Тонуть в тебе

***

Малышка вздрогнула, а сердце испуганно заколотилось в груди, когда она услышала тихий-тихий щелчок дверного замка у входной двери, что была совсем рядом с дверью в подвал, где жила девочка. Она поспешно соскользнула попой с одной ступеньки на другую, зная, что если встанет на ноги, то они громко заскрипят и папаня все поймет. Поймет, что она снова ослушалась его. Потому, Энн быстро спустилась так с четырех ступенек, чувствуя, как внутри все сжалось от ужаса, когда входная дверь открылась и хлопнула, а в руках мужчины зашуршал пакет, в котором не звенели бутылки. И это значило, что он принес ей поесть, что он сейчас зайдет к малышке и накажет, если увидит ее на лестнице, потому, быстро поднявшись, девчушка на носочках бежит к старому матрасу у стены напротив, падая на него, неприятно стукаясь о бетон пола коленками, которые до сих пор не зажили с последней ночи, когда пришел папаня. Болезненно жмурясь, ребенок садится на тонкий матрас, сгибая ноги в коленях, прижимая их к себе и потирая одной ступней вторую ногу, с сожалением глядя на маленькое окошко, что теперь было забито досками изнутри и совсем не пропускало солнечные лучи, лишь тонкую полоску света на противоположную стену, не оставляя Энн наедине с темнотой и пауками при единственной тусклой маленькой лампочке на каком-то старом аппарате, что стоял в углу справа. Ноги быстро потеряли тепло, впитанное от солнца, что тонкой полоской проникало в щель под дверью на лестнице, сильно замерзнув от сырости и обжигающего холода бетона, стоило малышке уйти от единственного источника тепла днем. Только когда дверь со скрипом распахнулась, а мужчина бросил вниз по лестнице пакет, содержимое которого разлетелось во все стороны, заставив Энн тихо пискнув отпрыгнуть в сторону от банки консервов, которая шумно стукнулась в стену за спиной девочки, она поняла, что папаня все это время ругался с мамой. Щелчок большого ключа оглушительным эхом раздался в сознании ребенка, и она болезненно нахмурилась, когда, попытавшись встать, увидела, как на сбитых коленях снова выступили капли крови. Собрав мятую коробку с противным супом, что напоминал сопли и банку с консервами, малышка устроилась на матрасе, стараясь не прижиматься к холодной стене и укрыв простыней с рыжеющими на ней пятнами ноги, ступни которых покалывало от холода, принялась открывать банку. Под урчание пустого живота ей удалось приоткрыть ее, подцепив колечко, а после полностью снять кругляш крышки, на которую она выливала остатки еды, когда просто пить из банки бобы в соусе уже не получалось. Посмотрев на коробочку супа, девочка огляделась по сторонам, решая куда в этот раз стоит спрятать его, потому что, если папаня придет сегодня снова, она не сможет молчать. Это не представлялось возможным и обычно, но сейчас тем более, потому что колени ужасно болели, как и живот. Он снова накажет ее и оставит без ужина. Потому, убрав мятую коробочку в большую банку, где лежали какие-то сломанные инструменты и ржавые железяки, она задвинула ее за деревянный стеллаж, и устало легла на матрас, разглядывая как из небольшой дырки в нем выглядывает желтоватая вата. Укрывшись, Энн сжалась в комочек, смотря на солнечный свет, что лился в щель под дверью, медленно сдвигаясь, тускнея и пропадая, вместе с тем, как в подвале темнело. И тяжесть все более тяжелым камнем давила на грудь беспокойной малышки, чем громче смеялся папаня наверху, а живот урчал от запаха еды, доносящегося от входной двери, когда мама подошла к ней, поблагодарив кого-то и ругаясь на него же, стоило закрыть дверь. И стоило солнцу окончательно скрыться, погружая комнату подвала в почти полную темноту при свете тусклой желтой лампочки в углу, малышка уснула под мерное мигание красной маленькой точки на этом же странном аппарате. Поверхностный сон прервался так резко, что Энн вздрогнула, а после в страхе прижалась с ледяной стене, поблекшим взглядом смотря перед собой, как только до ушей донесся сорванный крик женщины, что была ей матерью: — Нет! Не трогай меня, иди к ней, она же тебе больше по душе! — Севший, хриплый голос, который девочка слушать очень не любила, хотя и звучал он крайне редко. Она сама не знала отчего голос мамы такой противный для нее, хотя папаню она боялась, в отличие от нее, но его голос не был таким неприятным. От него холодело все внутри и скручивался до боли низ живота, а от голоса матери к горлу подступал ком, как от противного супа в коробке. Хотелось никогда не слышать и не видеть ни того, ни другого. Ключ в замке оглушительно звонко щелкнул, а дверь открылась, заставляя Энн жмуриться от света, падающего сюда от ламп в коридоре. У них был свет всегда в отличие от нее. Слыша все приглушенно малышка смотрела, как мужчина расстегивает ремень, закрывая на собой дверь, а за ней мама прибавляет громкость телевизора. Энн не совсем понимала, что это, лишь слыша как они так называют что-то говорящее, но не живое. Но что девчушка прекрасно понимала, так это то, что мать делает его громче, чтобы не слышать, как ее дочь кричит. Кричит от боли, когда над ней возвышается огромный мужчина, стесывая до крови кожу на коленках малышки, ведь ему это так нравится, что он всегда кидает ее на бетонный ледяной пол, вжимая в него щекой за голову, отчего на лице потом будет синяк. И когда крики от боли Энн становились громкими визгами, папаня бил ее по голове, смазывая картинку перед взглядом девочки, хотя она и не видела ничего, кроме бетонного пола, потемневшего от влаги ее слез. И в этот раз ей повезло, как считала сама малышка. Она отключилась прежде, чем папаня закончил. Она не мучилась и когда открыла глаза из маленькой щели в окне бил дневной свет. Энн пролежала так очень долго, наблюдая, как пыль, переливаясь, летает в солнечных лучах, иногда засыпая и снова просыпаясь на холодном полу. Она лежала до тех пор, пока ноги не сдавило болью от холода, а по животу и рукам не побежали пронзительные иголочки, отчего в носу защипало и слезы покатились из глаз, обжигая стесанную кожу на скуле. Прислушавшись, девчушка поняла, что папани нет дома и только тогда, скуля и роняя горячие слезы, застилавшие все перед глазами, она перевернулась и села. Голова кружилась, ноги дрожали, а пальцы на них сильно кололо от холода, но стоило Энн попытаться встать, как она вскрикнула, протяжно запищав, от пронзившей живот боли, которая не была даже похожа на ту, когда вся ее рука была в глубоких укусах пса. Согнувшись пополам, обхватив живот руками, малышка смотрела на содранную кожу на коленях и темные-темные синяки, не оставившие почти ни одного светлого места на ногах ребенка, что совершенно не мог понять, почему с ним вновь так обошлись. — «За что, папаня, ты же не хотел меня убить.»

***

Девочка сильно дергается в руках монстра, резко распахивая большие зеленые глаза тяжело дыша и смаргивая слезинки, она непонятливо опускает взгляд вниз, медленно вспоминая почему не болит живот и не мерзнут ноги, пока Асгор, отмерев, медленно опускает Энн на кровать. Белоснежное, болезненно пульсирующее свечение, пробивающееся через человеческое тело и одежду, медленно угасает, погружая комнату в полумрак, освещенный лишь ночником на столе. — Что случилось, Энн? — С беспокойством смотря на сильно вздымающуюся в сбитом дыхании грудь ребенка, Хранитель осторожно поглаживает ее по голове, убирая со скулы непослушную белую прядку волос, отчего малышка вздрагивает, дотрагиваясь пальчиками до щеки, на которой нет ни синяка, ни ссадины, лишь приятное тепло мохнатой лапы монстра. — Видела подвал и папаню. — Шепчет севшим голосом девочка и посмотрев в печальные глаза мужчины, щурится, поджимая губы. В груди что-то неприятно сжимается, теплея, но открыв рот, девчушка не знает, что сказать, а потому виновато опускает глаза, сжимая одеяло. — Это лишь плохой сон, малышка, его тут нет. Хочешь пить? — Не сумев поднять взгляд на Хранителя, Энн кивает, наблюдая как монстр выходит за дверь, совсем не закрывая ее и поспешно возвращается, протягивая стакан, но так и не отпустив его, когда видит, как дрожат руки ребенка. — Мне остаться с тобой, пока не уснешь? Почитать книжку? — Поставив на стол стакан, Асгор тепло улыбается, унимая порыв подойти к дочке, не желая напугать ее чем-то, что может еще сильнее всколыхнуть ее страхи, чем это уже сделал ночной кошмар, созданный из воспоминаний, ужасающих даже самого Хранителя Руин, по одним лишь рассказам. Энн долго смотрит на руки монстра сцепленные в замок, как он стал часто делать, стоило ей чего-то начать бояться, и в груди малышки снова натянулось что-то теплое, но неприятное вместе с тем, подталкивая сказать что-то мужчине, что-то, чего девочка пока не знала. — Да, про друзей. — Кутаясь в одеяло до подбородка, малышка отодвинулась вплотную к стене, обнимая пушистый комок одеяла руками и наблюдая за тем, как Асгор со счастливой улыбкой садится к ней спиной, прямо на полу, на пушистый ковер, который она так любила сама. И смотря в спину монстра, негромко читающего ей спокойным голосом, Энн подумала, что так засыпать ей нравится, в отличие от того, как было это раньше. В *ее месте*. Малышка решила, что обязательно стоит спросить, как называется, когда ей нравится где-то жить больше, чем в другом месте. Утром Асгор проснулся раньше обычного от навязчивого чувства тревоги и напряжения. Это заставило мужчину подняться с кровати и поспешно проверить ребёнка, открыв дверь в комнату и заглянуть внутрь, убеждаясь, что Энн мирно спит, прижавшись спиной к стене, словно пряча её от опасности. И хотя лицо малышки не выглядело полностью расслабленным, чуть понаблюдав, монстр понял, что кошмары её не мучают, и дитя просто спит с таким хмурым выражением лица, надув губы, тихо сопя в объёмное, теплое одеяло. Тихо прикрыв дверь, мужчина не стал до конца закрывать её, предпочтя оставить едва заметную щель, чтобы не щелкать замком в ней и, как показала практика, дать Энн большее чувство безопасности, когда она проснётся, ведь после такого страшного кошмара, напугавшего её до столь сильной реакции души, девчушке это явно будет нужно. И хотя понимание спокойствия из-за собственной безопасности у малышки менялось: то ей было спокойнее за закрытой дверью, то, когда она была открыта, почему-то сейчас Асгор был уверен в том, что этим утром ей нужнее. Но это не успокаивало самого Хранителя. Прошедшая ночь показала ему, что было то, о чем стоило беспокоиться в самочувствии малышки. Белый свет от человеческой души был ненормальным, несмотря на то, что монстр уже видел ранее, как от сильных эмоций он проходит через тело, словно у призраков, но у человека такой свет никогда не был белым. И то, что сам бывший король не знал, отчего так может быть и чем может грозить, пугало его до дрожи в руках. Большая мохнатая лапа сжала в руке кухонное полотенце, унимая тремор в пальцах, заставляя мужчину болезненно и печально хмуриться, смотря на не очень аккуратную вышивку на ткани в его руках. — «Я больше не хочу терять детей.» — Прерывисто выдохнув, Хранитель не позволил слезам навернуться на глаза, вздрагивая от неожиданности, когда за спиной раздался тихий голос. — Что-то не так? — Энн сонно потерла глаз, сильнее прижимая игрушку длинноухого зайца к себе, до непривычного спокойно смотря на монстра, который сначала было открыл рот, чтобы спросить, как малышка себя чувствует, но тут же отрицательно мотнул головой. Ему еще предстояло поговорить с ней о произошедшем ночью, но не сейчас, когда ребенок еще не проснулся, а сам Хранитель не подобрал нужных слов. — Нет, все нормально, иди умываться, Энн. Я пока положу завтрак. — Сдержав тяжелый вздох, мужчина улыбнулся под пристальным взглядом малышки, которая после наклонилась в бок, заглядывая на плиту позади монстра. — Что это? Мне нравится, как пахнет. — Сказав это, девчушка потупила взгляд в пол, опасаясь, что сказала того, что не стоило, но Асгор лишь тихо рассмеялся, похоже, его идея порадовать ребенка сладким завтраком уже удалась. — Да, вкусно пахнет, скорее умывайся и узнаешь, что это. И переоденься, а то замерзнешь. — Глядя на нежно-розовое ночное платьице и босые ноги, которые Энн, потирала друг о друга, поторопил девчушку мужчина, отворачиваясь к плите, где закипело молоко, норовя убежать, если бы монстр не заметил этого вовремя. А малышка, согласно кивнув, ушла в ванную комнату, оставив зайку в удобном кресле в гостиной у едва тлеющего камина, чуть ощутимый запах древесины их которого мешался с чем-то приятно щекочущим нос. И по неясной для девочки причине уголки губ сами собой потянулись вверх, а в груди стало тепло, как от вкусного чая, что готовил Асгор. И вспомнив слова монстра, Энн нахмурилась, задумавшись о том, что он сказал ей о душе, и о том, что случилось ночью, когда она очень-очень болела из-за плохого сна, в котором к малышке пришли воспоминания. Неприятные и холодные, как подвал, в котором она жила, и еда, которую ела. Причиняющие боль, ровно так, как делал это папаня. Зайдя в ванную комнату, девчушка села на маленький стульчик для умывания, тяжело вздыхая и вспоминая, как красиво светилось белое сердечко в руке Асгора, когда он показал ей свою душу. И Энн стало интересно посмотреть на свою. Убедиться правду ли говорил ей монстр, потому что до этого он ни разу не соврал и не сделал больно. Приложив маленькую исцарапанную падением ладошку к груди, девочка поджала губы и закрыла глаза, слушая сердце, вспоминая, как учил Хранитель вытаскивать душу, и когда пальцы согрело непривычным теплом, в очередной удар сердца, малышка отняла руку от груди, пораженно втягивая воздух носом. Над рукой парило, медленно крутясь, не перевернутое сердечко такого же белого цвета, каким было у Асгора, заставляя девчушку непонятливо присмотреться к сгустку магии. — Дитя, у тебя все в порядке? — Открывая не закрытую до конца дверь в ванную комнату, спрашивает монстр, тут же шокировано замирая, стоит увидеть душу в руках девочки, которая резко вскинув голову, сначала застыла в испуге, вжимая голову в плечи, но после расслабилась, заметив растерянность мужчины. — Почему она белая? Была зеленой, когда я видела ее в больнице. — Поднося руку с парящим над ней сердечком ближе к груди, Энн чуть сощурилась, чувствуя приятное тепло от души, которая освещала ее руки и одежду. — Видела в больнице? Ее вытаскивали… люди? — Присаживаясь на корточки у самого входа в ванную, спрашивает монстр, пока его лицо под согласный кивок дочки искажает болью и сожалением – Хранитель руин был уверен, люди давно забыли, как вытаскивать души правильно. Ткнув пальцем себе в кость грудины, Асгор заглянул в яблочно-зеленые глаза Энн. — Шрам, вот тут, у тебя из-за этого? — Да, хотя я плохо помню. Похоже на сон. — Пару раз моргнув, малышка снова переводит взгляд на душу, которая, повернувшись другим боком к мужчине заставляет его в ужасе распахнуть глаза. По диагонали, разрезая всю сторону сердечка была длинная тонкая полоса розоватого цвета, в том месте, где не доставало кусочка жизненной магии, словно он был высечен, и это будило бурю злости к людям, которые смеют так обращаться с жизнью собственных чад. — Энн, расскажешь мне, что случилось? Все, что ты помнишь об этом. — Подняв задумчивый взгляд на Хранителя девчушка словно прогрузилась в воспоминания, отчего душа ее сделала сначала очень быстрый оборот, а после закрутилась вокруг своей оси медленнее прежнего. — Да. Ты знаешь, отчего она белая? — Возвращая взгляду внимательность, словно выходя из прострации, уточнила девочка, получая печальную улыбку и согласный кивок монстра. — Люди извлекли из твоей души Черту, которая дает цвет всем человеческим душам. — Извлекли? — Достали. Как… перелить воду из вазы, после чего она становится пустой. — Зацепившись взглядом за пустующую хрустальную вазу на верхней полке ванного шкафчика, пояснил мужчина, наблюдая как дитя понимающе кивает, больше самой себе, нежели ему. — Тогда почему она белая? — Потому что ты человек, Энн. Твоя душа сильная и даже без цвета ты можешь жить и чувствовать. Хотя магией ты теперь не обладаешь в отличие от других людей. — И пока малышка задумчиво вглядывалась в душу с розоватым свежим шрамом на месте высеченного кусочка жизненной магии, Хранитель разрывался между тем, какой ужас творят люди с детьми. Как жестоко, поступил с девчушкой собственный кровный отец, будучи большим чудовищем, чем все вместе взятые люди считали монстров подземелья. И чувством вины от того облегчения и тоскливой радости, что разлилась в душе самого Асгора. Энн не нужна королеве. Она не может помочь им выйти на поверхность. И даже если в ней таки признают человека, несмотря на то, что она чувствуется кем-то больше похожим на монстра, увидев душу, ее оставят в покое. Его дитя будет жить.