То растение, что не цветет.

      Бакуго мнется перед чертовой дверью уже вторую минуту и всё никак не решается постучать. Но, наконец, он нерешительно пошкрябал костяшками рук по железной поверхности. Проходит минута и ему никто не открывает. Бакуго мягко прикладывает голову к прохладной двери, в надежде остудить и свое волнение. Он прикрывает глаза и пытается вспомнить, как злился, когда увидел долбаные цветы на руках у Изуку, и уже кулаком бьёт в дверь, сделав перед этим шаг назад. Давно знакомая женщина открыла ему. — Кацуки! — Воскликнула тётушка Инко, — Ты к нам так давно не заходил! Проходи-проходи!       Бакуго молча кивнул, чуть улыбнувшись на теплое приветствие. Он знал, что слабак Деку не рассказывает ей о проблемах в школе, и Бакуго постоянно фыркал на него из-за этого. Медленно переступив порог, Кацуки оглянулся по сторонам, не глядя скидывая с ног ботинок, второй. Оставлять их в разбросанном состоянии Бакуго не мог, постыдившись того перед тётушкой. Несколько секунд ушло на то, что бы аккуратно поставить свои ботинки рядом с красными кроссовками. — Кацуки, — Позвала его женщина, — Я ещё не разбудила Изуку, ты можешь сходить за ним? Или просто оставайся здесь, я сама схожу за ним.       Тетушка вытерла руки о полотенце и поспешила к Изуку в комнату, пока Бакуго не поймал её за хрупкие плечи и остановил её. — Я сам.       Бакуго не знает, почему его чертов рот сказал это, когда он подумал о долбанных цветах на коже не менее долбанного Деку. Он бы и сам не хотел их видеть, постаравшись отправить туда, буквально в жерло вулкана, по ощущениям, кого-то другого. Но лучше Бакуго, чем добрая тетушка Инко.       Кацуки проверяет телефон в кармане, просто на всякий случай, и убеждается, что он там лежит. Бакуго приближается к ступенькам и нехорошее предчувствие сжимает его горло, заставляя его мозг почти кричать о тревоге. Но Бакуго стойко игнорирует это, сжав зубы, заставив свои конечности двигаться нарочито медленно, когда хотелось пуститься в бег со всех ног.       Оказавшись перед белой деревянной дверью, с табличкой в стиле Всемогущего, Бакуго отдаленно понимает, что не так. И думает о том, что лучше бы его многоуважаемой тетушке не видеть того, что увидит он. Ещё Бакуго понимает, что это неизбежно.       Даже за дверью пахнет чем-то горьким, настойчиво-резким с деревянистым привкусом коры. А ещё пахнет острой болотной водой, но за смутно-знакомым запахом омерзение почти не чувствуется. Бакуго думает, что этот запах он прекрасно знает, но не может вспомнить. У него этот странный, смешанный запах ассоциируется с цветами. У Бакуго сбивается дыхание, сердце начинает бить в несколько раз быстрее, когда Кацуки Бакуго понимает, что цветы его Изуку не пахли и не могли пахнуть болотной тиной.       Его рука сама тянется к ручке и он поспешно открывает дверь с замка. Только с замка. Бакуго старается не издавать шума, резким движением захлопывая дверь комнаты обратно. Его резко посещает мысль, что тем, что он почувствовал болото не пахнет, но Бакуго отодвигает мысль о блевотном запахе на дальний план. Запахе мертвецов.       Одной рукой он держит ручку двери, другую прикладывает к сердцу, пока голова противно трещит и жужжит. Рукой с двери он достает телефон и открывает переписку со Старой Каргой.       Кацуки: «Ч Изуку пизлец» — Приходит сообщение, набранное дрожащими руками, его матери. Мицуки, не до конца прочитав сообщение и выделив только главное, «Изуку», срывается с кухни в соседний дом, наспех выключив плиту с обедом и кинув телефон на стол. Масару смотрит в телефон жены и почти бросается за ней, успев только выключить плиту полностью.       Бакуго сжимает телефон рукой, небрежно сует его в карман и с ноги открывает дверь, сжав руки в кулаки и зажмурив глаза. Он старается выдать свой страх за злобу, хотя сам понимает, что ничерта не получается. — Эй, Деку, — Шипит он. Перед глазами встаёт улыбающееся лицо ботаника и Кацуки открывает глаза, чтобы надрать ему зад.       Кто ж знал, что он не был готов к тому, что увидит. Это был просто не́что.       Бакуго ненавидит свою детскую кличку, но он просто хочет услышать ее в эту минуту. Или в следующую. Только бы поскорее. Из горла вырывается всхлип и Бакуго думает, что его же тело его предало. Вместе с Изуку.       Не понимая что он творит, Бакуго смотрит на труп, как привороженный, делает два больших шага вперёд, прежде чем пересекает половину комнаты и падает на колени рядом с телом. Бакуго не узнает Изуку перед ним. Такого бледного и чертовски сломленного. Он мог быть любым Изуку: целеустремлённым, до огней в глазах, плачущим в три ручья, кричащим о несправедливости, до хрипоты в горле. Но не таким, не поломанным, как старая игрушка.       Бакуго не помнит, как утирал руками слезы, размазывая их и сопли по лицу и руками, и предпочитает игнорировать факт того, что подобное с ним когда-то происходило. Бакуго знает, как его мать, запыхавшаяся от небольшой пробежки, влетает в дом тётушки и спрашивает о случившемся. Как они все, семья Бакуго и Изуку, поднимаются по лестнице, спотыкаются и лишь гадают, что произошло. Ему не нужно было это видеть. Точно так же, как не нужно было видеть Изуку, всего в странных не-незабудках, пока он стоял за дверью. Бакуго не хотел знать, что произошло с его Изуку, пока он стоял там. Но он уже знал. Чего Бакуго точно не помнил, так это того, сорвался ли он на крик в тот день или нет.       После нескольких минут в руках отца, его, ничего не соображающего из-за гула в голове после слез и небольшой, умело скрытой, истерики, посадили на диван и уместили рядом тётушку Инко. Та потеряла сознание и Кацуки попытался сделать все, что мог сейчас. То есть уложить женщину на подушку, а самому отсесть на край дивана. Бакуго никогда бы не признался, но он сейчас жуть как завидовал этому вынужденному сну. Подметив у себя в голове, что женщина заслужила этого больше чем он, Бакуго уставился в белый потолок.       Прошел час или, возможно, больше. Дом наполнился несколькими полицейских и парой докторов. Его мать, как самая стойкая из них, провела работников к комнате. По очевидным причинам, инспектора ничего не спрашивали. Или спрашивали, хер поймёшь их в этом гуле. Но криков не было. Как на зло, через прикрытые глаза пронесли носилку с Изуку на ней. Бакуго слабо цыкнул, не способный показывать больше эмоций. Один из докторов подошёл к нему, видимо забеспокоившись о его состоянии, и спросил за самочувствие, встав со спины дивана и самого Бакуго. Кацуки слабо огрызнулся на вопрос и тут же погрузился в недолгий сон.       Проснувшись в начале третьего часа дня, Бакуго не почувствовал ничего, кроме лёгкой усталости и на рефлексах ухмыльнулся. Потому что не было ни душевной боли, ни радости от того, что в комнате пусто. Кажется, его лишили эмоций на неопределенный срок. Ублюдочный доктор с подходящей причудой знал, что ему требуется. Бакуго встал, не избежавши лёгкого головокружения, и поплелся на кухню, где слышал знакомые голоса. Уже знакомый доктор и лишь один офицер сидели за кухонным столом, напротив тётушки и матери. Бакуго поприветствовал их лёгким кивком головы. — Сколько это продлится? — Спросил он, будто не своим голосом.       Доктор повернул голову на Бакуго. — Чуть меньше трёх часов.       Кацуки с большим трудом сдержал в горле свои жалобы о малом времени. Доктор провел беглый осмотр и потрепал Бакуго по голове, сказав, что он молодец. Бакуго почти засмеялся.

***

— Мисс Бакуго, я надеюсь вы разберётесь с прогулами Вашего сына. — У него уважительная причина, — Вздохнув, второй раз за день повторяет Мицуки одно и то же, и сбрасывает трубку. Она смотрит на поднос остывшей еды перед собой, предназначавшийся Бакуго. Но тот уже второй день не выходит из комнаты и не попадается на глаза.       Когда Мицуки увидела цветы Мидории, у нее застрял ком в горле и она едва ли была способна говорить. Мицуки думала, что Кацуки понял.       Показавшись дома на утро третьего дня, Кацуки, встав раньше чем обычно, бредёт к плите, по взгляд удивленного и довольного отца. Из холодильника он выуживает яйца, оставляет их на полотенце, чтобы те не укатились. Он лезет на верхние полки, достав оттуда небольшой пластмассовый лоток со специями. Берет пакетик с молотым красным перцем и розмарином — для запаха.       Даже не положив упаковку своих любимых специй на стол, Кацуки внимательно оглядывает её. И принюхивается к последней взятой им приправе. — Кацуки? — Обеспокоенно спрашивает Масару, отвлекшись от газеты. — Изуку цвёл не незабудками, а розмарином, — Чересчур спокойно мямлит Кацуки, — Он пах моими цветами.       Масару, обойдя стол, бережно прижимает своего сына к себе, опустив руки ему на лопатки.