. Его совершенно не узнать. Прежний Итан был потерян, маска храбрости и стойкости слетела наземь и разлетелась на мелкие кусочки, ставшие прахом бывшего Итана. Остался лишь один Итан. Или Итана не стало совсем? Безумие ехидно глядит из-за угла, наблюдая интересную картину. Любопытство. Гейзенберг…стоит. Он не был готов к сочувствию, страданиям других…которые будут драть ему душу. Все что осталось от этой души. Крики Итана оглушают не так сильно как его вид… Дрожь била во всю, сотрясая и без того трусливого человека. Он был разбит как старое зеркало, показывавшее испорченную картинку и оттого не угодившее маленькой капризной Судьбе.Слезы текли нескончаемым ручьём, заливая потрепанную одежду в крови. Руки выдирали клочки волос, что еле держались на замученной собственным саморазрушением голове. Костяшки пальцев белели от напряжения и силы, с которой они сдавливали собственные плечи и руки, в надежде найти спасение у самого себя. Ногти разодрали тело до крови, что бежала тонкой струйкой на радость Боли и её властелинам. Голос был сорван ещё давно. Это было прекрасно слышно: вместо звуков из Итана вырывалось лишь хрипение старого испорченного радио, что хранились у дедушки в гараже. Кашель прерывал испорченный голос и старался разорвать лёгкие на части, чтобы Итан задохнулся в собственных соках и радовался облегчению и концу его страданий. Безумие уже совершило свое деяние и наблюдало за игрой. Любопытство. А Гейзенберг стоит. Он не знает, что делать. Впервые он ощущает безысходность. Пути решений для него закрыты на железобетонные двери с огромным замкóм, ключ от которого давно потерян в лабиринтах памяти. Он растерян. Впервые кто-то довёл его до такого. Итан молится Богам, которых нет. В которых он не верит. Боги не верят в Итана. Сама Жизнь потеряла к нему интерес и бросила на произвол маленькой Судьбы. Обломанная игрушка Жизни. Они всегда страдают. На радость Судьбе. На радость Безумию. На радость Богу, которого для Итана больше нет. Потому что его Бог — Роза. Он молится в пустоту. — Пожалуйста…прошу… Единственная фраза, сказанная чётко врезалась в сердце Карла и надолго засядет на подкорку его памяти. Тело двигалось само по себе, Гейзенберг не отдавал отчёта своим действиям, он слышал лишь мольбу на спасение…руки сами тянулись на защиту. Защиты требовал Итан, всем своим видом подначивая на заступление. А защитить его решился  не Карл. Его душа. Его сердце. Его разум. Он подписал себе приговор. Не зная условий и не зная итога. Но он был подписан кровавой печатью: душой и сердцем. Такие приговоры — риск. Огромный. Но именно они приводят к желанному. Ощущая дрожь Итана руки самовольно сжимаются сильнее, прижимая крепче и даруя защиту. Пытаясь защитить и отвлечь от проделок Безумия. Слова сами рваться наружу, их очень мало, они просто пыль…но они нужны. — Итан…прости. Итан сильнее отдаётся привалу эмоций, что не успели покинуть страдалище. Поглаживания по голове тоже не спасают. Итан дрожит сильнее…от слёз, хлынувших очередной волной, накрывших заранее и без того помутненный разум. Гейзенберг молчит. Стараясь удержать страх, подступающий очень скоро. Страх провала. Он должен помочь Итану, все его существо кричит об этом, заставляя поступать как можно смелее и быстрее — Безумие не терпит спешки. Страх лишь развивается. Он уже совсем рядом: опаляет своим дыханием шею, от чего кровь закипает, а вены рвутся на части. Он шепчет на ухо пылкую правду, ранящую смертельнее пуль. Роль спасателя не твоя, Карл, ты же знаешь. Как ты можешь спасти кого-то? Это же смехотворно, мой милый мальчик. Брось эту затею, это барахло уже не спасти, зачем оно тебе…? Оно сломано…а ты ещё нет…разве ты хочешь быть как он? Хватка Гейзенберга только усиливается. Нет, он сможет. Он впервые решился на подобное. Он не может проиграть. Он не смеет. Чужие руки прикасаются к спине…медленно, боясь спугнуть всю решительность своего Гения, сжимая от боли уже не собственное тело до гематом и синяков, а одежду Карла. Итан хватается за него как за последнюю надежду…он тонет…а Карл — его спасательный круг. Он его Ангел пришедший на мольбы. Он…нужен ему. Гейзенберг опешил. Он…победил. Он смог. Слова не смогут передать чувство эйфории, что ощутил Карл. Это чувство было иное. Эйфория приходила к нему ранее: новые идеи и изобретения. Эта эйфория сродни перерождению, она заполняет каждую частичку его тела подготавливая для будущего. Лучшего будущего. Страх скрылся и замолк. На его место пришла добрая матерь — Надежда и её сестра — Вера. Наплыв эмоций двинул телом. Гейзенберг взял одеяло, отброшенное на пол после начала удушающих мыслей принесших саморазрушение, и,  держа Итана в объятьях, накрыл его куском тёплой ткани. Только тепло ткани было ничем по сравнению с теплом спасателя. Дрожь бывшего отца стала спадать. Медленно. Совершенно не спеша. Доверие росло. Безопасность возвращалась в его жизнь. Хотя бы на мгновение. На минутку…он ощутил тепло…защиту… Его тело вновь не выдержало. Слишком много всего внедрилось в его жизнь породив анархию в вечном хаосе. Итан слабел, отпуская реальность и закрывая опухшие веки. Ему нужен отдых. Очень долгий отдых. Чувствуя, как тело в руках обмякло, Ангел аккуратно уложил его на кровать, заворачивая в одеяло. Руки, что так крепко держались за одежду, не желали отпускать свой шанс на спасение, заставляя лечь рядом. Чему Гейзенберг повиновался, устроившись рядом с уже заснувшим Итаном и осторожно, боясь сломать, приобнял тельце, даруя ему тепло, которое не могло дать одеяло. Итан устал. Карл стал его колыбелью, чтобы уснуть. Плохо, когда кто-то становится спасателем для кого-то, но ещё хуже, когда таких спасателей и вовсе нет…