Эсерка

      Ася, не веря своим глазам, шла домой.       «Беременная? — думала женщина. — В свои… Сколько ей там лет?»       С некоторым трудом подсчитав возраст бывшей классной дамы, Ася обомлела.       — Пятьдесят пять лет? — прошептала женщина. — Нет, это невозможно. Это противоестественно. Это еще более дико, нежели Зойку хотели в четырнадцать лет сплавить замуж за старика…       Однако практически сразу же в голову пришла другая мысль:       «А, может быть, мне просто все показалось. Так же бывает: думаешь одно, на самом деле будет совсем другое».       Решив, что не стоит пускать сплетню о том, что ее не касается, Ася сменила тему размышлений на другую, более животрепещущую: что делать с успеваемостью дочери.       Успеваемость Зои и вправду была не самой лучшей, и это касалось именно чистописания. Чуть более придирчиво оглядывая оценки дочери, Ася замечала, что они разные и, можно сказать, слишком разные. Пролистав дневник Зои и выписав на бумажку все-все оценки по чистописанию за эту четверть, Ася увидела и пятерки, и два нуля.       «С нулями-то можно и опять на двойку научиться, — подумала женщина. — И на второй год можно остаться. Так-то по возрасту не сказать, чтобы слишком страшно, можно и еще раз одно и то же поучить, но как-то обидно, что ли. Да той же Зойке обидно будет…»       Следующим на ум пришел вчерашний разговор с дочерью. Как можно спокойнее сказав о том, что оценки можно иметь любые, но важно, чтобы итоговая была не ниже тройки, Ася заметила, что дочь готова расплакаться.       — Зоя, в чем дело? — спросила Ася.       — Мама, а если у меня опять будет двойка за четверть, папа опять меня накажет? — вздохнула Зоя.       Ася чуть растерялась.       — Не надо загадывать наперед о плохом, Зоя, — ответила женщина. — Старайся. Пятерок больше получай, чтобы дать себе какой-то запас на плохие оценки.       — А если я не смогу? — спросила Зоя.       — Тогда и будет видно, я будущее предсказывать не умею, — обтекаемо ответила Ася.       Мало представляя, что и вправду будет в случае еще одной двойки за четверть, с учетом того, что они говорили с Севастьяном, что поднимать руку и на детей нельзя, женщина попыталась как можно удачнее обойти эту туманную даже для себя тему.       «Да ладно, научится как-нибудь на тройку, главное, что когда не переживает, писать неплохо может — уже хорошо», — подумала Ася.       Эльвира Марковна стояла у окна гостиной, смотря вдаль, вытирая тихо бегущие по щекам слезы и даже не замечая снегопада, который мел куда сильнее, нежели даже час назад. В голове женщины было слишком много мыслей.       — Сирот жалко, — одними губами прошептала Эльвира Марковна. — Раз прямо говорят, что можно не любить, лишь бы не обижать, значит, дело и вправду плохо… Константин о наследнике как-то мечтал… Но ведь уже поздновато… Да и со мной, кто знает, что творится…       Когда месяца четыре назад у Эльвиры Марковны пропали регулы, женщина совершенно не удивилась, посчитав, что это — закономерный итог, с учетом возраста. Однако когда немного изменилась фигура, в голове были две мысли: что это беременность и что это не беременность.       Константин Алексеевич, узнав об известии, немало обрадовался, поспешив уверить супругу, что это именно беременность, а врач, оставшись с женщиной наедине, произнес:       — Мадам, не хочу скрывать от вас правду: это может быть и другое образование. Которое вам не нужно… Да и если это беременность, то по возрасту как-то поздновато. Для вас же опасно будет. Поэтому если хотите — я могу и спицей ткнуть. Продезинфецированной, разумеется. Вы подумайте, от пары дней ничего особенно не изменится.       Эльвира Марковна растерялась. Да, рожать ребенка было страшно, однако рисковать и принимать пусть даже помощь врача было еще страшнее. В голове пронеслись рассказы о походах к бабке и всем последствиям, которые были после этого, причем последствие, в котором едва живую женщину увозили в больницу, было одним из лучших.       — Из тех, кого я знаю, слишком много людей после веретена или спицы отправлялись на высший суд держать ответ за свои деяния, — подумав, ответила Эльвира Марковна.       — Я не уговариваю, не подумайте неправильно, — сказал врач. — Но рисков у вас, если захотите родить, будет ничуть не меньше.       «Как говорила мать в свое время: не хочешь рожать — не искушай судьбу, — пронеслось в голове женщины. — Надо было мануфактуру покупать».       В следующий визит, назначенный будто для того, чтобы попробовать прослушать сердцебиение плода, хотя это было преждевременным и явно невозможным, оставшись наедине с врачом, Эльвира Марковна сказала:       — Если беременна, буду рожать. Если не беременна… Значит, не буду. Другой вариант не подойдет, боюсь.       — Ваше решение, — ответил врач.       Константин Алексеевич, придя домой, увидел супругу, стоящую возле окна в слезах.       — Эльвира Марковна, что случилось? — спросил мужчина.       — Известие принесли, — вздохнула Эльвира Марковна. — У одной женщины сироты остались. Жаль бедных…       Вытерев слезы, Эльвира Марковна продолжила:       — Помните, Константин Алексеевич, мы с вами несколько раз сирот обсуждали, но так до приюта и не доехали. Видно, это тот случай, когда уж точно отказываться не стоит. Другого, более подходящего случая, уже не будет.       «В конце концов, если что-то со мной случится — просто на одну больше няню наймешь да воспитаешь, — подумала женщина. — А в семь лет можно и в кадетский корпус отдать, а если девочку — то в тот же институт благородных девиц».       — Сколько лет? — спросил Константин Алексеевич. — Сколько человек, двое, трое, четверо?       — Двое, — ответила Эльвира Марковна. — Просто… Константин Алексеевич, еще одна сложность есть… Та женщина, она не умерла. Она осуждена, отправится на каторгу. И кто знает, вдруг, спустя годы, она захочет увидеть своих детей или забрать их обратно?       — А если у нее спросить? — предложил Константин Алексеевич. — Поговорить, узнать все из первых уст, как говорится.       На следующий день Константин Алексеевич вместе с супругой направился в жандармерию.       — Евдокия Ивановна, — начал мужчина. — Я бы хотел узнать такой вопрос. Когда вы искупите грех перед Отечеством, вернетесь обратно в город, наверное, вы захотите забрать детей обратно?       Едва не передернувшись от слов «искупить грех перед Отечеством», но сдержав себя и постаравшись не подать вида, что ей мерзко слышать такие слова, Дуся ответила:       — Если дадите слово воспитать, будто своих, то не буду просить обратно. Может, приду пару раз, посмотреть, как живут, представлюсь дальней-предальней родственницей, седьмой водой на киселе, а могу и не приходить. Хотя Никитке придется как-то объяснять, где мама, он уже большой.       — А можно узнать отчество? — спросил Константин Алексеевич. — И Никиты, и второго ребенка.       — Жандармович, — съязвила Евдокия. — Не знаю отчества, потому что имя отца с уверенностью не назову. Захотите — свое дадите, не захотите — пусть Иванович будет, как и я.       — А второго ребенка как бы хотели назвать? — спросил Константин Алексеевич.       — Если вы и вправду хотите взять и воспитать, будто своих, можете сами придумать, — ответила Дуся. — Никитку мне Никиткой назвала товарка. Потому что на ее брата был слишком похож. Я его месяца два называла не иначе, как малой.       Константин Алексеевич опешил от подобного ответа. Тем временем Дуся продолжила:       — Для меня они по значимости… Чуть выше котят. Разница только в том, что с котятами никто не церемонится, а человечьих детей мне стало как-то жалко, что ли. Новые люди, наше будущее, все-таки.       «Если не воспитаете монархистами, — мысленно добавила Дуся. — Хотя монархистами можно и в приюте воспитать. Зато уж точно не помрут и жратвы будет вдосталь».       — Евдокия Ивановна, я даю вам честное слово дворянина, что воспитаю этих детей как своих, — произнес Константин Алексеевич. — Достойно воспитаю. Дам свою фамилию и отчество.       Сдержавшись, чтобы не съязвить относительно честного слова дворянина, Дуся ответила:       — Благодарствую.       По дороге домой Константин Алексеевич чуть растерянно сказал супруге:       — Эльвира Марковна, я не понимаю, как так можно жить… Нет, я не осуждаю, я не знаю всех обстоятельств, но… Чуть выше котят, жандармович, товарка Никиткой назвала… Может, оно для них и к лучшему будет…       — Как называться детям будете, Константин Алексеевич? — спросила Эльвира Марковна.       — Папой, — ответил мужчина. — Когда придет время, нужно будет заняться вопросами усыновления. С полными правами. Четыре года — это же еще совсем малютка, кто знает, может, он мать и не вспомнит…       — Все может быть, — вздохнула Эльвира Марковна.       Тем временем, Дуся, с некоторым облегчением вздохнув, что оставляет детей приличным людям, сказала, глядя на живот:       — Тебя вырастят нормально, жратвы будет вдоволь. Надеюсь, ты не опаскудишься среди таких людей и будешь человеком, достойным своей матери, которая даже на сносях думала о народе.