1860

Небольшой опрятный флигель, предложенный Леви в качестве жилища, оказался довольно уютным. Более привередливые жильцы могли бы назвать обстановку скромной — деревянная кровать, комод на три ящика да стол со стулом, и больше ничего. Но для Леви и этого было слишком много — он привык к своему тесному простому шатру, к убогой соломенной лежанке, старому ковру и плетеной корзине, в которой хранил свои пожитки. А потому мебелированная комната виделась ему подобием просторной клетки, в которой он ощущал себя плененным лесным зверем. Близился рассвет, и Леви, так и не сумев уснуть на чересчур удобной постели, встал и подошел к окну, выходившему во двор. Ставни были открыты, но это не спасало от мучительной духоты. Напротив барского дома, частью которого был флигель Леви, стояла небольшая конюшня, и цыган поймал себя на мысли о том, что предпочел бы сейчас быть там. Спустя минуту он осторожно забрался на подоконник и, легко спрыгнув на землю, зашагал прочь от дома. Уже у самой конюшни он услышал, как в отдалении, за лесом, гулко гремит гром. Леви поднял глаза и вгляделся в светлеющее небо, готовое в любой момент пролить на изнывающую от жары землю вожделенный дождь и утолить ее нестерпимую жажду. Он перевел задумчивый взгляд на притихший дом, к облику которого еще не успел привыкнуть. Подъезжая к нему этим утром, Леви невольно вскинул брови, настолько усадьба Смита не соответствовала его ожиданиям. — А по тебе не скажешь, что ты бедняк, — откровенно сказал Леви, глядя на двухэтажное деревянное здание с двумя симметричными флигелями и незатейливым крыльцом. Выкрашенное в приглушенный голубой цвет, оно смотрело на дорогу чистыми окнами в белых рамах и казалось достаточно новым и приличным, но уж чересчур простым для дворянского родового гнезда, — Неужели ты все деньги на коня спустил? — Пегас и вправду стоит дороже, чем моя скромная усадьба, но я вовсе не беден, — ответил Эрвин, и сидящий к нему спиной Леви понял по голосу, что тот улыбается. Захотелось обернуться и увидеть собственными глазами, как легкая улыбка играет на его мягких полных губах, но делать этого цыган не стал. Смита и так сейчас было слишком много — его широкая грудь прижималась к спине Леви, мускулистые ноги, обхватывающие конские бока, то и дело соприкасались с его ногами, смуглые руки держали поводья с обеих сторон, будто обнимая Леви. Красивые, сильные руки, с выступающими венами и густой порослью выбеленных солнцем волос на оголенных предплечьях. Цыган не мог отвести от них взгляд, любуясь длинными пальцами с коротко обстриженными ногтями и подмечая, что эти руки не выглядят аристократично, не кажутся холеными и изнеженными — напротив, они явно не боятся работы. Он чувствовал на своей макушке теплое дыхание Эрвина, отчего по шее пробегали толпы мурашек, и, испытывая очевидное возбуждение, все сильнее злился на себя за то, что согласился ехать с ним в одном седле. Леви подумал, что его длинные волосы, развеваясь на ветру, наверняка лезут Эрвину в лицо, и пожалел, что не перевязал их тесемкой. Тем временем, Смит продолжил, — Ты думал, я, как Йегер, живу в старинном особняке с белыми колоннами? — Я не бывал у Йегера, — коротко бросил Леви, — А вы с ним большие друзья? — Отнюдь, он всего лишь мой кузен. — Кузен? — переспросил Леви, не знавший значения этого слова. — Двоюродный брат, наши матери были сестрами, — пояснил Эрвин. — Сын твоей тетки, ясно, — протянул Леви, — У меня тоже есть кузена, дочь дяди, но я зову ее сестрой, — зачем-то поделился он, подумав о Микасе и мигом помрачнев. — Кузина, — поправил его Смит, — Дочь барона Кенни? — Боже упаси, нет, конечно! — фыркнул Леви, представив дядю в роли родителя, — У моей матери и Кенни был младший брат, Алеко. Микаса его дочь. — Тебе было нелегко оставить ее? — Возможно, — уклончиво ответил Леви, желая поскорее перевести тему, — Раз ты не беден, отчего не построил себе каменный дворец? — А на что мне дворец, — в голосе Эрвина вновь слышалась улыбка, — Этот дом строился при моем отце, он был доктором и намеренно выбрал дерево в качестве материала, так как в этих местах распространен туберкулез, а отец считал, что в каменных зданиях воздух способствует развитию этой болезни. — Впервые о ней слышу, — отозвался Леви. — Термин достаточно молодой, ему всего двадцать лет. В народе эту болезнь называют чахоткой. — Так чахоткой не от воздуха болеют, а от греховных страстей да душевной смуты, — покачал головой Леви, — И неужто у вас до этого не было хорошего поместья? — А откуда ему было взяться — отец родился и жил в Англии, работал врачом, изучал болезни легких. В Россию он приехал по приглашению князя Зарецкого, весьма состоятельного человека, страдавшего от чахотки. Отец лечил его несколько лет, привык к этой стране, открыл свой кабинет, взял ученика и в итоге не захотел уезжать. Учеником, кстати, был как раз доктор Йегер, и вышло так, что он женился на старшей дочери князя, приданным которой было родовое поместье Зарецких с обширными угодьями, а мой отец взял в жены ее младшую сестру, получив от князя эти земли и сотню крестьян. Дома здесь не было, так что отцу пришлось строить его самому. Ну как, стало более понятно? — Стало понятно, что старший Йегер был такой же ушлой скотиной, как и его сынок, — хмыкнул Леви, — Как-никак, увел у твоего отца богатую невесту. — Не думаю, что ты прав, — хмуро откликнулся Эрвин, — У отца был свой капитал и недвижимость в Лондоне, которую он впоследствии продал, так что в деньгах он не нуждался. Все же, Леви, люди женятся не только из корыстных побуждений. А Григория Ивановича отец до последних дней считал своим близким другом — тот помог ему открыть больницу неподалеку от нашего имения и вместе с ним лечил крестьян от чахотки, от которой в итоге умерла вторая жена Йегера, а затем и мой отец. — Выходит, оба покойных доктора оказались сапожниками без сапог, — цинично выдал Леви, в чем сразу же раскаялся, услышав, как за его спиной глубоко вздохнул Эрвин. Еще тяжелее на сердце ему стало от того, что их путь подошел к концу, и разговор оборвался именно на этой глупой фразе. Въехав во двор, Смит первым соскочил с коня, и в ту же секунду из-за дома со звонким лаем выбежали две белые борзые в рыжих пятнах. Они явно неслись к Эрвину, так что Леви спешно спрыгнул с коня и машинально нащупал за поясом свой кинжал, как вдруг Смит раскинул руки и шагнул навстречу собакам. Борзые, визжа от восторга, ускорили бег и чуть не сбили барина с ног. Встав на задние лапы, они принялись облизывать его лицо, продолжая скулить так радостно, будто не видели хозяина целую вечность. Тот, в свою очередь, обнимал их и гладил по длинным мордам, посмеиваясь и бормоча ласковые слова. Досадуя на себя за излишнюю пугливость, Леви мрачно отметил, что сейчас уступает в росте даже этим псинам, но долго размышлять об этом он не стал — его внимание привлекла выбежавшая из барского дома темноволосая девчонка с небрежной косой. На ней был льняной сарафан и заляпанный передник, о который она на ходу вытирала испачканные в тесте руки. На ее щеках остались следы муки — девица явно выскочила из кухни. Она кинулась к Эрвину, сердито крича на собак: — Бублик, Баранка, а ну, отстаньте от барина, нахалы шерстяные! Кыш, кыш! — Ну-ну, Саша, не ругайся на них, — добродушно обратился к ней Смит, продолжая наглаживать борзых, — Они просто счастливы меня видеть. — Может, я тоже счастлива вас видеть, но это же не повод орать на всю слободу и лицо вам вылизывать, — продолжала ворчать девчонка. — Еще чего удумала, бесстыдница, — послышалось со стороны дома. Из открытого окна на первом этаже выглянул кудрявый светленький парнишка, тоже весь в муке, — Как тебе не совестно такие вещи говорить при живом-то женихе! — Да я шучу, Николушка, — рассмеялась Саша и, подойдя к окну, чмокнула парня в щеку, мгновенно его смутив, — Барин у нас, конечно, хорош, но ты лучше! — Обидно, однако, — крикнул им Эрвин, наконец отлипнув от собак, и добавил, указывая на цыгана, — Я не один вернулся, кстати. Это наш новый конюх, Леви. Саша, покажи ему, что у нас тут как, и подготовь правый флигель, он будет жить там. — Хорошо, барин, — удивленно ответила девчонка, у которой на лице было написано, что слова Смита вызвали у нее тысячу вопросов, но она сдержалась и не стала их задавать. — А ты Пегаса расседлай и бока ему вычисти. Сено у него есть, а вот воду лучше сменить. Все понял? — обратился Эрвин к Леви. Тот кивнул, уловив ощутимый холод в тоне барина, и печально глянул ему вслед, поскольку Смит направился в дом. К Леви, тем временем, подошла Саша. Собаки тут же прильнули к ней и принялись слизывать остатки теста с ее рук. — Вот оглоеды, щекотно же! — захихикала она, но мешать им не стала, а с интересом глянула на Леви, который наблюдал за этой сценой с непреодолимым желанием вымыть ей руки, — Ты что, цыган? — бесцеремонно спросила девчонка. — А тебя что-то не устраивает? — огрызнулся он. — Матерь божья, еще и грубиян, — надулась Саша, — И на кой ляд тебя барин приволок, надо же, чего выдумал — цыгана брать в конюхи! Мог бы и кого из деревни попросить. Непохоже это на него — наш-то барин, поди, не соседский — дурью не мается. Еще и в своем доме тебя селит… Чудно, право слово! — А где я должен жить, по-твоему? — резко спросил Леви, начиная злиться на болтливую девчонку. — Да хоть в деревне, как мы, — неуверенно пробормотала она. — Как так? Вы же дворня, — удивился Леви. — Да у нас до деревни меньше часа на телеге ехать, мы ввечеру уезжаем, а наутро возвращаемся в поместье работать. Барин хочет, чтоб его люди в своих домах жили, — пожала плечами Саша, явно не считавшая это странным, — Какая там дворня — Никола мой да я, вот и все. Он кашеварит, я по дому работу делаю, а больше барину ничего и не надо. Конем он сам занимался, садовник приходит раз в неделю, а псарню барин распродал — не нравится ему охота. Этих двоих он только по доброте душевной и оставил, моим уговорам поддался. Да он и сам их обожает, оболтусов моих сдобных, — засюсюкала она, целуя борзых в мокрые носы. — А имена дурацкие ты сама им дала? — поинтересовался Леви, брезгливо скривившись при виде лобзаний с собаками. Девчонка кивнула, и он не удержался от легкого подкола, — Что, так поесть любишь? — Да, люблю и горжусь этим, — сердито буркнула Саша, — Чего это ты меня попрекать вздумал? И вообще, пойдем уже, барин велел тебе все показать. На то, чтобы осмотреть усадьбу, потребовалось меньше получаса. Следуя за быстро шагающей вперед Сашей, Леви мельком глянул на молодой фруктовый сад, простой колодец, маленькую беседку, выкрашенную в белый цвет, и обширный цветник под окнами дома. Территория оказалась очень ухоженной, по ровным дорожкам, скошенной траве и отсутствию грязи и сорняков было понятно, что хозяин любит порядок. От дороги усадьбу скрывал невысокий, но крепкий забор и тополиная аллея. Тенистый двор казался тихим и чистым. Войдя в конюшню, на которой заканчивалось знакомство с поместьем, Леви убедился, что и там дела обстоят наилучшим образом. Помимо Пегаса, в стойлах стояли еще три лошади — две гнедые и одна вороная. Все они выглядели здоровыми и умиротворенно жевали сено, изредка помахивая подстриженными хвостами. Денник Пегаса был самым просторным, накануне в нем явно тщательно убрались, так что Леви оставалось лишь выполнить поручения Смита, что он и сделал. Конь спокойно подпустил его к себе и со скучающим видом терпел все процедуры, пока рядом ошивались принюхивающиеся к чужаку борзые с ужасно глупыми, но все же забавным кличками. Закончив дела и не зная, куда себя девать, Леви просто сел на пороге конюшни и незаметно для себя самого тихонько задремал. Разбудили его уезжающие в деревню Саша с Николой. Прощаясь с ними, Леви хотел спросить, где барин, но не стал, так как счел свой вопрос неуместным. Наверняка, тот был в доме и занимался своими господскими делами, как и положено человеку его статуса. Стараясь не думать об Эрвине, Леви поужинал куском мясного пирога, который ему перед отъездом вынесла Саша, набрал из колодца воды, быстро вымылся и пошел во флигель, где всю ночь промучился от бессонницы, под утро покинув свою уютную клетку. Теперь он стоял в дверях конюшни и смотрел в одно из окон второго этажа, освещенное тусклым светом свечи. Смита было не видно, но Леви не сомневался, что он там. Гром, прежде звучавший вдалеке, с каждым разом подбирался все ближе, и вскоре тяжелые дождевые капли начали падать на пожухлую траву у ног Леви и деликатно стучать в окно Эрвина, будто приглашая его выйти наружу. Тот, казалось, не слушал, и дождь, теряя терпение, стал настойчивее и забарабанил по стеклу изо всех сил. Леви протянул руку навстречу прохладному ливню и вспомнил, как они с Микасой, будучи детьми, любили стоять под дождем, промокая насквозь и ловя мимолетное ощущение близости к небесам. Повинуясь внезапному порыву, Леви скинул рубашку и вышел на самую середину двора, запрокинул голову и сомкнул веки, чувствуя, как липнут к плечам и лопаткам потяжелевшие от воды волосы. Он стоял под шумным потоком и хотел вновь стать мальчишкой, которого касается небо, но его отвлек негромкий шорох, прозвучавший совсем рядом. Леви открыл глаза и увидел прямо перед собой Эрвина, уже успевшего вымокнуть с ног до головы и глядящего на него не то робко, не то озорно, как ребенок, которого уже не в первый раз застают за излюбленной шалостью. Смит улыбался, а Леви смотрел на его мокрые приоткрытые губы и желал лишь одного — припасть к ним в долгом, медленном, живительном поцелуе. Усилием воли он заставил себя поднять глаза и встретиться с Эрвином взглядом. Тот вглядывался в лицо Леви так пристально, будто искал в нем что-то до крайности важное, в чем по-настоящему нуждался и что отчаянно надеялся найти. Но в тот момент, когда в глазах Смита промелькнуло выражение, похожее на внезапное озарение, кто-то ухватил его за руку и потащил в дом. Сквозь завесу дождя Леви разглядел высокую темноволосую женщину, которая громко кричала на Эрвина, виновато потупившегося и послушно бредущего за ней. Дверь за ними яростно захлопнулась, и Леви остался стоять на месте, один на один с совершенно диким одиночеством, которого прежде не смог бы даже вообразить.