где твое море, где твое счастье

В Бологом они не сходят. Просто вырубаются оба в обнимку и просыпают остановку успешно. Когда приходят в себя, Олег просит пить – получается довольно жалко и очень сипло, пугаются оба. Пока Сережа пытается в панике нащупать в темноте босой ногой столик и слезть наконец, Олег стаскивает с себя яростно футболку, отпихивает джинсы куда-то в ноги и валится обратно на подушку обессиленной морской звездой. Даже руки в стороны раскидывает. Жарко, до безумия жарко. Низко нависающий потолок плывет перед глазами, кружится. Сережа возвращается с водой. Не позволяет Олегу взять бутылку в дрожащую руку, сам держит у губ, давая напиться, сам прижимает полупустую бутылку к чужому лбу по просьбе – противно теплая – в рюкзаке нагрелась, не охлаждает совсем. Зато ладони у Сережи оказываются прохладными. Он гладит Олега осторожно по плечам, по тяжело вздымающейся груди. Контраст температур ощущается почти болезненно. Олег вздрагивает от касания каждый раз, вжимается в матрас – и каждый раз снова тянется навстречу живительной прохладе. – Ты горишь весь, – сообщает Сережа тихо. У него голос странный, с хрипотцой тоже – заразился, что ли? – Ох, Олег, я хотел, чтобы мы столько вместе сделали… – Так делай, – предлагает Олег – вздрагивает, когда Сережа прикладывает холодную ладонь к его шее. Запрокидывает голову – в мыслях пусто и легко, до звона. – А я полежу просто, так тоже можно. Сережа смеется – практически весело. Наклоняется – в нос поцеловать почти невесомо и сразу отстраниться. – Ты дурной, что ли? – спрашивает он нежно, вздыхает громко. – Едва дышишь, а туда же. Пить еще хочешь? За окном поезда – в фонарях и отдаленном гуле вокзальных объявлений – проносится неспящая Тверь.

***

Олег просыпается от того, что чуть не валится с полки – подкатился во сне слишком близко к краю. Простыни под ним мокрые от пота, хоть выжимай – чуть ли не хлюпает противно. Зато самого Олега бьет озноб, почти подбрасывает на постели – будто в лютый мороз голым вышел. Он нашаривает неслушающимися, деревянными руками одеяло торопливо, натягивает на себя, до подбородка. Колется, колется – голые плечи будто крапивой щиплет. Зато хотя бы становится теплее. Олег выдыхает раздраженно – насколько сил хватает. И только потом замечает, что Сережи в купе нет. Зато нарисовывается их попутчик. И не один – Олег даже думает сначала, что в глазах от подскочившей температуры двоится. Но нет, разные свитера – пусть и одинаково потрепанные – разные лица с неопрятными бородами. Крошечный столик заставлен бутылками, шматок докторской колбасы сиротливо зажат между гранеными стаканами. Настоящий пир. «Сережа, – думает Олег отчаянно. – Где Сережа». – О, малец живой оказался, – говорит дружелюбно один из неожиданных гостей. Олег садится на полке с трудом – из положения лежа сложно будет срываться в драку. – Мы, что ли, разбудили, сынок? Олег не отвечает, встряхивает головой. Затылок отзывается тупой болью. – Где мы сейчас? – спрашивает он сипло. И где Сережа. – Четыре утра, только Москву проехали, – попутчик откусывает смачно от огромного бутерброда. Второй мужик кивает согласно, звенит стаканами. – Теперь часа два без остановок. Сережа втискивается в тяжелую дверь купе боком, коленкой ее пихает – в руках огромный граненый стакан в сияющем подстаканнике. – Давай дверь эту чёртову подержу, пацан, – предлагает один из попутчиков добродушно. – Сам чуть не убился накануне. Выльешь ещё кипяток на себя – мало не покажется. Олег напрягается – насколько позволяет плывущее сознание – но Сережа только благодарит добросердечного мужика торопливой скороговоркой и лезет на верхнюю полку вместе со своим стаканом. – Знобит тебя? – спрашивает он обеспокоенно, когда Олег сдвигается в коконе из одеяла к стенке, как может, чтобы место дать. – Вот – парацетамол проводница дала. И чай потом, ладно? Пока горячий, чтобы пропотеть. – Мне потеть уже некуда, Сереж, – стучит зубами Олег. – Меня хоть выжимай. – Надо будет – выжмем, – заверяет Сережа мрачно. – Пей чай. Попутчики, кажется, теряют к ним всякий интерес, переговариваются внизу тихо, посмеиваются. Олег таблетку и чай выпивает по очереди послушно под строгим взглядом своей рыжей экстренной помощи, получает в качестве награды Сережину теплую руку в полное и бессрочное владение. Переплетает их пальцы под одеялом намертво, прижимает к груди, прямо напротив гулко стучащего сердца. – Поспи еще, – просит Сережа ласково. – Станет полегче – я белье постельное поменяю тебе, ладно? А потом придумаем, где лучше выйти, чтобы на обратный поезд сесть. – А ты почему не ложишься? – интересуется Олег сонно. Бороться с наползающей болезненной дремотой сил после парацетамола уже не остается. – Иди ко мне, Серый. Сережа не отвечает. – Спасибо, – слышит Олег сквозь сон напряженный Сережин голос. – Мы откажемся. Что-то идет не так. – Да ну брось ты – как тебя там – Сережа, – отзывается второй голос – мужской, чужой, пьяно-веселый. – Серега. Спускайся к нам пить, Серега. И друга буди, а то ему ничего не достанется, сами все выпьем. Олег сквозь сон чувствует, как Сережа придвигается к нему ближе, как натягивает защитным жестом одеяло на его плечи повыше одной рукой. Вторая все еще зажата в ладони Олега, пальцы сплетены в мокрый от пота клубок. – Спасибо, – повторяет Сережа твердо. – Нет. Мужик – попутчик, точно, попутчик – сокрушенно вздыхает: – Ну ты и несговорчивый. К вам же с душой, пацаны. Может, хоть приятель твой не откажется? Эй, как тебя, подъем, сынок! – Его – не трогайте. Олег зарывается в подушку носом. Пробивающийся сквозь веки свет фонариков с нижних полок режет глаза нестерпимой болью. Надо подняться. Надо огрызнуться на настойчивые приглашения выпить. Надо помочь Сереже, защитить Серёжу. Сережа, Сережа, Сережа. Сквозь туман, стоящий перед глазами, Олег видит Сережину спину. Сережа сидит на краю постели, прямо, будто палку проглотил. Расправляет плечи, загораживает Олега собой. Как может, как получается. Сереженька. – Да отвяжись ты от них, – ворчит второй попутчик, пьяно и глухо. – Они ж дети еще, оставь, не лезь. – Дети, – бормочет его товарищ уныло. – Я вот в их возрасте, помню… Когда Сережины напряженные плечи снова расслабляются, Олег наконец разрешает себе закрыть уставшие глаза. Сережа стягивает с Олега одеяло, отбрасывает к самым ногам. – Верни, – бормочет Олег заплетающимся языком. Не открывая глаз, подтягивает колени к груди, утыкается носом в пропотевшую подушку. – Серый, мне очень холодно. – Я быстро, – отзывается Сережа очень виновато. – Сейчас будет еще холоднее. Как-то это не похоже на утешение. Когда на грудь Олега опускается влажная ледяная ткань, ему приходится распахнуть глаза – выбора-то особо нет. – Сереж, ты зачем?.. За окном поезда – бледный рассвет. Одинокие деревянные домики с разноцветными ставнями и поросшие густой изумрудной травой холмы на горизонте. У Сережи в руках – полупустая бутылка водки, а в уставших, запавших глазах – жгучая вина. Он наклоняется быстро, целует Олега в сухие губы, в горячий лоб, в подбородок – даже в ухо куда-то. – Потерпи, – шепчет торопливо, сворачивает плотнее какую-то тряпку – Олег узнает одну из выданных им проводницей наволочек. – Олеж, пожалуйста. Тебе станет легче. – Ты что, – удивляется Олег. – Спер у них водку? Ради меня? Попутчики храпят на разные лады, каждый на своей полке. Один – подкладывает саквояж под голову, наплевав на наличие подушки. Второй – укрывается бабулькиным шерстяным одеялом и выглядит совсем безобидным. – Одолжил, – Сережа улыбается бледно. – Они даже не заметят. – Ради меня? – уточняет Олег пытливо. Сережа наклоняется снова – потереться щекой о макушку. Он нежный, виноватый и очень решительный. – Всегда ради тебя. От холодной тряпки, пропитанной водкой, спасения нет. Олег вцепляется пальцами в матрас и очень усердно старается не дергаться, когда разгоряченной кожи касается ледяная ткань. Вместо него вздрагивает Сережа каждый раз – будто у них на двоих одни чувства. – Тебе просто нравится меня мучать, – стонет Олег мрачно, когда Сережа заканчивает обтирать ему предплечья и сосредоточенно льет водку на импровизированный компресс. – Конечно, – ворчит Сережа. – Это моя самая частая грязная фантазия – обтирать едва дышащего человека вонючим спиртом. Олег смеется хрипло: – И о многих ты так думал? Компресс ложится ему на голову – холодный и практически животворящий. Сережа – ложится рядом, прижимается к горячему плечу лбом. – Да они одинаковые все какие-то, – говорит он смешливо. – Олег, Олег, еще Олег… Олег – единственный и неповторимый – пытается Сережу к себе притянуть. Компресс сваливается, путается в Сережиных растрепанных локонах, оставляет едко пахнущее пятно на подушке. – И знаешь, что самое страшное? – вздыхает Сережа, терпеливо укладывая тряпку обратно. Его рыжие волосы после близкого знакомства с компрессом взъерошены, стоят дыбом. – Кажется, каждый из этих моих Олегов – неуклюжий дуралей. Повезло же мне.

***

Олег и так устает, каждый раз, просыпаясь, гадать, где на этот раз едет их поезд. Теперь – уже второй раз за сутки – приходится еще и размышлять, где Сережа. Попутчики выходят еще в Ефремове. Пошатываются, зевают, почесывают небритые лица. Но пустые бутылки честно забирают – то ли выкинуть, то ли сдать. – Ну вы не сердитесь, пацаны, – просит один из них – самый говорливый – перед выходом. – У меня ж сын такой, как вы, может, помладше чуток. Сашка. Они присаживаются на дорожку, пока Олег мрачно пьет очередную кружку горячего чая, смотрят в окно одинаково тоскливыми взглядами – полусонно, полупьяно. Умаявшийся Сережа дремлет рядом. Упирается лбом, куда-то Олегу в бедро, сворачивается каким-то совершенно немыслимым клубком – ты разбуди меня, как чай допьешь, ладно, обещаешь? Олег никому ничего не обещает, конечно же. Поэтому и не будит. Пристраивается рядом, убирает ласково выбившиеся рыжие прядки с Сережиного высокого лба. Сережа дышит мерно и едва слышно – он всегда спит тихо, как мышонок. Но чутко. Поцелуешь, не удержишься – тут же проснется. Поэтому Олег крепится. Слушает Сережино размеренное дыхание жадно, пока сердце заходится гулким стуком. Сережа Сережа Сережа. Сердится Сережа на его самодеятельность или нет, когда просыпается, Олег не узнает. Потому что отключается сам – болезнь, слабость и горячий чай берут свое. А когда просыпается – Сережи в купе уже нет. Снова нет. Только пробивающийся сквозь неплотно задернутые занавески солнечный свет и гудящая привокзальная площадь за окном. Олег садится, покачиваясь, как пьяный, спускает ноги с кровати. Они вялыми ощущаются – как сырые, расклеившиеся макаронины. Руки такие же, но хотя бы слушаются лучше. Черт, Сережка. И куда идти. Где искать. Сережа находится сам. Влетает в дверь купе за две минуты до свистка, прижимая к груди какой-то объемный сверток в клетчатом, заляпанном полотенце. – Ой, – говорит звонко. – Олеженька, ты не спишь. Он румяный, умывшийся, веснушки сияют золотом – только под глазами темные круги. Не выспался за эту ночь, пока бессознательное тело Олега берег, стерег. – Не сплю, – отзывается Олег мрачно. Сережа нашелся – не потерялся, не остался на чужом вокзале совсем один – и тревога отпускает потихоньку. – Ты чего один бродишь по незнакомым местам, Сереж? – Там так хорошо, – Сережа жмурится, лезет к нему на полку привычно вместе со своим свертком. – Солнышко, тепло, люди такие приветливые. – Торгаши-то? – Олег улыбается вяло – не может не улыбнуться, когда Сережа тянется поцеловать его в нос озорно. – Это потому что они хотят, чтобы ты что-то у них купил. Подожди, ты и правда купил?.. Сережа кивает – на него сердиться невозможно за несознательность, на такого солнечного и ласкового – забирается вместе со своими ледяными ногами под одеяло Олега. Прижимается всем телом. Рядом, рядом. – Там молоко парное в банке, – говорит он радостно. – И белый хлеб свежий – бабушка сказала: домашний. Тебе взял, Олеж, покушай, тебе силы нужны. Конечно, Олег не идет кушать. Вместо того, чтобы пробовать деревенские дары, они целуются – долго и вдумчиво. Сережа цепляется холодными руками – замерзли от пузатой банки с молоком, пока тащил до поезда, – жмется ближе. Олег пытается по привычке перехватить инициативу, но руки слабые – он весь слабый, вялый – в голове все еще шумит – не так, как до выпитой таблетки, конечно, но по-прежнему ощутимо – и нос заложен под завязку. – У меня трясутся руки, как у алкоголика со стажем, – говорит он хрипло, отстраняется с сожалением. Сережа смотрит совершенно затуманенным взглядом, губы алеют ярко. – И я весь в соплях. Это вообще не горячо. – Это правда, – отзывается Сережа нежно. – Из горячего в тебе сейчас только температура, счастье ты мое. – Над больным человеком смеешься, совести у тебя нет, – Олег вздыхает сипло – а потом давится собственным кашлем. – Подожди – кто? Сережа смотрит невинно. Выдают только яркие вишневые пятна, вспыхнувшие на щеках, на носу, на подбородке. – Кто? – переспрашивает он легко. – Ты молоко будешь? Ох, оно холодное, наверное. Тогда я за кипятком сбегаю, ты посиди… – Сереж, – прерывает Олег тяжело. – Я все продумал, кстати, – отмахивается Сережа. Тянет шерстяное одеяло выше – на себя и на Олега сразу. – Мы сейчас проехали Елец, и тебе вроде немножко легче. В час по расписанию стоянка в Липецке – ты таблетку выпьешь, и там сойдем. Билеты поменяем – и домой, хорошо? Билеты – так билеты. Домой – так домой. Олег трясет головой растерянно: – Сереж. Вот это. Ты это... просто так сказал? Сережа вздыхает так сердито, будто Олег этот его пресловутый домашний хлеб в окно выкинул. И еще посмеялся вслед. – Конечно, – говорит он сердито. – Такие вещи просто так и говорят обычно, да? – Я же все испортил, – бормочет Олег. – Твой отдых, твое море. Сережа смотрит серьезно – насколько это возможно в окружении разбросанных небрежно вещей, в пропотевшем постельном белье и под умиротворяющий стук колес поезда. – Если ты забыл, – говорит он тихо. – Мы буквально на берегу моря круглый год живем. А ты еще и недоволен. – Скажи еще раз, – просит Олег хрипло. – Скажи, Сережа. Пока я не поверил, что мне из-за температуры послышалось. – Про море? – пробует Сережа весело. – Мне совсем не до шуток, – говорит Олег несчастно. – Серый. Сережа тянется ближе. Вкладывает обе ладони в руки Олега, переплетает пальцы крепко – не разомкнешь ни за что. У него глаза, как звезды, сияют в полутьме вагона. Колеса поезда стучат размеренно и весело. – Ты ведь и в первый раз все верно услышал.