Эсерка

      Зоя чувствовала себя не сказать, чтобы хорошо, однако назвать свое состояние плохим самочувствием девочка тоже не могла. Несмотря на то, что родители пришли к выводу, что она, все-таки, простудилась — Ася заметила некоторую красноту в горле дочери — Зоя не чувствовала себя простуженной.       Некоторое осуждение действиями сына выразила и Александра Витальевна.       — Севастьян, — произнесла женщина. — Как же плохо на тебя повлияла служба… Как мы тебя воспитывали с папой? Словом. Отец один-единственный раз в жизни поднял на тебя руку и то, когда могло здесь сгореть вообще все. Чудом не сгорело. А как ты воспитываешь своих детей, взять ту же Зою? Твоя дочь лежит с температурой от нервов.       — Мама, Зоя простудилась, — ответил Севастьян. — Это неудивительно: если искупаться в такую погоду в одежде, а потом идти в ней же домой, любой простудится. Диме просто повезло чуть больше. Кроме того, вы же сами сказали: отец один-единственный раз поднял на меня руку. Так за что? За форменное безобразие. А сколько таких форменных безобразий в своей жизни устроила Зоя?       — Ни тебя, Севастьян, ни твою покойную сестру, которая училась слишком по-разному, за оценки не били, — сказала Александра Витальевна. — Да, отец перегибал, слишком перегибал с теми же оценками по поведению, но и на Зою он поднял руку дважды.       — Отец так перегибал, что Зоя бегала раздетая через окно в дом чужого мужчины на ночь, — уточнил Севастьян. — Зато не бил. Словом доводил. Я тоже умею словом доводить, но мне как-то жаль детей. Доводить словом — это занятие для жандармерии.       — Пожалей своих детей, Севастьян, — произнесла Александра Витальевна. — Может быть, они потому и врали Асе, потому что хотели хоть как-то найти выход из этой ситуации.       Севастьян промолчал. Поразмышляв какое-то время, мужчина подошел к супруге.       — Агнесса, — произнес Севастьян. — Раз все вокруг твердят, что я не жалею своих детей, что у меня слишком тяжелая рука, то что я могу сказать? Воспитывайте детей вы. Словом, не словом — решайте сами. Я не желаю быть причиной бед своих же детей.       — У вас, Севастьян Михайлович, и вправду слишком тяжелая рука, — подтвердила Ася. — Мой печальный жизненный опыт только подтверждает это. Кто только ни пытался меня вразумить в своей жизни… Отец, Геллер, вы, Гинце, — Ася невольно вздрогнула на последнем слове, — но скажу с уверенностью: тогда, в лесу, вы меня отделали примерно так же, как тогда, добрые люди на Сахалине. Так давайте же не будем сравнивать добрых людей с царской каторги и любящего мужа и отца. Первым… Я бы не сказала, что можно, но их должность обязывала. Второму уж точно нельзя.       Севастьяна несколько покоробило сравнение с жандармами с каторги. Немного помолчав, мужчина сказал:       — Тем более, не желаю быть причиной бед моих детей. Подобие Сахалинской каторги устраивать дома тоже не намерен.       Зоя стояла возле полок со старыми бумагами и неторопливо их перебирала.       — Тетин дневник! — чуть обрадованно произнесла девочка.       Пролистав его и увидев, что и ее покойная тетка училась неидеально, Зоя сказала:       — Да все, Димка, так учатся. Не бывает круглых отличников. А если и бывают, то у них потом что-то другое квадратное. Потому что они его от стула не отрывают.       Девочка рассмеялась, убрала дневник на место, а потом, взяв еще одну бумагу, обрадованно крикнула брату, который отвернулся, чтобы посмотреть в окно:       — Димка! Смотри, что-то мамино!       Дима отошел от окна и заглянул через плечо сестры.       — Да, почерк мамы, — произнес мальчик. — Красивый, не то, что у тебя.       — У тебя тоже никогда не было одних пятерок по чистописанию, так что молчи, — сходу ответила Зоя. — А я еще научусь.       Разглядывая листы бумаги, которые были написаны практически идеальным почерком с завитушками, Зоя начала читать вслух где-то с середины:       — …принципы свободы, равенства, братства, провозглашенные еще Максимильеном Робеспьером и утвержденные Исполнительным Комитетом «Народной воли»…       — Чепуха какая-то, — сказала Зоя, остановившись. — Какая-то чепушина.       — Надо читать дальше, — чуть заинтересовался Дима. — Тут же не просто так имя Робеспьера упомянуто, значит, что-то важное, интересное. Про царя, наверное.       — …избавить народ от гнета царской власти… — Зоя мотнула головой. — Дима, да здесь такая ересь написана, что лет на двадцать каторжных работ потянет. Может, не будем читать? Папа рассердится, если узнает, еще раз побьет…       — Не читай, Зойка, раз ты такая трусиха, — сразу же ответил Дима. — А я дочитаю.       — …необходимо отнять власть у правительства и передать ее Учредительному собранию, как и было задекларировано Николаем Морозовым. Но ни трагическая судьба борца за счастье народа, заживо похороненного в Шлиссельбургской крепости, ни первой и единственной женщины [1], казненной наравне с мужчинами, не может остановить нас в нужном деле, — прочитал вслух Дима.       — А что это за женщина и за что ее казнили? — спросила Зоя.       — Преступница какая-то, — предположил мальчик.       — Тогда почему здесь написано, что ее судьба не должна никого останавливать? — недоуменно произнесла Зоя.       — Ты бы лучше на словесности такие глубокие вопросы задавала, — ответил Дима. — Не знаю.       — Живых не хоронят, — сказала Зоя. — Здесь тоже какая-то ошибка. Написано же, что Николая Морозова похоронили заживо.       — Может, ошиблись? — предположил Дима. — Как Гоголь когда-то к слову говорил.       — Мне эта ерунда не нравится, — произнесла Зоя. — Про каких-то мертвяков пишут. Не хочу читать такое.       — И не будем, — согласился Дима — столь пафосный стиль речи начал наводить на мальчика скуку.       Программа была убрана к остальным документам. Перебрав еще немного листов бумаги, не представляющих никакого интереса, Зоя задумчиво спросила:       — Но зачем его живого похоронили?       Не обращая внимания на брата, который попытался на ходу сочинить легенду о покойнике, которого специально похоронили заживо, во время сна, а потом он вылез из гроба, раскопал землю и задушил голыми руками своих обидчиков, девочка спустилась вниз.       — Мама! — окликнула Зоя.       Ася обернулась на зов дочери.       — Тебя снова выдерут, а потом еще и меня, заодно, — прошептал Дима, но Зоя не обратила внимания на слова брата.       — Мама, я хотела узнать, а почему Николая Морозова похоронили заживо, — произнесла Зоя. — Кто это сделал? Зачем?       Ася выронила из рук газету, которую хотела убрать со стола.       — Зоя, садись, поговорим, — достаточно спокойно, ничем не выдавая волнения, ответила Ася.       Собрав всю волю в кулак, девочка села на край дивана.       — Откуда ты узнала про Николая Морозова? — спросила Ася.       Дима, спрятавшись за дверным косяком, потихоньку показал сестре кулак.       — Мы с Димой играли на чердаке и я случайно увидела лист бумаги, — ответила Зоя. — Где было написано и про то, что Николая Морозова похоронили заживо, и то, что на единственную женщину-преступницу в стране нужно равняться. Это же так странно: почему на преступницу нужно равняться? И как такое возможно, почему человека похоронили живым?       «Вот, значит, куда унесли птички ту самую версию программы», — подумала Ася. Помедлив пару минут, женщина ответила. — Зоя, про Николая Морозова была метафора. Этот человек сейчас находится в Шлиссельбургской крепости, которая сравнивается с гробом: там нет ничего, кроме четырех стен и читать не позволено ничего, кроме Библии. Которую, как ты сама прекрасно понимаешь, не почитаешь — это не та книга, которую берут для интересного времяпрепровождения. А что касается женщины, то она, Софья Перовская, вместе с мужчинами боролась против самодержавия и точно так же, как и мужчины, была казнена.       — А почему тогда на нее стоит равняться? — спросила Зоя.       — Потому что, во-первых, эта женщина не просто трепала языком, что равна мужчине, как делают некоторые, — Ася чуть усмехнулась, подумав и о себе. — Но и пошла дальше, доказала все делом. Точно так же участвовала в подготовке цареубийства, когда главного организатора арестовали, то лично взяла на себя всю организацию. Ты только подумай, Зоя: женщина, куда младше меня, смогла взять на себя такую ответственность и довести дело до конца.       «Всего на три года была старше меня, когда мы с Севастьяном на Сахалин отправились, — подумала Ася. — А смогла бы я все так хорошо организовать? Большой вопрос».       — А во-вторых, Зоя, сам факт того, что человек решился на столь смелый шаг и, что самое главное, довел его до конца, ясно дело, что все тщательно продумав, — продолжила женщина и подумала. — «А не как Володя. Взял да испоганил такую хорошую программу!» — Ася вздохнула, — это, Зойка, тоже достойно уважения. И мысль такая: ни трагическая гибель одной, ни, по сути, гражданская смерть второго не должны останавливать людей, которые хотят заняться нужным делом.       Зоя кивнула. Вроде бы, все было достаточно понятно: два человека все продумали, потом сделали, а потом столкнулись с нежеланными для себя последствиями.       — Но ты же понимаешь, Зоя, что это — крамола, так говорить вслух нельзя, — продолжила Ася. — Как я уже не раз говорила, далеко не все можно говорить везде.       — Да, мама, понимаю, — ответила Зоя.       «Например, ‘’Долю’’ неразумно читать для жандармерии — эти стихи им на службе надоели», — подумала девочка.       — И гимназия — не место для крамолы, как бы ни относилась к тебе хорошо Анна Ильинична, как бы ни была она добрым человеком, за такое она точно поведет к Елене Игнатьевне, — добавила Ася.       — А Елена Игнатьевна предложит Анне Ильиничне выдрать за такое, она откажется, поэтому все перепоручат дворнику, — уточнила Зоя.       «А что-то не меняется, — подумала Ася. — Почти не меняется».       Решив, что есть смысл уточнить, что произошло в гимназии уже в годы учебы дочери, женщина спросила:       — А что, Зоя, происходило у вас? И почему ты об этом не рассказывала?       — Да как-то не знаю, мама, не было повода, — чуть растерянно ответила Зоя. — Девочки хотели пойти на собрание, где ругают царя, я отказалась. А потом они попались Анне Ильиничне, она сообщила обо всем Елене Игнатьевне.       — И правильно, Зоя, что отказалась, — облегченно выдохнула Ася. — Не стоит ходить по всяким сомнительным местам.       «В приличное вы все равно не попадете, а только ругаться с инспектрисой да попадать в поле зрения жандармерии — оно никому не надо», — мысленно добавила женщина.       Вернувшись в детскую, Зоя сказала брату:       — А мне мама все рассказала. Ты же, как последний трус, подслушивал из коридора.       — Да больно надо! — соврал Дима, который подслушивал из соседней комнаты. — Я вообще отсюда не выходил никуда, делать мне больше нечего.       — Трус, испугался, что снова получишь, на этот раз — от мамы! — подзадорила брата Зоя.       — Я просто не хотел волновать маму, она и без того разволновалась тогда из-за нас, из-за реки, — сходу ответил Дима. — Это хорошо, что ты ее не разволновала.       Девочка подошла к окну, немного посмотрела на улицу, повернула голову в сторону, чтобы глянуть, что творится во дворе, а потом вздохнула:       — На улицу идти как-то не хочется, а в картишки тоже не поиграть — у мамы посидела, еще и здесь не смогу…       — Кроме картишек ничем не интересуешься, — подзадорил сестру Дима.       — А ты кроме плаваний на чем попало ничем не интересуешься, — ответила Зоя. — Зато за картишки ничего не бывает, это совершенно не опасно, а за все твои плавания нас наказывают…       — Картишки — это скучно, — сказал Дима. — А плавания — весело. Я понял, в чем была наша ошибка: нужно было у берега подготовить хорошую льдину. Большую, крепкую, прочную. И на ней мы бы уже спокойно поплыли. Через недельку можно будет снова попробовать.       — Ты слышал, что мама говорила? — чуть переврала слова Аси Зоя. — Синяки никогда не сойдут. Если будем так жить.       — Только кисейные барышни могут переживать из-за синяков, — ответил Дима. — Да еще и там, где их не видно.       — Утонуть можно, — вздохнула Зоя — страх воды из-за последнего инцидента не усилился, но и никуда не пропал.       — Я тебе, дурехе, говорю: нужно у берега подготовить хорошую крепкую льдину и только потом на ней плыть, — сказал мальчик. — И мы пустимся в увлекательное путешествие!       — Эх, хочется-то путешествовать, хочется… — вздохнула Зоя. — Хорошо, безопасно…       Мысли о возможном недовольстве родителей были затменены красивыми пейзажами, которые должны были открываться с середины реки.       «Надо будет попробовать, но только безопасно», — подумала девочка. [1] Софья Перовская