Моему дорогому Н.Л.

Руки у ничегой были прохладными, не ледяными, но словно ветер в летнюю жару, который оставляет на коже мурашки. Вся его кожа была в этих гусиных лапках, как называла их матушка, и он так не кстати вспомнил ее. Стало стыдно и ещё более невыносимо, хотя, куда уж там. Руки Дарклинга обжигали тёплом на бедрах, были такими контрастно ощутимыми среди всего этого тёмного безумия. Палец ничегои скользит по его губам, поразительно знакомый палец только отличимый этой прохладой и словно не до конца плотной ватой, он целует его машинально и ловит нежный смешок. Он бы толкнул вяло ногой обладателя безумно приятного голоса, но его ноги удерживали знакомые ему руки, как и запястья, как и голову ему придерживала теневая копия Дарклинга. Сам же реальный и горячий мужчина блуждал по его телу губами, явно наслаждаясь чужим бессилием. Влажная дорожка горячих поцелуев, от середины груди и к низу живота, и снова вверх пока Николай не ощутить тяжёлое дыхание под ухом. – Ты же хочешь меня, зачем медлить... – скулит царевич, и дёргает руками без толку, а словно в ответ пальцы ничегои скользят в его рот нажимая на язык, лаская. Он действительно замолчал, широко открыв рот и постанывая, так как горячий язык чертил узоры внизу живота. Было невыносимо, в сравнении с тем, как ещё несколько рук принялись гладить его шею и плечи почти болезненно приятно. – Я действительно тебя хочу, – мурлыкает тьма и ее горячая ладонь опускается прямо на уже давно возбуждённый орган, – с каждой секундой ещё сильнее и разве это не прекрасно, мой маленький фабрикатор? Царевич всхлипывает громче, когда по его телу проходит волна усиления, потом ещё одна и ещё. Он скорее слышит этот мокрый звук от ладони, которая скользит по полному наслаждения и напряжения органу, и от этого становится ещё более приятно-стыдно. Туман полностью заполняет его, заполняет его голову и тело, оно словно начинает парить над кроватью и напряжение становится нестерпимым. Николай прокусывает от напряжения пальцы ничегои и его зубы упираются во что-то упругое и ватное, что не смотря на его укус, восстановилось и продолжило движение двух пальцев. – Рано, – хрипло шепчет заклинатель и отпускает руку, срывая недовольный и громкий стон. Николай так красиво дрожал на постели, что прервать это каким-то простым коктейлем усилителя и руки было бы просто кощунством. Дарклинг хотел больше, гораздо больше, чем, возможно, это тело юного фабрикатора могло выдержать за один раз. Его маленькие гриши, многие из них плакали просто от удовольствия с ним одной постели, но этот был куда более жадным, чем его прошлые любовники и любовницы. Царский ребенок. Царский баловень. – Дарклинг, я молю... – скулит юноша, когда тот перемещается чтобы нависнуть над невыносимым принцем. Толчок. Легко, привычно, они готовились к этому акту безумной любви. Его любимец вскрикивает и выгибается, но ему не уйти от десятков пар рук. Он хочет двигать бедрами, но прохладные руки ничегой с лаской отбирают возможность движений. Дарклинг приказывает ничегое освободить от теневых пальцев лицо Ланцова младшего, чтобы он мог насладится каждым взмахом ресниц, каждым полным страсти и наслаждения взглядом. Дарклинг снова двигает бедрами, отрывисто, с хлопками, почти покидая тело царевича и возвращая ему чувство полноты. Губы Николая подрагивают, сам он беззвучно стонет и дрожит, пока теневые руки исследуют почти каждую клеточку его тела, сжимая, чуть царапая, лаская. – Я больше не могу так, прикажи им отпустить, – не выдерживает в конце концов Ланцов. Без возможности двигаться к своему любимому повелителю, обнять его или хотя бы сжать плечи, он чувствовал себя все более возбуждённым, но не удовлетворённым. – Мы только начали, – весело отзывается темный заклинатель и усмехается, указывая пальцами на влажную, возбуждённую плоть, которая до этого оставалась без внимания. Николай вскрикивает от неожиданности, когда вокруг его члена смыкается упругая, прохладная, такая же ватная, как и пальцы, глотка и движения в нем ускоряются. Становится ещё более невыносимо хорошо, и кажется, им обоим. От томных и громких стонов царевича у Дарклинга кружилась голова. Иногда Александр думал о том, как бы звучало его имя этим поставленным мелодичным голосом в такие моменты и просто фантазия об этом заставляла ускоряться, становиться жадным и пылким, пока оба они не получат разрядку, которая выбьет дух из груди. Волны усилителя и волны удовольствия стекаются волнами к ногам, пока Николай удовлетворенно сопит на груди суверенного, лениво ее поглаживая. – Ммм... Это было хорошо, но на один раз, – выдыхает со смешком царевич и целует выступающую ключицу. – Я рассмотрю твою просьбу, – ехидно шепчет над ним мужчина и целует светлую макушку, умиленно слушая возмущённое сопение. Николай слишком красив в своем бессилии, чтобы отказаться от того, чтобы дразнить его снова и снова.