доктор

Роберт и правда выжил, но в больницу его не вернули. Вилсон распорядился, чтобы отца перевели в другую больницу в соседнем штате. Пусть всё и было выставлено как забота о здоровье отца и телевидение активно обсасывало эту тему, главные действующие лица понимали, что это не так. Скоро начнётся предвыборная гонка, а Вилсону не нужны те, кто мог его скомпрометировать. Союз думал об этом и его брала злость. Снова Вилсон творил ужасные вещи и оставался безнаказанным. Теперь – доктор уверен – Роберт не доживёт и до семидесяти и умрёт в ближайшие два года! Очень уж не нравится сыну отец... да и дочь ему очень не нравилась, чего греха таить! Союз вздрогнул: эта тема была запретной даже для него самого, а в больнице об этом старались не говорить. Теперь же он сам поднял больную тему и сам же осадил себя. Нужно было делать дела, дела, дела, но доктор опускается в своё кресло и устало закрывает глаза. Стоило помассировать виски, успокоиться, как делал он своим пациентам, но сейчас мысли вертелись и вертелись, не давая покоя. Его могли позвать медсёстры, если пациенту станет плохо, но вместо этого его... *** ... позвали к главврачу, что было странно, по городскому телефону. Раньше Балдер сам приходил, а сейчас... значит, кто-то из посторонних был в кабинете. Может, это была налоговая, может, это был шериф (тогда ещё старый и безучастный ко всему дядька) или ещё кто. В эту больницу всегда кто-нибудь да приходил. Союз входит в кабинет, прежде уведомив о своём приходе, и встречается взглядом с Балдером. Тот чем-то озабочен, но успевает улыбнуться своему коллеге, пока гость мирно пьёт кофе. И прежде, чем Союз или Балдер успевают хоть слово произнести, гость выдает: – Смит Вилсон. Будем знакомы, доктор СССР. Союз вдруг ощутил холодок по коже, когда Вилсон взглянул на него. Надменность в его голосе была бы не так заметна, если бы не эти светлые глаза, что смотрели чересчур оценивающе. Словно сравнивали двух врачей между собой, ожидая их схватки. Союзу это не понравилось, но он промолчал. – Значит так, – нарушил Балдер устоявшуюся тишину и взглянул на Союза. – Дочь мистера Смита... как её зовут, простите? – Крис, – с каким-то пренебрежением произнёс Вилсон. – Вот, миссис Смит, Крис Смит, будет лечиться у нас. Вы станете её лечащим врачом, а историю возьмёте из архива, хорошо? Балдер был, кажется, совсем напряжен, чтобы думать, ведь Союз хорошо знал свою работу и мог достать всё необходимое без посторонней помощи. Зачем говорить это ему лично? Хочет выглядеть в лучшем свете перед мистером Смитом? Но мысли он оставил при себе и лишь кивнул: – Хорошо. – Спасибо, вы свободны. – Погодите, – вдруг вмешался Вилсон и поднялся со своего места. – Хочу Вам кое-что сказать. Он подошёл к Союзу и вложил его руку в свою, поменьше, после чего сжал. Рукопожатие казалось односторонним, но доктор вдруг понял: рука Смита плохо лежит в его ладони. Словно она была потной и выскальзывала. Точно, она была скользкой. – Так что Вы хотели сказать? – спросил Союз, чувствуя себя не в своей тарелке. – Ничего особенного. Позаботьтесь о моей дочери и я отблагодарю Вас и вашу больницу. Запомнили? Союз слегка кивнул, хотя не хотел этого. – Тогда до свидания, – Смит легко вытянул свою руку и, кажется, испытывал немалое облегчение. – Надеюсь, моя дочь не доставит Вам проблем. – Не переживайте. До свидания. Союз развернулся и вышел. А в голове всё вертелось скользкий, скользкий, скользкий. ... В тот же вечер он встретился со своей пациенткой. То была девочка лет 12, чьи тёмные волосы волнами спускались с плеч. Союз отметил, что платье было хорошо подобрано по фигуре и не висело на ребёнке тряпицей. По крайней мере, он мог сказать, что на ней следили, а взгляд, с которым она его встретила, мог выдержать не каждый: это был взгляд уязвленной натуры, которую очень серьёзно обидели. Она стояла посреди комнаты, держа свой портфель, и пристально осматривалась. Союза позабавила её манера ходить только по белой плитке (это была единственная палата с черно-белой плиткой, ведь в остальных был постелен линолеум), пока она устраивалась. Только тогда, когда девочка закончила с осмотром, он произнёс: – Здравствуйте. Я Ваш врач, СССР, будем знакомы. Кажется, девочка не оценила его дружелюбия. – Здравствуй. У вас всегда такая грязь вокруг? – начала свою тираду девочка, снова обходя палату. – Грязно, грязно, грязно! Никакой аккуратности. Ужасно, ужасно, ужасно. Позови санитарку, пусть уберёт. Союз стоял как громом поражённый: до того поведение девочки его удивило. Но вместо того, чтобы выполнять её просьбу (приказ), он закрыл дверь и загородил дверь. Девочка нахмурилась. – Это что ещё такое? – вскипела она. – Позови мне санитарку. Неужели это сложно? – Нет, это не сложно, – отозвался Союз. Его голос звучал спокойно. – Однако здесь Вам не отель, мисс. По Вашей просьбе никто не прибежит. Попробуйте взять вежливостью и тогда, может, что-то получится. Девочке снова не понравился ответ доктора. – Ты ужасный врач, если не ставишь пациента в приоритет, – вскипела она. – Я расскажу всё папе. – Твой папа многое может? – Да, он почти губернатор! – Но ты тоже почти дочка губернатора. Слова, вроде бы брошенные просто так, подействовали на удивление хорошо. Девочка опустила голову, может, снизила и себезначимость, и спросила уже мягче: – Вы мой доктор, да? – Да, – отозвался Союз. – И с этого дня я буду лечить Вас и часто беседовать. Завтраки, обеды и ужины Вам будут приносить (не как в отеле, но всё равно). И здесь есть некоторые правила. – Какие? – Обращаться ко всем на «Вы» и проявлять уважение к старшим. Вы согласны? – Да. Но хочу попросить взамен. – Слушаю. – Хочу, чтобы у меня каждый день было что-то сладкое. Сладкое, хорошо? Без него мне скучно. – Хорошо, я согласен. Отдыхайте. ... Прошло довольно много времени и простое желание Союза научить девочку уважению и привить ей банальное воспитание, переросло в нечто большее, когда между ними установились спокойные и не исчерпывающие себя отношения. Уровень их настолько возрос, что...

***

... однажды Крис оговорилась и назвала его «папой», но упрёка не последовало и Союз попросил девочку держать это в секрете. В тайне от всех она называла доктора «папой» и очень радовалась, когда он гладил её по голове. Любимые книги Крис – книги про отца и дочь, которые вместе преодолевали трудности и каждый день укрепляли семейные узы. Вот только книги, в которых была и мама, Крис старательно игнорировала и бралась перечитывать давно знакомые сюжеты. Союз понял: она никогда в жизни не видела свою маму. Жизнь Вилсона Смита и его дочери до сих пор была загадкой для доктора, который хотел докопаться до сути. И вот однажды, суть сама пришла к нему в руки. Крис позвала его требовательно и в этот раз без «пожалуйста, тётя медсестра», как обучил её Союз, а как обучил её Вилсон «эй, позови его сюда!». Сначала Союз думал не идти: девочка нагрубила медсестре и, кажется, совсем забыла правила приличия. Но с другой стороны Крис до этого была хорошенькой и воспитанной девочкой. Что же побудило её так раскричаться? Союз решил идти. Не успел он переступить порог, как Крис бросилась на него и сжала в своих объятиях. Доктор не удивился и хотел привычно улыбнуться, но тут вспомнил о поступке девочки и оставил губы плотно сомкнутыми. Крис, не заметив перемены в лице «папы», сама нахмурилась и потянула его к своей кровати. Союз молча шёл за ней. – Почему ты со мной не разговариваешь, папа? – возмутилась девочка, привычно усадив доктора на свою кровать и сев рядом. – Что я сделала? – А ты не знаешь? – спросил Союз и, увидев полное непонимание в глазах, вздохнул. – Ты снова вела себя невоспитанно. – А, с той тётей! Пап, но ведь я не виновата! Она не хотела меня слушать. – Может, она была занята? – Нет, она сидела. – А если она устала? Не думала? Крис смутилась. На её детском лице было написано всё и Союз читал её как открытую книгу. Ей и правда не пришло такое в голову, а сейчас она думала, как выкрутиться. Но доктор успел закрыть рот рукой, чтобы Крис поняла, что врать сейчас – нехорошо. – Хорошо, папа, – смиренно ответила она. – Я извинюсь перед тётей. – Правильно. И больше не забывай о воспитании, хорошо? – сказал Союз и достал из кармана леденец. Крис схватила его и привычным жестом положила в рот. Активно работая челюстью, девочка искрошила конфету в секунду и тут же проглотила её. Она показала «папе» пожелтевший язык и, когда он улыбнулся, она рассмеялась. – Так зачем я тебе нужен был? – спросил Союз, когда смех стих. – Я просто захотела тебя увидеть, – призналась она. – Здесь грустно и мало вещей. Вот дома у нас много вещей, но тоже грустно. Союз почувствовал, как какая-то деталь вот-вот станет на своё место, а потому решил подтолкнуть Крис. – Почему грустно? Неужели красивые вещички тебя не радуют? – Радуют! – твёрдо ответила она и спрятала глаза. – Но того «папу»... я его боюсь. Она прижалась к нему так близко, что Союз мог услышать, как по-заячьему бьётся её сердце. Крис доверчиво жалась к нему, а доктор приобнял её. И тогда, почувствовав в нём внимательного слушателя, она рассказала ему всё. Она рассказала о том, как однажды в дом пришла неизвестная женщина, а «папа» сказал (приказал) называть её мамой. Имя её было Коралин и Крис упорно называла её только по имени. Потом на свет появился её брат. Мальчик глупый и откровенно некрасивый; как таких можно любить? Брат только и делал, что слюнявился и плакал, а все вокруг восхищались им и люди с камерами постоянно кружили над ним, да и над ней тоже, может, чуть меньше. Но когда незнакомцы уезжали, всё становилось на свои места и они становились чужими друг другу. «Папа» был занят в кабинете, «мама» возилась с братом и всё на этом. Они ужинали, но было невкусно, соли не хватало постоянно, из-за чего «папа» ещё сильнее злился. «Мама» всегда подавала ему соль и клялась, что больше не забудет поставить на стол, и на следующий день забывала. Жизнь шла мирно, пока… Крис замолчала. Союз подумал, что девочка ему ничего не скажет, но та упрямо продолжала, точно бросая вызов слушателю. … пока брат не сделал глупость. Сначала он спокойно играл в своей кроватке; Крис сидела рядом и читала книгу. Осень, октябрь, наверное. Но вдруг что-то произошло с братом и тот вцепился в её волосы, потянув так, что выступили слёзы (Крис смахнула невидимую слезу, вспомнив). Она закричала и на крик пришёл «папа». Она ждала его защиты, его жалости и того, что он прижмёт её к себе и успокоит, как было это раньше (до того, как дома снова и снова не появлялись дяди, от которых пахло жжёными волосами – уточнила Крис. – Запах жжёных волос, пап. И дяди были грязные. Как заключённые, понимаешь? Много татуировок) . Но вместо этого «папа» накричал на обоих, после чего вышел из комнаты. Брату было всё равно, ведь он такой маленький, а ей стало обидно, ведь в общем он кричал именно на неё. Крис стало неприятно, что страдает только она, и ей пришло на ум страшное решение. Она взяла маленькую ручку брата в свою и, заложив её между перегородкой и нижним ящиком, ударила по кроватке. Перегородка ринулась вниз – и упала на пальцы брата. Крис крепче прижалась к Союзу, ища в нём спасение от воспоминаний. Ей слышался крик брата, она видела его слёзы и всё не могла забыть, как он тянулся к ней кровавыми маленькими пальчиками. Союз погладил её по спине. — Ты поступила ужасно, — произнёс он после некоторой паузы. – Тебе стоит перед ним извиниться и… извиниться перед его мамой. — Знаю, знаю! – со слезами в голосе произнесла Крис. – Я знаю! Я думала, что так смогу насолить ему… и правда насолила… «Папа» всегда говорил, чтобы я никогда не оставалась в долгу! — Мне кажется, что ты его неправильно поняла… — Нет! – возразила девочка. – Я видела, как он ударил вилкой Жанну, когда она забыла убрать ведро из прихожей! … Жанной звали служанку в доме Смита. Та проработала у них только две недели, после чего вынуждена была уехать. Конечно, ей простили недоработанные часы и не стали урезать зарплату, ведь Вилсон Смит так великодушен. Но это была ложь. Хорошо проработанная и аккуратно положенная в рот избирателю, чтобы он голосовал за своего любимого кандидата и был уверен в завтрашнем дне. Союз знал, что стоит ему покопаться, как найдётся тьма доказательств махинаций и белая шубка Вилсона слетит с него, как листва с деревьев в осень. Но доктор всё откладывал, ведь дочь Смита всё ещё была под его присмотром. Она много знала, много видела и была ужасно не выгодна отцу, как бы тот не пытался показать того на публику. Жить со своим двойником под одной крышей – настоящая мука. Союз мог только молиться, чтобы девочка как можно больше оставалась под его присмотром в больнице. Но однажды Балдер попросил выписать девочку, хотя до завершения лечения было ещё около года. На все вопросы Союза отвечал нехотя, точно бы его могли убить за лишнее слово. Крис забрали в тот же вечер и больше Союз её не видел. До него дошли слухи, что дочь Вилсона была отправлена учиться заграницу, ведь показывала такие высокие результаты, и доктору хотелось в это верить. Вилсон был способен на всё. Через пару дней к ним поступил Роберт. Будучи отцом уважаемого человека, он не требовал многого, а только просил не повышать на него голос. «Иначе не удержусь, расплачусь», — признается позднее он. Союз очень надеялся, что жизни Роберта и Крис не травмировала личность Вилсона, но это оказалось не так. Роберт порезал себе вены за день до того, как Крис вернулась домой пару лет назад. Сама Крис перед своим отъездом оставила доктору записку, в которой было всего две фразы: «Люблю тебя, папа. Хочу приехать к тебе снова!» Боже, это невыносимо терпеть!

***

... нет, его всё-таки позвали. Балдер. И опять по телефону. Тень подозрения легла на лицо Союза, но он не поверил, пошёл проверить лично. Не бывает же в жизни столько совпадений! Когда он вошёл в кабинет, его пробило ужасное дежавю: снова в кабинете был гость, снова он пил кофе, снова напряжённые взгляды. Дежавю накрыло его, как только он переступил порог, и не хотело отпускать. Но Союз выдержал, поздоровался. Сейчас первым заговорил Балдер: – Прошу тебя, мистер Смит снова пожаловал к нам. Балдер был всё таким же добрый дядькой, которым он всегда был для пациентов, но сейчас что-то изменилось в нём и холодная вежливость, с которой он говорил, придавала Союзу сил. Всё-таки он не один презирает этого Вилсона. Меж тем Вилсон кивнул. – Да, пожаловал, – сказал он. – И в этот раз с тем, что учадил мой отец. Мне ужасно стыдно за его поведение. Чёрт бы его побрал зачитываться этим Гюго на старости лет. Союз мысленно парировал: «Не читал он никакого Гюго. Пальчиковый театр любил, Шекспира. Ужасный сынок!» А Вилсон продолжал: – Тем не менее я хочу замять это дело. Мне бы не хотелось, чтобы все вокруг кричали о моём сумасшедшем папке. Прошу Вас, пусть это останется в тайне. – Это приравнивается к врачебной тайне, – произнёс Балдер. – Но Вы сами нарушили свою же просьбу, когда привели сюда журналистов. Теперь нам придётся иметь дело даже с полицией. – О, это из-за окна? – Именно из-за него. – Просто скажите, что во всём виноват сумасшедший Роберт Смит, – и дело с концом. В вашей же работе нет изъянов, верно? Вилсон произнёс это без обиняков, просто, как поздоровался, но что-то было в его поведении неправильно. Он стрелял наобум и тут же попадал в самое яблочко? Нет, всё нарочно. – А вообще, – продолжил Вилсон, – я имею маленькую власть среди полиции, так что с ней проблем не будет, будьте уверены. И я... – Значит ли это то, что подкупив нас полицией, Вы думаете, что мы так просто забудем Крис и Роберта? Вилсон вскочил, точно ошпаренный. На шее вздулись вены, а глаза налились кровью. Он пронзил доктора бешеным взглядом, тогда как тот молча выдержал его. – Вы что-то хотите сказать мне насчёт моего отца и дочери, доктор СССР? – членораздельно произнёс Вилсон. – Вы что-то имеете против меня? – Да, имею, – ответил Союз и снова выдержал тяжёлый взгляд. – Имею, но не располагаю доказательствами. Кажется, от этой фразы Вилсону полегчало. – Попробуйте найти доказательства, их просто не будет, ведь я чист. – Чистым не бывает даже ребёнок после рождения, а Вы... – Доктор СССР, довольно, – вдруг произнёс Вилсон, точно угадал игру, затеянную Союзом. – Мы же не хотим ссориться. Притом у меня нет претензий к Вам, а у Вас – ко мне. Всё замечательно. Давайте и впредь сохраним нашу дружбу. Сказав так, Смит взял свой портфель и, попрощавшись, вышел из кабинета, предварительно обменявшись с доктором взглядами. Когда дверь закрылась, Балдер выдохнул. – Зачем ты держишь руку под столом? Диктофон? – О, я только собрался его достать, но он, видимо, всё заметил и поспешил скрыться. Лишние интервью ему не нужны. Союз хмыкнул. – Точно. – Будь осторожен, – предостерёг Балдер. – Он настроен победить на выборах, но как только он победит, ты знаешь, он разнесёт нашу больницу. И твои истории он... – Уничтожит. Все до единой, даже если доказательств его вины там нет. – Зря ты в это ввязался. – Я соврал, когда сказал, что доказательств нет, – произнёс вдруг Союз. – Они есть. Вот здесь, – он указал на свою голову. – Ему придётся постараться, чтобы уничтожить меня. – Да как ты так влез в это... – Крис. – Точно. Она была тебе дочерью. Союз кивнул; больше говорить не хотелось. Балдер отпустил его, и он направился туда, где не бывал пару долгих лет.

***

Бывшая комната Крис совсем рядом с комнатой Третьего Рейха – напротив. А так никого. Роберт был последним долгожителем этой части больницы, ведь остальные пациенты были переведены повыше. После этого случая с окном. У Союза был собственный ключ от белой двери и потому он легко оказывается внутри. В комнате пахло сыростью. Здесь уже который год не убирались и пыль лежала на голом каркасе койки мёртвым слоем. Трубы, находящиеся под плиткой, изредка прорывало и сотня ног проходила по грязному полу. Но чаще всего здесь было пусто. Союз осторожно ступает по застывшим пыльным следам и думает, что снова играет с Крис в своеобразные «классики». Только сейчас никто не смеётся, когда он оступается, никто не кричит о своём выигрыше… Ещё один пыльный след на полу. Доктор ещё раз проходит по комнате, прежде чем покинуть её. Как бы не хотелось вернуть те времена и снова слышать детский смех, этого не произойдёт. Палату (не комнату, а палату), палату стоит отдать под нужды больницы. Союз думает об этом и не может попросить об исполнении своего решения. Точно позволь он заселить комнату, исчезнет образ Крис и доктор забудет о ней. Словно её никогда не существовало и не было всего того, что они пережили вместе. Покинув комнату, Союз выдыхает: всё-таки прошлое упорно хваталось за него, а сам он не мог не протянуть руки помощи. Но в отличие от прошлого, что крепко за него держалось и изредка путалось под ногами, было ещё настоящее, что требовало жить здесь и сейчас. Потому Союз оставляет свою маленькую пациентку, которая, должно быть, даже и не помнит его, и уходит в настоящее, уходит в палату напротив.

***

После того случая с... чем-то ужасным (мозг отчаянно не хотел вспоминать этот эпизод) доктор лишь раз заглянул в тридцать третью палату, на следующее утро, дабы убедиться, что с пациентом всё хорошо. И тому правда полегчало. Персонал больницы постарался, чтобы отмыть кровавые пятна как можно быстрее, потому на утро стена снова была белой. Рейху полегчало до того, что он сам осмелился заговорить с доктором и попросить отдать ему фетровых кукол Роберта. Союз ещё удивился, откуда о случае с Робертом будет помнить Рейх, который находился во время основного действа в панике? Тем не менее, он исполнил просьбу пациента, вверив ему кукол. Послать их истинному хозяину никак было нельзя, ведь после разговора в кабинете главврача, Вилсон запретил любые переписки с больницей. А так, они могли бы хотя бы порадовать кого-то. Как уже отмечалось, пациенту стало намного лучше, его перестало трясти, из глаз пропал запуганный огонёк и более не требовалось надевать смирительную рубашку. Как Союз не приходил в палату, Рейх постоянно сидел и складывал, перекладывал кукол, изредка шевеля губами, точно произнося их реплики. И сейчас произошло то же самое: доктор вошёл именно тогда, когда куклы уже были напялены на пальцы и началось действо. Рейх внимательно следил за каждой игрушкой и мимика его лица изменялась, стоило ему произнести реплику то одного, то другого персонажа. Союз поздоровался, а пациент поднял на него взгляд. – Как самочувствие? – спрашивает Союз, открывая историю. – Ничего не болит? – Нет, всё хорошо, – отзывается Рейх. Доктор заметил здоровый румянец на щеках пациента и несказанно этому обрадовался. – Ты обещал мне разговор с братом... помнишь? Союз кивнул. После того случая Рейх стал просто неузнаваем и весь персонал благодарил небеса за это. Доктор входил в их число. – Я наберу ему после обеда, хорошо? – спросил он, на что получил кивок. – А сейчас поделись со мной тем, чем ты занимаешься. Я же могу узнать? Казалось, пациент смутился, стоило доктору обратить внимание на его занятие. Румянец на щеках вспыхнул ещё ярче, а сам Рейх вжал голову в плечи. Союз терпеливо ждал. – Это куклы, что ты мне отдал, – начал Рейх, осмеливались. – И я ставлю спектакль... один, как ненормальный! Твою ж мать, я и правда псих! Вспышка агрессии не проходит так просто и куклы летят на пол. Вслед за ними спрыгивает с кровати и Рейх, чтобы начать давить кукол ногами, и причитать: «Я нормальный, нормальный, нормальный!» Пациент выхватывает ручку из рук доктора и бросает её в стену. Та отскакивает в сторону и падает рядом с куклами. Рейх ещё сильнее злится и хватает руками волосы, готовый их вырвать. Вдруг он чувствует на своих руках чужие ладони и на миг замирает. – Что произошло? – поинтересовался Союз. – Я не псих, не псих, не псих! – Верно, ты не «псих», – согласился Союз, убирая руки пациента с головы. – Но нам стоит это обсудить. Давай сядем на кровать, хорошо? Рейх нехотя подчиняется. – Всё равно я для тебя шизик, – хмурится он, не позволяя доктору отпустить его руки и записать что-то в историю. – Ты же врач, а я пациент в этой больнице. – Я врач, верно, – снова соглашается доктор. – И раз ты здесь, то нужно попробовать понять, почему ты здесь оказался. Хм... Давай так. Почему ты вскочил? – Потому что никто не играет в куклы, да ещё и в восемнадцать лет, а я ещё и один! Сразу же понятно, что у меня не все дома. – Это нормально. Люди любят занимать руки, когда мозг отдыхает. Кто-то читает, а кто-то играет в пальчиковый театр... Как бы ты охарактеризовал свои чувства, когда топтал кукол ногами? – Они мне были противны, но с другой стороны мне было их жалко. Тот старик их так любил, а значит они живые. Я когда-то читал, что люди, вкладывая много любви в вещь, делают её живой. Не буквально, конечно. – Ты так тоже считаешь? – Ну конечно! – воскликнул Рейх, оглаживая костяшки на руках доктора. – Скажешь, что это тоже нормально? – Да, это нормально, – подтвердил Союз. – Когда-нибудь твои эмоции тебе мешали? – О, постоянно. Когда брата не было дома, я ужасно тосковал и не мог найти себе места, не мог себя занять, а потому злился и что-нибудь да ломал. Вон, чуть не сломал твою ручку... Я всё ломаю, если честно. – Хорошо, ты можешь ломать вещи, можешь злиться. Эмоции нормальны, так ведь? Но когда они сменяют друг друга слишком резко, тогда это может мешать. Ты понимаешь меня? – Да. Я хочу от этого избавиться... Может, тогда со мной будет больше людей общаться... Нет, нет, не хочу их видеть, нет! Рейх выдернул свои руки из ладоней Союза и отодвинулся. Потом взглянул на доктора и снова подсел ближе, взял за руку. – Мне ужасно стыдно, – произнёс Рейх. – Я не хотел на тебя кричать, правда не хотел. Оно само... – Перед тем, как ты повысил голос, что ты почувствовал? – Мне стало страшно. – Чего ты испугался? – Темноты. Рейх снова выдернул руки и более не коснулся доктора, а сполз на пол и стал собирать кукол. Союз тем временем открыл историю и, собравшись что-то записать, не нашёл ручки. Похлопав себя по карманам, он вздохнул, думая уже закрывать историю, как ручка коснулась его руки. Доктор поблагодарил Рейха, что подал ему ручку, и вкратце записал сегодняшний визит. Теперь можно было чётко сказать: начало лечению пациента положено. Спустя месяц после случая с Робертом оно было всё-таки положено. – В половине третьего буду здесь, – произнёс Союз, поднимаясь. – Не успеют вынести обед, как мы позвоним твоему брату, хорошо? – Да, спасибо, – Рейх кивнул. – Не опаздывай. – Конечно, я приду вовремя. Кстати, хочешь, я почищу кукол? Чтобы они выглядели здоровее, а? – Нет, не стоит. Я их сам протру. – Хорошо. Но если что-то будет нужно, то ты проси медсестёр или же попроси позвать меня, ладно? Мой кабинет над твоей палатой. Хорошего дня. – Да, спасибо. Тебе тоже. Доктор выходит из палаты и тут же наводит будильник на половину третьего. Рейх ему доверился, а для людей с пограничным расстройством наиболее важно, чтобы им уделяли внимание. Союз выполнит своё обещание и придёт вовремя. Попросив медсестру после отчитаться ему о прошлой ночи, доктор поднялся в свой кабинет.

***

Как и обещал, Союз появился в палате №33 в половине третьего, после того как унесли обед. Наступал сонный час, что длился до ужина, когда пациентов никто не трогал и те были предоставлены самим себе. Такое было бы в обычной больнице, однако в психиатрической больнице штата Небраска было несколько по-другому. Пациенты имели право на отдых от ненавистных врачей, но в палату в любой момент мог пожаловать опять-таки врач. В больнице такое время называли не «сонным часом», а «часом процедур». Даже если пациентам это было не по душе, те не могли отказаться. Именно под видом «процедур» Союз вошёл в палату. Рейх всё сидел на кровати, но при виде своего доктора подорвался и бросился к нему. – Ну что? – спросил он. – Брат не звонил? – Сейчас мы ему сами позвоним, – Союз достал телефон. – Но есть условие: я должен слышать каждое слово. – Ты хочешь послушать? – возмутился Рейх, топнув ногой. – Я должен это знать. В противном случае звонок невозможен. Рейх что-то пробормотал себе под нос и решительно кивнул. Тогда Союз похвалил его и передал трубку с набранным номером. Нетерпеливо взяв телефон из рук доктора, Рейх отвернулся и отошёл подальше, всё же не обратив внимание на значок «громкой связи». Хотя он помнил о небольшой договорённости и был готов её соблюдать. – Брат! Скажи что-нибудь, я так давно не слышал твоего голоса. Ты просто не представляешь, как я скучаю по тебе. Это не то же самое, что ждать тебя после работы или просто с магазина. – Ох, Рейх... Я тоже по тебе скучаю. — Голос Веймара на мгновение заполнил комнату, заставляя Рейха крепче вцепиться в телефон, будто он был последней связью с братом. — Скажи, хорошо ли ты себя чувствуешь? Хорошо ли ты питаешься? – Твоя еда куда вкуснее. Там было... Больше разнообразия? Прости, я совсем забыл, какова она на вкус. – Слышится всхлип, после которого последовали бы и слезы. Плечи слегка вздрогнули, и Рейх нерешительно повернулся к доктору. — Я плохой брат..? – Нормально чего-то не помнить, Рейх. Нормально что-то забыть. Это не повлияет на то, буду я тебя любить или нет. Ты вовсе не являешься плохим братом, и, будь уверен, я все ещё люблю тебя таким, какой ты есть. Покрасневшие щёки, неуверенные, смущенные жесты, и Рейх спешно прячет лицо. А затем и вовсе вновь отворачивается от Союза. — Да? — Неуверенно тянет он. — Ну конечно! Стирая с лица лишнюю влагу, Рейх вдруг резво продолжил разговор, будто ничего и не было. Радость от слов брата дала ему надежду, а ноги заряжались незримой энергией – двигались вперёд. И Рейх принимался ходить от стены к стене. – Как ты сам, брат? Расскажи что-нибудь. Всё ли хорошо? — интересуется Рейх. – У меня все как всегда. Я работаю, не забываю об учёбе. – И ты заботишься о собачонке, которую я подобрал? – Да, с ней всё хорошо. — О, это очень хорошо! Я так рад, что она все ещё жива. Она ведь жива, правда? – Живее всех живых, – в голосе Веймара послышались тёплые нотки, будто он только что улыбнулся. – Ах брат, мне так радостно это слышать! – Рейх остановился, прекращая ходить. Взгляд его упал на пустые стены, а пальцы вновь сжали телефон с какой-то надеждой и отчаянностью. — Скажи, сможешь ли ты приехать? Ну... Навестить меня? Неприятная тишина, заставила Рейха поджать губы, а сам он чуть ли не затрясся точно зная, каков будет ответ. – Ты не можешь, да? Опять эта работа? Это нечестно! Веймар, это нечестно! – Рейх зло топнул по полу, рука с телефоном дёрнулась, будто в желании швырнуть его об стену, и это бы случилось, если бы не доктор, вовремя остановивший своего пациента. — Я правда хотел бы приехать, но... — Всегда это «НО». Может ты просто не хочешь меня видеть! Окончательно вскипев, Рейх дёрнулся, освобождая свою руку из рук доктора. Злая фигура дёрнулась в сторону, присела на пол, ненавистно сверля пол взглядом. — Ты же знаешь, что это не так. — Я уже не уверен! Ясно? Ты всегда так говоришь, Веймар! Всег-да! Уставший вздох вырвался из телефона. — Может и так, но я не вру. Я действительно хочу тебя увидеть, но не могу в силу обстоятельств. – Не верю!! – Вскричал Рейх, ударяя кулаком и ногами по полу. – Не верю! – Я могу доказать. Обиженно промолчав, Рейх ожидал слов брата, явно не веря, что он сможет его переубедить. — Я передам доктору часы, которые он отдаст тебе. – Небольшая пауза. — Помнишь их? Те, что я снимаю очень редко. Если их станешь носить ты, помня обо мне.. То я всегда буду рядом с тобой. Даже если на самом деле это не так. – Но... Растерявшись и вмиг потеряв дар речи, Рейх не смог собраться с мыслями. – Ты куда ценнее любых на свете часов, потому они останутся с тобой. Как частичка меня, понимаешь? – Понимаю, – Рейх снова всхлипнул, скрывая лицо за ладонью. Горячие слезы обожгли его щёки, стекая вниз к подбородку. – Я действительно плохой брат. Прости, я снова не поверил тебе... И накричал. – Всё хорошо, Рейх. – Мягкий голос успокаивает. — Помни, я всегда буду любить тебя. – Ммм... Я тоже тебя люблю, брат. – Шмыгнув носом, Рейх отнял руку от лица. Но слезы остановить было сложнее. – Расскажешь, какой дорогой ты сегодня пошёл домой? – Конечно, — Веймар несколько задумался, только после этого, принимаясь рассказывать. — Длинная тропинка, ведёт куда-то далеко вверх. – В гору? – Да, именно так. Листья медленно опадают с деревьев. Их разнообразие радует глаза. – А ты все идёшь вперёд, вскоре увидев крыши домов? Они так и тянутся, встречая тебя, – Рейх улыбнулся, пытаясь припомнить ту самую дорогу. — Да, все правильно, Рейх. И когда я достаточно поднялся, я вижу... – Как ты уменьшаешься. Становишься меньше, по сравнению с домами напротив. Такой маленький.. – Маленький, – Веймар улыбнулся соглашаясь. — В это время года уже прохладно. – Насколько? – Настолько, что приходится заматывать шею шарфом, чтобы не простыть. Скоро наступит зима. – О, хорошее время года. Но ужасно холодное, – Рейх поежился. Когда слезы перестали стекать по щекам, он вытер влагу и слегка приобнял себя. – Ты ведь заботишься о себе? – Стараюсь. А ты о себе? – Да, конечно, – Рейх слегка смущённо отвёл взгляд в сторону, начиная шептать. – Доктор обо мне тоже заботится... – О? Это чудесно, Рейх! Я так рад, что теперь у тебя есть друг. — Ну.. Наверное. Наверное, да. Можно так сказать, — смущенная улыбка и пунцовые щёки. Рейху было слегка неудобно об этом говорить, будто он не до конца был в этом уверен. Веймар же действительно был рад за брата, и в тоне его слышалось лишь спокойствие и мягкость. – Рейх, я могу поговорить с твоим доктором? Я хочу попросить об услуге, которая подарит тебе частичку меня. — Угу, но ты уверен, что хочешь отдать их мне? — Рейх поднимается с пола, слегка неохотно и выжидающе. – Я всегда уверен в своих словах. А эти часы станут знаком нашей нерушимой дружбы. Ведь помнишь... Однажды ты подарил мне карандаш, и сказал, чтобы он всегда был со мной. – Ох, это было так давно... Мне было лет семь? Или больше... Так давно. — Рейх слегка замялся, тяжело вздыхая. – Этот карандаш все ещё со мной. Тишина заполнила комнату, каждый пребывал в каких-то смешанных чувствах, но тишину прервал Веймар. – Поэтому это нормально. Я полагаю, что твой доктор не откажет мне в услуге. И ещё раз прости, что я не могу быть рядом. — Я понимаю... – Рейх поджал губы, после неохотно вздыхая. — Я передаю телефон доктору. И с этим словами юноша повернулся к Союзу, подойдя ближе и с явной не охотой возвращая телефон. Союз взял телефон в руки, но не поднёс трубку к уху. – Теперь отдыхай, – произнёс доктор, – я наведаюсь к тебе вечером. – Нет, постой! – запротестовал Рейх, стоило торсу доктора повернуться к двери. – Я хочу слышать всё, о чём вы будете говорить. Ведь ты же всё слышал! Ты что, скрываешь что-то от меня? – Нет, не скрываю, – ответил Союз. – Но как твой лечащий врач я обязан поговорить с твоим братом. Скоро вы поговорите ещё, обещаю. Но сейчас мне надо идти. Поджав губу, Рейх отвернулся, а после и вовсе отошёл в самый дальний угол. Недовольство пациента не расстроило, но и не обрадовало доктора. Тот спокойно повторил: – Я наведаюсь к тебе вечером. Скоро ты сможешь поговорить с братом снова. Веймар, пожалуйста, подтвердите мои слова. Голос, что всё это время был на громкой связи, активно подтвердил слова доктора, добавив в конце простое: – Я люблю тебя, Рейх. И это сработало. Рейх вышел из угла, сел на кровать и даже улыбнулся. Простые слова чаще всего и делали сложные вещи, подумал Союз, выходя из палаты. В этом и весь смысл. Меж тем Веймар обратился к нему. – Доктор, Вы слушаете? – Да. – Я хотел попросить Вас об услуге... – У меня тоже есть к Вам просьба. – О? И какая же? – Чуть позднее. Часы Вы можете мне передать утром завтрашнего дня. Примерно в половину восьмого. Вас устроит такое время? – О, да, конечно. Спасибо. А Ваша просьба? – Расскажите мне про Вашего работодателя. Возникла пауза, во время которой доктор подумал, что Веймар перестал дышать, тишина оглушала. Но вот слышится первое движение, а после и стандартный вопрос, который задают люди, когда что-то скрывают: – Зачем Вам? – Нужно, Веймар, мне это нужно. Или Вы не хотите говорить, потому что знаете нечто ужасное? Веймар снова замолчал, но в этот раз нашёлся с ответом скорее. – Я не разглашаю тайны организации, в которой работаю. – Даже если это касается Вашего брата? Снова молчание. – Ладно, что Вы хотите узнать? – Что делает Ваш босс с провинившимися? – О, он их увольняет. – И только? А кто входит в состав провинившихся? – Я войду, если продолжу с Вами разговаривать, – осёкся Веймар и произнёс шёпотом: – Он забирает возможность людей устроиться куда-то ещё. Если тебя уволили из его компании, то тебя больше нигде не возьмут. Такая политика. – Разве у него так много сторонников? – спросил Союз. – Не все же подряд будут его слушаться. – Деньги. Да ещё и бояться его. Был такой человек, как Кристиан Вольт, директор торгового центра, он не стал выполнять требования Вилсона и принял на работу бедолагу, а потом его не стало. – Умер? – Нет, просто исчез. Его семья, кстати, тоже исчезла. А денег у них было достаточно, чтобы исчезнуть, или же им помогли. – Понял, спасибо. Берегите себя. – Я как-нибудь справлюсь. Пожалуйста, будьте добры с братом, ему тяжело приходится. – Конечно. Я о нём позабочусь. До свидания. Положив трубку, Союз приободрился. Шанс поймать Вилсона за хвост и конкретно прижать того к стене был маленьким, но всё-таки он маячил впереди и доктор за него ухватился. Рано или поздно любой человек совершает ошибку, а до того расчётливый человек – сразу несколько. С такими мыслями доктор и закончил смену.